Недомогание оказалось настолько серьезным, что к больной, правда, вопреки ее желанию, позвали мистера Перри. Заглянув тем же утром в Хартфилд, он сообщил Вудхаусам, что она страдает от нервной горячки и таких головных болей, которые едва ли позволят ей отправиться к миссис Смоллридж в назначенный срок. Ее здоровье сильно пошатнулось, аппетит пропал, и мистер Перри был неспокоен, невзирая на отсутствие бесспорных симптомов чахотки, появления коих родные мисс Фэрфакс не переставали бояться. По его мнению, она взяла на себя больше, чем могла вынести, и сама ощущала это, хотя и отказывалась признавать. Дух ее не выдержал излишне тяжелого бремени. Кроме того, мистер Перри не мог не отметить, что обстановка квартиры миссис Бейтс влияет на больную далеко не самым благотворным образом: мисс Фэрфакс вынуждена постоянно находиться в четырех стенах, а ее тетушку при всем желании, увы, не назовешь подходящей компаньонкой для того, чьи нервы расстроены. Добрая женщина, вне всякого сомнения, заботится о племяннице, но заботится чрезмерно, и мистер Перри всерьез боится, что такая опека может только навредить. Эмма слушала с живейшим вниманием, все более проникаясь сочувствием к больной и напряженно пытаясь найти способ быть полезной. Хорошо бы хоть на пару часов избавить мисс Фэрфакс от общества тетушки: пускай переменит обстановку и насладится тихой разумной беседой, — возможно, ей станет лучше.
Эмма написала Джейн: со всей доброжелательностью, какую могла выразить, известила ее о том, что заедет за нею в экипаже в любое удобное время, ибо, по убеждению мистера Перри, прогулка будет ей полезна. На сей раз в ответ была прислана короткая записка: мисс Фэрфакс выражает мисс Вудхаус почтение и признательность, однако совершить поездку решительно не способна.
На взгляд Эммы, собственноручное ее письмо заслуживало большего внимания, однако не следовало обижаться на выведенные нетвердой рукой слова, коих скупость столь явно свидетельствовала о нездоровье писавшей: куда лучше было подумать о том, как преодолеть нежелание бедняги видеться с друзьями и принимать от них помощь. Невзирая на полученный отказ, Эмма все же подъехала в своей карете к дому миссис Бейтс, но больная так и не согласилась выйти, прислав вместо себя тетушку. Та, преисполненная благодарности, сердечно согласилась с мисс Вудхаус в том, что перемена обстановки пошла бы Джейн на пользу. Опять была послана записка, и опять напрасно. Мисс Бейтс возвратилась ни с чем: казалось, от одной мысли о прогулке ее племяннице сделалось хуже. Эмма захотела попытаться лично убедить мисс Фэрфакс поехать, но, стоило этому желанию обрести форму словесного намека, мисс Бейтс тут же проговорилась о том, что обещала племяннице ни в коем случае не впускать мисс Вудхаус: по правде говоря, бедная голубушка Джейн никого не могла принимать. Решительно никого. Правда, миссис Элтон, конечно, отказать не получилось. И миссис Коул все-таки настояла на своем, и миссис Перри тоже… Ну а кроме них, Джейн в самом деле ни с кем видеться не в состоянии.
Эмма не желала уподобляться вышеперечисленным особам, ворвавшимся в дом без приглашения, и не считала себя вправе требовать, чтобы ей оказывалось предпочтение перед другими, поэтому не стала упорствовать — только расспросила мисс Бейтс, появился ли у племянницы аппетит, какую диету прописал лекарь и нужна ли какая-то помощь. Взволнованная этим вопросом, тетушка ответила весьма словоохотливо: Джейн совсем ничего не кушает. Мистер Перри рекомендовал ей питательную еду, но, что бы родные или соседи ни предлагали, от всего она отказывается.
Возвратившись домой, Эмма тотчас призвала экономку для инспекции кладовой, после чего к мисс Бейтс послали кулечек отменного аррорута[21] и записку с благожелательною просьбой его принять. Через полчаса аррорут возвратился: мисс Бейтс тысячу раз благодарила мисс Вудхаус, но милая Джейн не могла взять гостинца и решительно потребовала, чтобы его отослали обратно, и, более того, настоятельно просила передать, что совершенно ни в чем не нуждается.
Вскоре до Эммы дошли слухи, будто мисс Фэрфакс видели гуляющей на лугу в некотором отдалении от Хайбери, и было это в тот самый день, когда та, сославшись на нездоровье, наотрез отказалась от прогулки в карете. Все сопоставив, Эмма уже не могла сомневаться в том, что Джейн не желает принимать услуг именно от нее. Она была огорчена, ужасно огорчена. Такое раздражение чувств, такая противоречивость поступков и такое непостоянство сил делали положение мисс Фэрфакс еще более достойным жалости. И, конечно же, Эмму оскорбило то, что в ее доброту не поверили, что ее дружбу оценили так низко. Ей оставалось утешаться лишь сознанием чистоты своих намерений: если бы мистер Найтли знал обо всех попытках помочь Джейн Фэрфакс, какие она предприняла, если бы даже мог заглянуть в ее сердце, то не отыскал бы там ни малейшего повода для упрека.
Глава 10
Однажды утром, дней через десять после кончины миссис Черчилл, Эмме сообщили, что мистер Уэстон ждет ее внизу и просит к нему сойти: у него совсем нет времени, однако дело не терпит отлагательства. Встретив ее в дверях и в обычной своей манере поинтересовавшись, как она поживает, он продолжил, понизив голос до шепота, чтобы мистер Вудхаус не слышал:
— Не могли бы вы нынче, когда вам будет удобно, заглянуть в Рэндалс? Если можете, пожалуйста! Миссис Уэстон хочет вас увидеть: это очень важно.
— Она нездорова?
— Нет, вовсе нет, только немного взволнована. Она бы велела заложить карету и явилась к вам сама, но ей необходимо говорить с вами наедине, чтобы… — Мистер Уэстон кивком указал на отца Эммы. — Хм! Так вы заглянете к ней?
— Разумеется. Прямо сейчас, если угодно. Раз вы так просите, могу ли я отказать? Но что же все-таки случилось? Точно ли она здорова?
— Да-да, поверьте! И прошу, ни о чем более не спрашивайте. Все узнаете в свое время. Дело совершенно непостижимое! Но покамест — ш-ш-ш! Ни слова!
Угадать, что все это значило, было не под силу даже Эмме. Таинственный вид мистера Уэстона предвещал нечто действительно важное, однако, поскольку речь шла не о здоровье ее дорогой подруги, она старалась не тревожиться и, известив отца о своем намерении совершить прогулку, вместе с мистером Уэстоном быстрым шагом направилась в Рэндалс. Когда ворота Хартфилда остались позади, Эмма потребовала:
— Ну а теперь говорите, мистер Уэстон, что случилось.
— Нет-нет! — воскликнул он с жаром и какой-то торжественной серьезностью. — Не спрашивайте: я обещал жене ничего вам не рассказывать. Она лучше сумеет преподнести вам это. Проявите немного терпения Эмма, и скоро все узнаете.
— «Преподнести»? — испуганно застыла Эмма. — Боже правый! Мистер Уэстон, не мучьте же меня! Я поняла: что-то стряслось на Брансуик-сквер! Говорите! Я требую, чтоб вы сейчас мне все рассказали!
— Да нет же: вы, право, заблуждаетесь.
— Мистер Уэстон, не играйте со мной! Подумайте, сколько дорогих моих друзей находятся сейчас на Брансуик-сквер! С кем из них случилась беда? Заклинаю вас всем, что свято: не пытайтесь скрыть от меня…
— Эмма, даю вам слово…
— Даете слово? А отчего не клянетесь честью? Отчего вы не поклялись честью, что речь идет не о них? Святые небеса! Какова бы ни была та новость, которая мне будет «преподнесена», касается ли она кого-то из Найтли?
— Клянусь честью, — изрек мистер Уэстон очень серьезно, — нет. Никто из членов этого семейства не имеет ни малейшего отношения к тому делу, ради которого я вас позвал.
К Эмме возвратилось самообладание, и она зашагала дальше.
— Я ошибся, — заметил ее спутник, — когда сказал «преподнести»: следовало использовать иное выражение. Вы тут, собственно, и ни при чем. Дело касается меня одного — мы, во всяком случае, на это надеемся. Хм! Одним словом, моя дорогая Эмма, вам не о чем беспокоиться. Положение, не скрою, довольно неприятное, но могло быть и хуже. Ежели мы с вами пойдем поживее, то скоро будем в Рэндалсе.
Эмма поняла, что придется подождать, но теперь это удавалось ей легче. Ни о чем более не спрашивая мистера Уэстона, она дала волю своему воображению, которое подсказало ей: речь, возможно, идет о деньгах. Вследствие печального события, случившегося у Черчиллов, могли открыться некие неприглядные обстоятельства жизни семейства. Неутомимая фантазия Эммы тотчас явила ей полдюжины незаконнорожденных наследников, которые теперь лишали бедного Фрэнка средств к существованию. Если так, то дело и вправду обстояло печально, однако Эмме не от чего было впадать в отчаяние. Подобная беда едва ли могла пробудить в ней нечто большее, нежели живое любопытство.
— Кто тот джентльмен, что скачет верхом?
Вопрос был задан мистеру Уэстону скорее для того, чтобы помочь ему в сбережении тайны, чем с какой-либо иной целью.
— Не знаю. Верно, один из Отуэев. Точно не Фрэнк — в этом могу вас уверить. Его вы не увидите. Он сейчас уже на полдороге к Виндзору.
— Так значит, ваш сын был здесь?
— О да! Вы разве не знали? Впрочем, неважно. — Несколько мгновений мистер Уэстон молчал, а затем более осмотрительным тоном произнес: — Да, Фрэнк приезжал нынче утром, только чтобы справиться о нашем здоровье.
Они прибавили шагу и скоро были в Рэндалсе.
— Ну вот, душа моя, — сказал мистер Уэстон жене, — я привел ее. Надеюсь, теперь тебе полегчает. Оставляю вас вдвоем. Медлить незачем. Я буду поблизости, на случай ежели понадоблюсь.
Эмма отчетливо услышала, как он, прежде чем покинуть комнату, тихо прибавил:
— Я сдержал слово: она ни о чем не догадывается.
Миссис Уэстон имела такой болезненный и взволнованный вид, что к бывшей ее воспитаннице тотчас вернулась прежняя тревога. Едва они остались наедине, Эмма воскликнула:
— В чем дело, милый мой друг? Произошло нечто крайне неприятное? Скажите же мне об этом прямо сейчас! Всю дорогу я была в напряжении. Мы обе с вами не любим неизвестности, так не томите же меня! В чем бы ни состояло ваше огорчение, вам сделается легче, когда в