— Ежели я все-таки смогу приехать снова (мой отец в этом почти не сомневается), то мы непременно устроим бал. Помните: вы обещали мне два первых танца.
Эмма наградила его благосклонной улыбкой, а он продолжил:
— Какое чудо были эти две недели! Что ни день, то драгоценность, что ни день, то счастье, какого я прежде не знал! С каждым днем мне все труднее становилось примириться с мыслью об отъезде. Счастливы те, кто может никогда не покидать Хайбери!
— Теперь, когда вы так восхваляете этот наш уголок, — рассмеялась Эмма, — я позволю себе спросить: не с некоторой ли неохотой ехали вы сюда поначалу? Полагаю, мы превзошли ваши ожидания. Ведь вы, я уверена, не возлагали на нас больших надежд. Если бы знали раньше, как сильно полюбите Хайбери, то приехали бы скорее.
Фрэнк Черчилл хоть и рассмеялся, но несколько принужденно, и пусть прямо не подтвердил справедливости этого предположения, Эмма была уверена, что не ошиблась.
— Так вы должны ехать нынче же утром?
— Да. За мной зайдет отец, мы вместе вернемся в Рэндалс, после чего я незамедлительно отбуду. Боюсь, он уже вот-вот появится здесь.
— И у вас нет даже пяти минут для хайберийских друзей — мисс Фэрфакс и мисс Бейтс? Какая жалость! Мисс Бейтс с ее мощным умом и даром убеждения непременно укрепила бы ваш поникший дух.
— Да, я был у них. Шел мимо и решил заглянуть. И хорошо сделал. Правда, мне пришлось задержаться на три минуты, потому что мисс Бейтс не оказалось дома. Неловко было бы уйти, не дождавшись ее возвращения. Смеяться над этой женщиной можно (пожалуй, даже нельзя не смеяться), но пренебречь ею я бы не хотел и потому предпочел нанести ей визит, чтобы не… — Фрэнк Черчилл вдруг умолк и, поднявшись, в задумчивости подошел к окну, прежде чем продолжить: — Ежели коротко, мисс Вудхаус, вы, вероятно, не могли не заподозрить…
Он оглянулся на Эмму, словно бы силясь прочесть ее мысли, но она совершенно растерялась: ей казалось, что сейчас будет сказано нечто очень серьезное, чего она не хотела бы слышать. С трудом совладав с собой, надеясь перевести разговор на другой предмет, Эмма спокойно проговорила:
— Вы совершенно правы: лучше было ее дождаться…
Фрэнк Черчилл промолчал, и она подумала, что он, верно, размышляет над ее словами и над тем, в какой манере они были сказаны. Послышался вздох: молодой джентльмен явно имел основания печалиться и не мог не ощущать этого. Ответ Эммы отнюдь не походил на поощрение. После нескольких секунд неловкого молчания Фрэнк Черчилл отошел от окна, сел и сказал уже более твердо:
— Желание провести в Хартфилде все оставшееся время возникло во мне не случайно. То, как сильно я привязался к этому месту…
И опять он умолк, поднялся и нервно прошелся по комнате. Вид его свидетельствовал о крайнем смущении. Он влюблен, и оказалось, гораздо сильнее, чем Эмма предполагала, и кто знает, чем бы закончилась эта встреча, если бы в комнату не вошел сперва его отец, а затем и мистер Вудхаус, чье появление вынудило молодого джентльмена сдержать свои чувства.
Через несколько минут это испытание завершилось. Мистер Уэстон, предпочитавший энергично браться за любое дело, был в той же мере не способен отсрочивать неизбежное зло, в какой не умел предвидеть то зло, которого можно еще избежать. Он просто сказал «Пора»: и молодой человек вздохнул, но ничего не возразил, а только произнес на прощание:
— Буду ждать вестей от всех вас. Это станет главным моим утешением. Я хотел бы знать все здешние новости. Миссис Уэстон любезно обещала писать мне. О, это подлинная отрада — вести переписку с дамой, когда все, что случается в твое отсутствие, пробуждает в тебе искренний интерес. Она будет посвящать меня в мельчайшие подробности, и благодаря ее письмам я каждый раз смогу мысленно перенестись в эти милые сердцу края.
Эту речь завершило самое дружеское рукопожатие и «до свидания», произнесенное торжественным тоном, после чего двери за Фрэнком Черчиллом затворились. В силу обстоятельств, не допускавших промедления, его визит оказался совсем краток. Вот он уже и ушел. С отъездом этого молодого джентльмена маленькое хайберийское общество чрезвычайно много проигрывало в глазах Эммы, и ей очень жаль было с ним расставаться — до того жаль, что она даже стала бояться, уж не слишком ли сильно в ней это чувство.
Произошедшая перемена огорчала Эмму. С тех пор как Фрэнк Черчилл приехал, они виделись почти ежедневно. Его пребывание в Рэндалсе сообщило ее жизни новое дыхание, неясное, но сильное. Каждое утро сулило встречу с ним, удовольствие от знаков его внимания, наслаждение его живостью, его изящными манерами! Минувшие две недели были прекрасны — тем горше Эмма тосковала, возвращаясь в обыкновенное русло хартфилдских будней. В довершение всех своих достоинств, он почти объяснился ей в любви. Насколько глубоко и постоянно его чувство — то был другой вопрос, в настоящее же время Эмма не сомневалась в том, что он пылко восхищается ею и отдает ей сознательное предпочтение перед прочими барышнями. Этот последний разговор вкупе со всем остальным вынудил ее ощутить, что и она, вероятно, чуточку влюблена во Фрэнка Черчилла, невзирая на данный себе зарок. «Очевидно, так и есть, — думала она. — Это безразличие ко всему, эта усталость, эта вялость ума, вследствие которой так трудно становится чем-то себя занять, все в доме кажется пресным и скучным… Да, должно быть, я влюблена — по меньшей мере на несколько недель. В противном случае я самое странное существо на свете. Что ж, где для одних печаль, там для других радость. Многие разделят мое сожаление если не об отъезде Фрэнка Черчилла, то о несостоявшемся бале, ну а мистер Найтли, напротив, будет рад. Теперь ничто не помешает ему провести вечер в обществе разлюбезного Уильяма Ларкинса, как он и хотел».
Мистер Найтли, однако, ничем не выдал своего торжества. Он не мог сказать, будто огорчен сам (бодрый вид его изобличил бы неискренность этих слов), но сказал вполне спокойно и серьезно, что ему печально видеть огорчение других, и сердечно прибавил:
— Для вас, Эмма, это большое разочарование, ведь вам так редко представляется возможность потанцевать. Очень, очень жаль!
Несколькими днями позже Эмма повстречалась с Джейн Фэрфакс, ожидая увидеть на ее лице печаль, вызванную произошедшей переменой, но увидела лишь пренеприятное хладнокровие. Правда, все это время ей очень нездоровилось: по словам мисс Бейтс, ее мучили столь сильные головные боли, что, даже если бы бал состоялся, она, быть может, все равно не смогла бы прийти. Узнав об этом, Эмма милостиво приписала неподобающее равнодушие Джейн Фэрфакс слабости после болезни.
Глава 13
Последующие дни не поколебали уверенности Эммы в том, что она влюблена. Единственное, о чем ее мнение переменилось, была глубина чувства: сперва оно казалось ей сильным, позднее — легким. Эмме нравилось, когда кто-нибудь говорил о Фрэнке Черчилле, и потому она с еще большим удовольствием, чем прежде, виделась с мистером и миссис Уэстон. С нетерпением ждала она письма, желая узнать, благополучно ли Фрэнк доехал до места и в каком расположении духа пребывает, как здоровье миссис Черчилл и можно ли надеяться на его возвращение в Рэндалс весной. Между тем Эмма не могла сказать, что чувствует себя несчастной. Апатия первых часов разлуки миновала, и мисс Вудхаус сделалась по-прежнему бодра и деятельна. Как ни приятен ей был Фрэнк Черчилл, она могла предположить у него кое-какие недостатки. Размышляя о нем за рукоделием или рисованием, она на тысячу разных ладов воображала дальнейшее развитие их взаимной симпатии: занимательные беседы, изящные письма. Всякий раз в конце концов он делал ей предложение, но она всякий раз ему отказывала. Любовь превращалась в дружбу. Их расставание рисовалось Эмме очаровательно нежным, и все же они непременно расставались. Подметив эту особенность своих грез, Эмма поняла, что, пожалуй, влюблена совсем не сильно. Да, она твердо решила никогда не покидать папеньки, никогда не выходить замуж, но, будь ее чувство глубже, ей было бы гораздо тяжелей не нарушить самой себе данного обещания.
«Я ведь совсем не думаю о жертве и даже не произношу в мыслях своих такого слова, — рассуждала Эмма. — Воображая наше объяснение, ни в одном из моих мудрых и деликатных ответов я не говорю, чтобы мне приходилось чем-то жертвовать. Видимо, по-настоящему он и не нужен мне для счастья. Ну и тем лучше. Я, конечно же, не стану себе внушать, будто чувства мои сильнее, нежели есть на самом деле. Мне их вполне довольно: будь они глубже, я бы об этом жалела».
В неменьшей степени удовлетворил Эмму и разбор того, что чувствовал Фрэнк Черчилл: «Он, несомненно, очень в меня влюблен — очень. Все указывает на это. Ежели он приедет снова и станет продолжать за мной ухаживать, мне следует соблюдать осторожность. Обнадежить его будет непростительно, ведь я уже все для себя решила. Не то чтобы я прежде его поощряла… Нет, если б он воображал, будто я разделяю его любовь, он не казался бы так несчастен. При нашем расставании он и говорил, и вел бы себя иначе. И все же я должна быть осторожна. Нужно опасаться возможного развития его привязанности, хоть я и не знаю вовсе, будет ли она развиваться. Мне неизвестно, такой ли он человек, свойственно ли ему постоянство. Чувства его горячи, но, вероятно, переменчивы. Словом, с какой стороны ни взгляни, хорошо, что счастье мое от него не зависит. Пройдет немного времени, и я совершенно исцелюсь. Все будет позади, останется лишь приятное воспоминание. Говорят, что каждый человек влюбляется однажды, так я, пожалуй, отделаюсь легко».
Когда от Фрэнка наконец пришло письмо, миссис Уэстон показала его Эмме. Читая его, она ощутила такое удовольствие, такое восхищение, что сперва даже покачала головой, подозревая, будто недооценила силу собственных чувств. Пространное послание было писано изящным слогом. Мистер Черчилл обстоятельно повествовал о путешествии из Рэндалса в Энском, выражая естественные и похвальные чувства привязанности, благодарности и уважения к тем, кого покинул. Всякая деталь, могущая быть интересной, живописалась одухотворенно и метко. Избегая ненужных извинений и сожалений, Фрэнк Черчилл изъяснялся на языке искренней симпатии к миссис Уэстон. Те различия между Энскомом и Хайбери, которые касались высших благ человеческого общения, затронуты были лишь настолько, чтобы читатели поняли: Фрэнк остро ощущает эту пропасть и сказал бы больше, если б не боялся проявить неучтивость. Мисс Вудхаус упоминалась в письме не единожды, и всякое упоминание содержало в себе нечто приятное: похвалу ее вкусу или повторение сказанных ею слов. В последний же раз, когда Эмма встретила в письме свое имя, оно не было украшено пышным венком комплиментов, но простые слова показались ей особенно приятны и лестны, ибо даже в них ощущалось, до какой степени она небезразлична писавшему.