— Что ж, ежели вы хотите, чтобы я остался и поехал с вами, так тому и быть.
Эмма улыбнулась в знак согласия. Теперь только срочное послание от дяди с теткой с требованием немедленно вернуться могло заставить его покинуть Хайбери раньше завтрашнего вечера.
Глава 7
Назавтра выдался погожий день, как нельзя лучше подходящий для поездки на гору Бокс-Хилл. Те обстоятельства, которые зависели от людей, тоже сложились благоприятным образом: все, что надлежало сделать, было сделано в срок. Приготовлениями руководил мистер Уэстон, выступавший посредником между Хартфилдом и пасторским домом. В назначенное время компания тронулась в путь: Эмма поехала с Харриет, мисс Бейтс и ее племянница — с Элтонами, джентльмены верхом. Миссис Уэстон осталась с мистером Вудхаусом. Путешественники обеспечили себя всем необходимым, и единственная их забота заключалась в том, чтобы дольше сохранять веселое расположение духа. Проехав семь миль в приятном ожидании и прибыв наконец на место, все испытали бурное восхищение, которое, однако, довольно скоро сменилось апатией и усталостью. Радостного единства было уж не вернуть. Общество разделилось на несколько частей: Элтоны гуляли вдвоем, мистер Найтли взял под свою опеку мисс Бейтс и Джейн, а Эмма и Харриет достались Фрэнку Черчиллу. Напрасно мистер Уэстон пытался собрать всех вместе: распавшись как будто случайно, компания более не соединилась. Хотя мистер и миссис Элтон были весьма любезны и никого не сторонились, другие маленькие кружки на протяжении двух часов прогулки держались обособленно, и ничто не могло этого изменить: ни прекрасные виды, ни холодные закуски, ни старания веселого мистера Уэстона.
Эмма изнывала от скуки. Никогда еще Фрэнк Черчилл не был столь немногословен. Он не высказал ни одного остроумного замечания, пейзажами восхищался механически: смотрел, но не видел; слушал, но не слышал. Неудивительно, что его апатическое состояние передалось и Харриет. Оба они сделались невыносимы.
Когда все уселись передохнуть, Эмма почувствовала перемену к лучшему. Фрэнк Черчилл, к которому вернулись веселость и разговорчивость, избрал ее своим главным объектом для всевозможных знаков внимания. Казалось, у него не было иной заботы, кроме как развлекать мисс Вудхаус и доставлять ей удовольствие. Радуясь этой перемене и не возражая против некоторой доли лести, Эмма тоже оживилась, повеселела и стала держаться непринужденнее. Как и в первую, наиболее волнующую пору их знакомства, она с большим дружелюбием поощряла его галантность, и хоть теперь в ее собственных глазах это поощрение ничего не значило, сторонние наблюдатели наверняка заподозрили между молодыми людьми то, что уместнее всего назвать словом «флирт». «Мистер Фрэнк Черчилл и мисс Вудхаус флиртовали друг с другом без устали» — так, вероятно, собирались написать две наблюдавшие за ними дамы: одна — в «Кленовую рощу», другая — в Ирландию. На деле внешняя веселость и кажущееся легкомыслие Эммы не были следствием подлинного счастья. Смеялась она от разочарования, а комплименты Фрэнка Черчилла больше не волновали ее сердце, хотя и доставляли ей удовольствие независимо от того, казались ли проявлением дружбы, восхищения или просто игривого расположения духа. Она по-прежнему прочила его в женихи Харриет.
— Я очень вам обязан, — признался Фрэнк, — за то, что уговорили меня ехать сюда с вами! Если бы не вы, я возвратился бы домой и лишил себя всего этого веселья.
— Да, вчера вы были очень сердиты — уж не знаю отчего. Оттого разве, что лучшую клубнику съели до вашего приезда? Ну а я была с вами добрее, чем вы заслуживали. Мне стало вас жаль. Вы словно бы сами просили, чтобы вас уговорили остаться и ехать с нами.
— Не говорите, будто я сердился. Я просто устал. Жара лишила меня сил.
— Сегодняшний день жарче вчерашнего.
— Только не для меня. Я чувствую себя превосходно.
— Это потому, что ваш нрав обуздан.
— Да, и обуздали его вы.
— Ваши слова мне льстят, но я имела в виду иное. Вчера вы в некотором смысле перешли границы, не владели собой, а сегодня снова взяли себя в руки. Быть с вами рядом всегда я не могу, а потому предпочитаю надеяться, что ваш нрав подвластен не мне, а вам самому.
— Но я не могу собой управлять, если не имею побудительной причины. Даже когда вы не говорите со мной, именно вы отдаете мне приказания. Вы можете всегда быть рядом. Вы и есть всегда рядом.
— Если считать со вчерашнего дня, с трех часов пополудни. Мое постоянное влияние на вас не могло начаться раньше, иначе бы вы не приехали в столь дурном расположении духа.
— Со вчерашнего дня? Это вы так полагаете. Мне же казалось, что я впервые увидел вас в феврале.
— На ваши любезности решительно невозможно отвечать! Но, — Эмма понизила голос, — здесь говорим одни мы, и, по-моему, это уж слишком — нести вздор ради развлечения семерых молчаливых слушателей.
— Я не сказал ничего такого, чего следовало бы стыдиться, — возразил Фрэнк Черчилл с дерзкой веселостью. — Я встретил вас в феврале! Пусть все, кто здесь есть, меня слышат. Пусть мой возглас разнесется от Миклема до Доркинга. Я встретил вас в феврале! — Понизив голос, он прибавил: — Наши спутники совсем уснули. Как же нам их разбудить? Придумаем что-нибудь — хотя бы и вздор. Заставим их говорить. Леди и джентльмены! Мисс Вудхаус (которая председательствует везде, где бы ни была) приказала мне объявить ее волю: она желает знать, о чем думает каждый из вас.
На это требование одни ответили добродушно, другие просто рассмеялись, мисс Бейтс произнесла пространную речь. Миссис Элтон вскипела негодованием от мысли о председательстве мисс Вудхаус, а мистер Найтли спросил:
— Мисс Вудхаус в самом деле угодно знать, что думаем мы все?
— Ах нет же, нет! — рассмеялась Эмма так беззаботно, как только сумела. — Увольте! Сейчас я меньше всего хотела бы, чтобы на меня взвалили этакое бремя. Готова слушать что угодно — только не ваши умозаключения. Хотя есть среди вас кое-кто, — Эмма взглянула на мистера Уэстона и Харриет, — чьи мысли меня, пожалуй, не пугают.
— Такого, — с жаром произнесла миссис Элтон, — не позволила бы себе даже я, хотя, как патронесса этой прогулки… Нигде еще мне не доводилось видеть, чтобы девицы указывали замужним дамам…
Ее слова были адресованы главным образом мужу, и тот пробормотал в ответ:
— Вы правы, любовь моя, совершенно правы: неслыханно… но есть такие молодые леди, которые говорят все, что им вздумается. Примите это как шутку. Все сознают истинное ваше положение.
— Так не годится, — шепнул Фрэнк Эмме, — многие из них, кажется, фраппированы. Скажу-ка я по-другому. Леди и джентльмены! Мне велено провозгласить, что мисс Вудхаус изменила свою волю: знать все ваши мысли она более не желает, но взамен требует, чтобы каждый сказал что-нибудь очень занимательное. Вас семеро. Себя я не считаю, ибо сам по себе очень занимателен… Так вот, каждый из вас должен высказать одну в высшей степени умную мысль (в стихах или прозе, вашу собственную или заимствованную), либо две умеренно умные, либо три очень глупые, а мисс Вудхаус обязуется надо всем этим от души смеяться.
— Ах как чудесно! — воскликнула мисс Бейтс. — Легче легкого! Это как раз для меня — три глупые мысли. Мне ведь стоит только рот раскрыть — они сами и вылетят, ведь правда? — Она оглядела присутствующих, с неподдельным добродушием ожидая согласия. — Разве вы не находите?
Эмма не удержалась:
— Боюсь, мэм, у вас все же возникнут кое-какие затруднения. Прошу меня простить, но вы ограничены в числе глупостей: враз можно сказать не более трех.
Обманутая насмешливой церемонностью тона, каким сказаны были эти слова, мисс Бейтс не сразу уразумела их смысл. Когда же прошло несколько секунд, они едва ли ее рассердили, но, судя по легкому румянцу, вполне могли причинить боль.
— Ах да, конечно… — Мисс Бейтс взглянула на мистера Найтли: — Я поняла, что мисс Вудхаус хотела сказать. Постараюсь держать язык за зубами. Верно, я была совсем уж несносна, раз она сказала такое старой знакомой.
— А мне ваша затея по душе! — воскликнул мистер Уэстон. — Согласен, согласен! Приложу все старания. Я задам вам головоломку. Высоко ли ценятся головоломки?
— Нет, сэр, боюсь, что низко, — ответил Фрэнк. — Но мы будем снисходительны, особенно к тому, кто начнет.
— Нет-нет, нисколько не низко, — возразила Эмма. — Ежели мистер Уэстон загадает загадку, мы оставим в покое и его самого, и даже того, кто сидит с ним рядом. Прошу вас, сэр, говорите.
— Я и сам сомневаюсь в том, что это очень умно, — отвечал мистер Уэстон. — Пожалуй, это слишком правдиво. Впрочем, слушайте. Какие две буквы алфавита означают совершенство?
— Две буквы? Совершенство? Не знаю.
— Ах, нипочем вы не отгадаете. Уж вам-то, — мистер Уэстон поворотился к Эмме, — никак не угадать. Потому я скажу сам: «эм» и «а» — понимаете?
Понимание и удовольствие явились одновременно. И хоть этот комплимент едва ли можно было признать образцом остроумия, мисс Вудхаус приняла его с большой охотой и очень смеялась. Смеялись и Фрэнк, и Харриет. Остальным загадка мистера Уэстона понравился меньше. Они продолжали сидеть со скучающими лицами, а мистер Найтли мрачно произнес:
— Теперь ясно, какого рода умные мысли вы хотите слышать. Мистер Уэстон сослужил хорошую службу себе, но дурную — всем нам. «Совершенство» следовало приберечь напоследок.
— Я тоже прошу меня извинить, — молвила миссис Элтон, — но я, право, не могу… Мне это совсем не по вкусу. Один раз на мое имя сочинили акростих, так мне это вовсе не понравилось. Я знала, кто сочинитель. Гадкий щенок! Вам известно, — она кивнула мужу, — о ком я говорю. Подобные вещи хороши на Рождество, когда все сидят перед камином, но летом, на пикнике, я полагаю, совершенно неуместны. Мисс Вудхаус должна меня извинить. На остроумие я не претендую и не держу при себе запаса комплиментов на любой вкус. Быть может, иногда я и бываю весела, однако всегда предпочитаю сама решать, говорить мне или же хранить молчание. Посему прошу освободить нас от участия в вашей игре, мистер Черчилл: мистера Э., Найтли, Джейн и меня самое. Нам нечего сказать. Никому из нас.