енно Фрэнк приедет (сегодня или завтра, в обед или к вечеру), и ждать его всякий час — это окажется для меня не меньшей радостью, чем если бы он жил в моем доме. Да, я так полагаю. По моему мнению, веселое и бодрое состояние ума есть главное условие счастья. Надеюсь, мой сын вам понравится, но, прошу вас, не ожидайте ничего необычного. Все находят его выдающимся молодым человеком, однако я считаю это некоторым преувеличением. Миссис Уэстон судит о нем очень предвзято: думает, будто ему в целом свете нет равных, — что, как вы догадываетесь, немало меня радует.
— Я почти уверена, мистер Уэстон, что и мое мнение о нем окажется самым лестным. Я столько слышала похвал в адрес Фрэнка Черчилла! Однако, справедливости ради, следует отметить, что я из тех людей, которые обо всем составляют собственное независимое суждение. Имейте в виду: я буду судить о вашем сыне непредвзято и льстить ему не стану.
Мистер Уэстон на несколько мгновений задумался, после чего произнес:
— Надеюсь, я не слишком сурово высказался о бедной миссис Черчилл. Ежели она и вправду больна, мне бы не хотелось быть к ней несправедливым. Но есть в ее натуре черты, на которые я не могу взирать так терпеливо, как желал бы. Полагаю, вы знаете, миссис Элтон, в каком родстве я состою с Черчиллами и какой прием некогда встретил у них. Между нами говоря, это она во всем виновата. Она разожгла вражду. Если б не она, матушке Фрэнка не пришлось бы терпеть таких лишений. Мистер Черчилл — человек гордый, однако его гордость ничто в сравнении с гордыней его жены. Он человек спокойный и незлобивый, хотя и по-дворянски чопорный. Такая чопорность никому не вредит — только его самого порой сковывает и делает немного скучным. Совсем другое — непомерная гордость миссис Черчилл, вдвойне неприятная оттого, что сама-то она вовсе не так уж и знатна. До замужества была никем. Джентльмен ли ее отец — и то доподлинно неизвестно. Приобретя фамилию Черчилл, эта женщина сделалась заносчивее и чопорнее всех природных Черчиллов. На деле же она, поверьте мне, обыкновенная выскочка.
— Неужели? О, это, должно быть, невыносимо! Я ненавижу выскочек. Жизнь в «Кленовой роще» привила мне глубокое отвращение к людям подобного сорта. Среди соседей братца и сестрицы есть одно семейство, весьма раздражающее своей заносчивостью, — точь-в-точь как миссис Черчилл в вашем описании. Эти Тапманы поселились в тех краях совсем недавно, имеют родственников-простолюдинов, но задаются чрезвычайно. Ожидают, что леди и джентльмены из старинных фамилий будут водить с ними знакомство на равных. От силы полтора года прожили они в Уэст-Холле, а как было приобретено их состояние, и вовсе никто не знает. Они из Бирмингема — ничего хорошего, стало быть, ожидать не приходится. Не самый, согласитесь, аристократический город. Даже слово «Бирмингем» мне противно. Так вот об этих Тапманах ничего доподлинно не известно, зато многое можно заподозрить. Тем не менее, ежели судить по их манерам, они считают себя ровней даже моему брату мистеру Саклингу, который приходится им ближайшим соседом. Ах, это никуда не годится! Мистер Саклинг уже одиннадцать лет живет в «Кленовой роще», а прежде имение принадлежало его отцу. Я полагаю… я почти уверена, что покупка совершилась еще при жизни старого мистера Саклинга.
На этом беседа прервалась. Стали разносить чай, и мистер Уэстон, поскольку уже сказал все, что хотел, воспользовался этой возможностью, чтобы отойти. После чаю он сам, его жена и мистер Элтон сели играть с мистером Вудхаусом в карты. Остальные гости были ничем не заняты, и Эмма опасалась, что им станет скучно. Мистер Найтли был явно не расположен к беседе, миссис Элтон жаждала внимания, которого никто не хотел ей уделить, а сама Эмма была слишком взволнованна, чтобы много говорить.
Джон Найтли, собиравшийся покинуть Хартфилд рано утром, на сей раз оказался разговорчивее своего брата.
— Что ж, Эмма, — начал он вскоре, — касательно мальчиков я едва ли смогу многое прибавить к тому, о чем написала ваша сестра. В ее письме, не сомневаюсь, все изложено наиподробнейшим образом. Мое наставление будет гораздо более кратким и, вероятно, несколько иным по духу. Я прошу вас только о том, чтоб вы не баловали их слишком сильно и не пичкали лекарствами.
— Я надеюсь удовлетворить вас обоих, — сказала Эмма. — Сделаю все, что смогу, для их благополучия и удовольствия — Изабелле этого будет вполне достаточно. Притом подлинное благополучие ребенка несовместно ни с баловством, ни с чрезмерной заботой лекарей.
— А ежели они станут вам докучать, немедля отошлите их домой.
— Вы находите, что они часто бывают докучливы?
— Я лишь сознаю, что они могут шуметь, нарушая покой вашего батюшки, да и для вас их присутствие, вероятно, будет обременительно, если учесть, как часто вы в последнее время делаете визиты и принимаете гостей.
— Часто?
— Вы, конечно, не могли сами не заметить, до чего переменилась ваша жизнь за последние полгода.
— Переменилась?! Нет, я этого не замечала.
— Вне всякого сомнения, вы стали гораздо чаще бывать в обществе. Взять хотя бы этот праздник. Приехав к вам на один-единственный день, я угодил на званый обед! А прежде разве такое бывало? Число ваших соседей растет, и вы уделяете им все больше и больше внимания. В каждом маленьком письмеце, что Изабелла от вас получает, вы говорите о новом увеселении: то вы обедали у Коулов, то готовили бал в «Короне». В одном только Рэндалсе вы стали бывать несравнимо чаще, чем прежде.
— Да, — поспешил согласиться старший мистер Найтли, — именно в Рэндалсе все и дело.
— А поскольку Рэндалс, — продолжил его брат, — и в дальнейшем, я думаю, не утратит своего влияния на вас, мне кажется, Эмма, что Генри и Джон иногда могут вам мешать. Если так и будет, пожалуйста, отошлите их домой.
— Ну уж нет! — воскликнул мистер Найтли. — Отправьте мальчиков в Донуэлл. У меня-то наверняка найдется для них время.
— Честное слово, мне смешно вас слышать! — вскричала Эмма. — Скажите-ка, много ли я посещаю таких обедов и балов, на которых бы не присутствовали так же и вы? И с чего вы решили, что мне недостанет времени позаботиться о двух маленьких мальчиках? О каких таких многочисленных увеселениях вы говорите? Один раз потанцевала у Коулов да потом еще поговорила о бале, который так и не состоялся? Вас, — она кивнула мистеру Джону Найтли, — я понимаю: вы до того обрадованы счастливой возможностью одновременно увидеть стольких ваших друзей, что не можете промолчать. Но вам-то, — это уже для старшего мистера Найтли, — известно, как редко я покидаю Хартфилд, чтобы провести в гостях два часа. И вы можете еще подозревать меня в том, что я начну вести праздную жизнь? Для меня это непостижимо. А про моих дорогих племянников я так вам скажу: ежели тетя Эмма не уделит им достаточного внимания, то не лучше им будет и у дяди Найтли: он проводит в разъездах пять часов, когда она отлучается на один, а дома он или читает про себя, или возится со счетами.
Мистер Найтли, по всей видимости, попытался подавить улыбку, и это ему вполне удалось, когда с ним заговорила миссис Элтон.
Книга III
Глава 1
Совсем недолго поразмыслив в тишине, Эмма сумела вполне удовлетворительно объяснить себе самой то волнение, которое испытала, узнав о скором приезде Фрэнка Черчилла: нет, она отнюдь не опасалась вспышки собственных чувств. Она опасалась, что чувства вспыхнут в нем. От ее привязанности к нему почти не осталось следа: более об этом и думать не стоило, — но он был влюблен в нее сильнее, нежели она в него, и ее чрезвычайно огорчило бы, если бы он опять обнаружил прежнюю пылкость. Ей приходилось многого опасаться, если два месяца разлуки не охладили его чувств. Им обоим следовало поостеречься. Влюбляться снова Эмма не намеревалась, поэтому твердо решила не давать Фрэнку Черчиллу ни малейшего поощрения.
Нельзя было допустить, чтобы он окончательно ей открылся, ибо в таком случае их знакомство завершилось бы слишком печально. Надеясь предотвратить объяснение, она все же не могла не предчувствовать чего-то решительного. Ей казалось, что прежде, чем кончится весна, произойдет некий кризис — событие, которое нарушит ее нынешний покой.
Составить какое-либо представление о подлинных чувствах Фрэнка Черчилла Эмме удалось довольно скоро, хотя и не так скоро, как предполагал мистер Уэстон. Обитатели Энскома добирались до Лондона дольше, чем можно было надеяться, но по прибытии Фрэнк почти безотлагательно поехал в Хайбери — с тем чтобы пробыть там всего пару часов (отсутствовать дольше ему не позволили). Из Рэндалса он прямиком отправился в Хартфилд, и Эмма, призвав на помощь свой наблюдательный разум, могла тотчас определить, по-прежнему ли он очарован ею и как она должна себя вести. Их встречу отличало неподдельное дружелюбие. Фрэнк, вне всякого сомнения, чрезвычайно рад был видеть Эмму, однако она тотчас заподозрила, что его чувства к ней уже не так нежны и не так сильны. Стоило пристальнее в него вглядеться, и становилось ясно: влюбленность ослабла. Это явилось естественным и желанным следствием разлуки, а также, вероятно, сознаваемого отсутствия взаимности.
Фрэнк Черчилл был, как всегда, весел, много говорил и смеялся, с радостью и не без некоторого волнения вспоминал дни прошлого своего приезда. Нет, она не потому заметила в нем перемену, что он казался слишком спокоен. Напротив, чувствами его владело трепетное возбуждение, и сам он как будто не вполне удовлетворен был собственной веселостью. На мнение Эммы повлияло то обстоятельство, что, пробыв у нее всего четверть часа, Фрэнк Черчилл поспешно отправился с визитами к другим хайберийским знакомым. Дескать, дорогой он повстречал кое-кого из старых друзей, но не остановился, а лишь на ходу обменялся с ними несколькими словами. Быть может, он себе льстит, однако они, вероятно, будут разочарованы, если он к ним не заглянет. Посему, как ни жаль ему покидать Хартфилд, придется поспешить. Любовь Фрэнка Черчилла стала менее пылкой — в этом Эмма не сомневалась, — но ни быстрый уход его, ни смятенные чувства отнюдь не свидетельствовали о полном излечении. Она была склонна думать, что он боится вновь оказаться подвластным ей и потому из осторожности не позволяет себе долго находиться с ней рядом.