Четверо друзей несколько раз прошлись вдоль парка. В тени было свежо, и Эмма нашла, что эта часть дня самая приятная для прогулок. Вскоре все возвратились в дом, где уже подали холодные кушанья. Фрэнк Черчилл так до сих пор и не приехал. Миссис Уэстон по-прежнему ждала, а пасынок все не появлялся. Отец не желал выдавать своих опасений, но, как ни весел был, ему не удавалось вполне успокоить жену, которая твердила, что Фрэнку не следовало бы ездить на той вороной лошади. Ах, ведь он совершенно определенно обещал приехать! Тетушке стало намного лучше, и его не могли не отпустить… Все напомнили миссис Уэстон о том, сколь переменчиво бывает состояние здоровья миссис Черчилл, от которого Фрэнк так сильно зависим. Вероятно, ей стало хуже, потому-то молодого человека и постигло разочарование. В конце концов миссис Уэстон приняла этот довод (или только сказала, будто принимает). В продолжение всего разговора Эмма поглядывала на Харриет: та держалась превосходно, никак не выказывая своих чувств.
Подкрепив силы, общество опять вышло на воздух — для того ли, чтобы увидеть еще не виденное (старые пруды, а быть может, и клеверный луг, который поутру собирались косить), или же только затем, чтобы ощутить зной и снова вернуться в прохладу. Мистер Вудхаус сделал небольшой кружок по наиболее возвышенной части парка, где даже он не чувствовал дуновения с реки, и более выходить из дома не собирался. Эмма осталась сидеть подле него, позволив мистеру Уэстону повести жену на прогулку, столь нужную ей в ее теперешнем состоянии.
Хозяин аббатства сделал все возможное для того, чтобы его старый друг мистер Вудхаус не скучал. Из шкафчиков и секретеров были извлечены альбомы гравюр, коллекции медалей, камей, кораллов, ракушек и прочих любопытных вещиц. Сперва миссис Уэстон показывала их старику, а теперь он собрался показывать Эмме. Предупредительность мистера Найтли оказалась ненапрасной: пожилой джентльмен превосходно скоротал время. Все, что он видел, казалось ему в равной степени занимательным, чем, однако, и ограничивалось его сходство с ребенком, ибо, перелистывая страницы и перебирая содержимое ящичков, он выказывал отнюдь не детскую медлительность и скрупулезность. Прежде чем папенька начал развлекать ее таким образом, Эмма выглянула ненадолго в переднюю, чтобы без помех оглядеть вход в дом и понять его строение. В эту секунду из сада показалась мисс Фэрфакс, озираясь так, точно от кого-то скрывалась. Неожиданно столкнувшись с мисс Вудхаус, она вздрогнула, хотя именно та и была ей нужна.
— Не будете ли вы добры, — попросила Джейн, — когда заметят мое отсутствие, сказать, что я отправилась домой? Я и правда сейчас ухожу. Тетушка позабыла, который теперь час и как давно нас нет дома, между тем, я уверена, бабушка скоро начнет волноваться. Так что я пойду сейчас же. Чтобы никого не тревожить и не огорчать, я не сказала, что ухожу. Сейчас кто к прудам пошел, кто в липовую аллею, а когда все соберутся, меня, наверное, спохватятся. Тогда не могли бы вы сказать, что я ушла?
— Непременно скажу, если желаете, но неужели вы пойдете в Хайбери одна?
— Почему нет? Хожу я быстро. Не пройдет и получаса, как буду уже дома.
— И все же это слишком далеко, чтобы вы шли совсем одна. Позвольте слуге моего отца вас проводить. Или я велю подать карету. Она будет готова через пять минут.
— Благодарю вас, благодарю, но, право, не нужно. Я бы хотела пройтись. Мне ли бояться ходить без провожатых, если скоро я сама стану сопровождать других! — возразила мисс Фэрфакс в большом волнении, и Эмма с чувством ей ответила:
— Однако это не повод подвергать себя опасности! От одной только жары вам может сделаться дурно. Нет, в карете все же было бы лучше. Ведь вы и так уже утомлены.
— Я действительно утомлена, но усталость моя не того рода… Быстрая ходьба меня только освежит. Мисс Вудхаус, мы все порой испытываем истощение духа. Признаюсь, мои душевные силы на исходе. Вы окажете мне самую добрую услугу, ежели просто позволите уйти, а другим скажете о моем уходе, если будет нужно.
Эмма не стала больше спорить, тотчас все поняв. Проникнувшись чувствами мисс Фэрфакс, она тотчас проводила ее из дома и с пылким дружеским участием посмотрела ей вслед. Взгляд Джейн был исполнен признательности, когда она воскликнула:
— О, мисс Вудхаус! Иногда это такая отрада — ненадолго оказаться одной!
Эти прощальные слова словно бы вырвались из переполненного сердца Джейн Фэрфакс, которой слишком многое приходилось терпеть — даже и от тех, кто ее любил.
«Иметь такой дом, такую тетку! — думала Эмма, возвращаясь к своему папеньке. — Мне жаль тебя. И чем более ты выказываешь истинные свои чувства, тем больше нравишься мне».
После ухода Джейн не прошло и четверти часа: мистер Вудхаус едва успел показать дочери виды венецианской площади Святого Марка, — когда вошел Фрэнк Черчилл. Эмма о нем не вспоминала, но теперь, увидев, обрадовалась. Наконец-то миссис Уэстон могла вздохнуть с облегчением. Вороная кобыла оказалась ни в чем не повинной. Правы были те, кто говорил, что мистера Черчилла задержало нездоровье тетушки: с ней случился нервический припадок, продлившийся несколько часов. До последнего Фрэнк не желал расставаться с мыслью о поездке, хотя знал, какая жаркая нынче погода, как ему придется торопиться и как поздно, при всей возможной поспешности, он приедет. Зной в самом деле был нестерпимый, и Фрэнк ужасно измучился, почти пожалев, что не остался дома. Он умел сносить любой холод, но жара… жара его едва не убила. Имея весьма печальный вид, уселся он подальше от камина, где догорал разожженный для мистера Вудхауса огонь.
— Вы остынете, ежели немного посидите спокойно, — заметила Эмма.
— Как только я остыну, нужно будет отправляться в обратный путь. Меня не хотели отпускать, но здесь так настаивали на моем приезде! Между тем все вы, полагаю, сами скоро разъедетесь. Кое-кто уже встретился мне дорогой. Безумие, чистое безумие — в такую погоду устраивать праздник под открытым небом!
Приглядевшись повнимательнее, Эмма скоро поняла, что Фрэнк Черчилл не в духе — именно так вернее всего было бы назвать его состояние. Некоторые люди брюзжат не переставая, когда им жарко, — возможно, он из их числа. Зная, что в таких случаях нередко помогают еда и питье, Эмма, движимая состраданием, предложила ему подкрепиться и указала дверь в столовую, где ждали разнообразные закуски. Нет-нет, есть он не будет: не голоден. От еды его, пожалуй, еще сильнее бросит в жар. Через две минуты, однако, Фрэнк все-таки смилостивился сам над собой и ушел, бормоча что-то насчет елового пива. Эмма опять обратила свое внимание на папеньку, подумав: «Я более не люблю Фрэнка Черчилла, и это очень хорошо. Мне нелегко было бы терпеть мужчину, который приходит в этакое расстройство от утренней жары. Ну а для милого легкого нрава Харриет это пустяки».
Фрэнк Черчилл отсутствовал достаточно долго, чтобы основательно перекусить. Возвратился он освеженным, приободренным, со всегдашними своими хорошими манерами — словом, вполне похожим на себя самого. Придвинув стул к Эмме и ее папеньке, он стал интересоваться их занятием и выразил (на сей раз умеренно) сожаление относительно того, что приехал так поздно. Настроение его духа все еще оставляло желать лучшего, однако он сделал над собой усилие и вскоре смог вполне сносно болтать всякий вздор.
— Когда тетушка моя поправится, — сообщил Фрэнк, разглядывая швейцарские виды, — поеду за границу. Не успокоюсь до тех пор, покуда не повидаю этих мест своими глазами. Как возвращусь, покажу вам рисунки или дам прочесть путевые записи, а может, даже поэму. Словом, я найду способ себя выразить.
— В это я охотно верю, однако едва ли вам доведется рисовать швейцарские виды, коль скоро и в пределах Англии дядя и тетушка не желают вас от себя отпускать.
— Я постараюсь уговорить их тоже поехать. Теплый климат может быть ей полезен. Да наполовину я уже уверен, что все мы отправимся в путешествие — с сегодняшнего утра убежден в этом. Мне нужно за границу: устал от праздности и хочу перемен. Да, мисс Вудхаус, это правда: вы так проницательно глядите на меня… Но, что бы вы ни думали, Англия мне порядком приелась. Я бы завтра же ее покинул, если бы мог.
— Вам приелись роскошь и потакание всем вашим прихотям. Быть может, если вы найдете для себя какое-нибудь занятие, то и уезжать не будет нужды?
— Вы сказали: роскошь и потакание прихотям? Вы ошибаетесь. Я отнюдь не считаю себя богатым, и никто мне не потакает, скорее напротив: терплю неудачи во всем, что бы ни затеял, и фортуна меня вовсе не балует.
— И все же вы уже не так несчастны, как сразу по прибытии. Ступайте, съешьте что-нибудь еще — глядишь, совсем повеселеете. Еще кусочек холодного мяса, еще бокальчик мадерцы с водой — и сделаетесь бодры, как мы все.
— Нет, более я не сдвинусь с этого места. Буду сидеть подле вас. Вы лучшее лекарство.
— Завтра утром мы едем на гору Бокс-Хилл. Едемте с нами. Это не Швейцария, но и такая прогулка может быть приятна молодому человеку, жаждущему перемен. Оставайтесь, а завтра отправимся все вместе.
— Нет, и речи быть не может. По вечерней прохладе я поеду домой.
— Ну а по утренней прохладе вы могли бы возвратиться сюда.
— Нет, не стоит понапрасну себя утомлять. Я приеду разозленным.
— Тогда сделайте милость, оставайтесь в Ричмонде.
— Если останусь, разозлюсь еще пуще. Мне невыносимо будет думать о том, что вы все веселитесь без меня.
— Тогда вам следует самому решить, в котором из двух случаев ваша злость окажется меньше. Не стану ни к чему вас понуждать.
Тем временем гуляющие стали возвращаться в дом, и скоро все собрались. При виде Фрэнка Черчилла одни выказали радость бурно, другие не выказали ее вовсе, сообщение же об уходе мисс Фэрфакс вызвало единодушное волнение, и все решили, что им тоже пора по домам. Коротко условившись относительно завтрашнего дня, общество разошлось. За эти несколько минут во Фрэнке Черчилле возросло нежелание отделяться от компании, и напоследок он сказал Эмме: