ы со мной поделитесь!
— Вы и вправду ни о чем не догадываетесь? — спросила миссис Уэстон дрожащим голосом. — Не может быть, моя дорогая Эмма, чтобы у вас не было ни единого предположения касательно того, что вам предстоит услышать.
— Вероятно, речь пойдет о мистере Фрэнке Черчилле?
— Вы правы. О нем. — Миссис Уэстон взяла отложенное рукоделие — по-видимому для того, чтобы не глядеть на Эмму. — Скажу прямо: этим утром он был здесь по совершенно невероятной оказии. Не могу вам выразить всего нашего удивления. Он явился сообщить отцу о… объявить о своей склонности к… — У миссис Уэстон перехватило дух, и Эмма сперва подумала о себе, затем о Харриет. — Вернее, это более чем склонность. Он уже несвободен. Что бы вы сказали, Эмма… что бы все сказали, если бы узнали, что Фрэнк Черчилл обручен с мисс Фэрфакс, и притом уже давно?
Эмма прямо-таки подпрыгнула от неожиданности и в ужасе произнесла:
— С Джейн Фэрфакс! Боже милостивый! Вы шутите! Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно!
— Ваше удивление понятно, — проговорила миссис Уэстон, по-прежнему избегая смотреть собеседнице в глаза, потом, дав Эмме возможность прийти в себя, энергично продолжила: — У вас есть все основания удивляться. И тем не менее это так. Еще в октябре, в Уэймуте, они дали друг другу торжественные клятвы и хранили все в тайне. Ни одна живая душа не подозревала о том, что они обручились: ни Кэмпбеллы, ни ее родные, ни его, — никто ни о чем не догадывался. Уму непостижимо! Теперь мне это известно доподлинно, и все же я не могу поверить. А я-то думала, будто знаю его.
Эмма почти не слушала, ибо все ее мысли сосредоточены были на двух предметах: на тех разговорах, которые она вела с Фрэнком Черчиллом о Джейн Фэрфакс, и на бедняжке Харриет. Первые мгновения ей ничего не удавалось толком вымолвить: лишь удивленно восклицала, снова и снова требуя подтверждений услышанного, — наконец, кое-как овладев собой, она произнесла:
— Что ж, эту новость мне предстоит переваривать по меньшей мере полдня, прежде чем я ее осмыслю. Подумать только! Они были связаны друг с другом всю зиму! Обручились еще до того, как приехали в Хайбери!
— Они обручены с октября. Тайно. Это больно задело меня, Эмма, и его отца тоже. В его поведении есть нечто такое, чего, на наш взгляд, нельзя извинить.
Поразмыслив секунду, Эмма заметила:
— Не стану делать вид, будто не понимаю вас. Возможно, вы испытаете облегчение, если я скажу, что знаки внимания, которые он делал мне, не возымели тех последствий, коих вы опасаетесь.
Миссис Уэстон подняла глаза, не решаясь поверить услышанному, но лицо Эммы было так же спокойно, как ее слова.
— Чтобы вы не подумали, будто я попусту хвастаю теперешним своим равнодушием к нему, признаюсь: в начале нашего знакомства было время, когда он нравился мне. Я склонна была в него влюбиться… Нет, я вправду влюбилась, и как это прошло — сама не знаю. Пожалуй, случилось чудо. Так или иначе, уже довольно давно, по меньшей мере три месяца, я не испытываю к нему никаких чувств. Верьте мне, миссис Уэстон. Я вас не обманываю.
Миссис Уэстон расцеловала Эмму со слезами радости, а обретя дар речи, призналась: ничто в целом свете не могло быть для нее благотворнее этих слов, — потом добавила:
— Для мистера Уэстона это будет почти таким же облегчением, как и для меня. Мы места себе не находили. Нам до того хотелось однажды увидеть вас вместе, что мы поверили в вашу взаимную склонность. Теперь вообразите, как мы за вас встревожились.
— Я избежала опасности и обязана этим скорее чуду, нежели себе самой. Но это не оправдывает его. Должна сказать вам, миссис Уэстон, что, по моему мнению, он очень виноват. По какому праву он вел себя среди нас так, словно сердце его свободно, хотя на самом деле был уже обручен? По какому праву он любезничал с одной молодой дамой, выделяя ее из числа других (а это он определенно делал), ежели в действительности принадлежал другой? Мог ли он знать, что не причинит мне зла? Что я не влюблюсь в него? Нет, это очень, очень дурно.
— Из тех слов, которые он сказал в свое оправдание, моя дорогая Эмма, можно заключить…
— А она-то как могла это терпеть? Без негодования взирать на то, как он в ее присутствии осыпает комплиментами другую! Спокойствия, доходящего до таких степеней, я не могу ни понимать, ни уважать.
— Эмма, между ними были размолвки — он ясно дал это понять, хотя и не имел возможности объяснить нам все подробно. Он провел здесь всего четверть часа и от волнения не сумел толком рассказать даже того, что мог бы рассказать за столь короткий срок. Однако мы определенно поняли: полного согласия между ними не было. Сейчас в их отношениях наступил кризис, вызванный, вероятно, не чем иным, как его неподобающим поведением.
— Неподобающим поведением? Ох, миссис Уэстон, вы выразились слишком мягко. Не могу вам передать, как он упал в моих глазах. Разве таким надлежит быть джентльмену? В нем ни на грош нет той несгибаемой прямоты, той строгой приверженности правде и морали, того презрения к ловкачеству и мелочности, без которых настоящий мужчина и шагу не ступит в этой жизни.
— Но, Эмма, дорогая моя, здесь я вынуждена принять его сторону. Он в самом деле совершил ошибку, однако я знаю его достаточно хорошо, чтобы с уверенностью сказать: в нем много, очень много добрых черт, и…
— Боже правый! — вскричала Эмма, не слушая миссис Уэстон. — А миссис Смоллридж! Ведь Джейн всерьез вознамерилась поступить в гувернантки! Что он хотел сказать такой чудовищной неделикатностью? Как мог позволить ей наняться в чужой дом… или хотя бы только подумать об этом?
— Он ничего не знал, Эмма. Здесь его можно полностью оправдать. Это собственное решение Джейн Фэрфакс, о котором она ему не сообщила или сообщила так, что он не принял всерьез. По его словам, до вчерашнего дня он ничего не подозревал. Мне в точности неизвестно, как он узнал об этом: кажется, из письма или записки. Так или иначе, он тотчас во всем признался дяде, полагаясь на его доброту. Теперь они с Джейн избавлены от неприятнейшей необходимости скрывать то, что скрывали так долго.
Теперь Эмма слушала внимательнее.
— Я вскорости жду от него новых вестей, — продолжила миссис Уэстон. — Уезжая, он обещал написать, и, как я поняла по тону его слов, в письме раскроет многие обстоятельства, о которых не смог рассказать сейчас. Так подождем же этого письма. Вероятно, Фрэнку удастся во многом себя оправдать. То, что сейчас представляется нам непостижимым, окажется объяснимым и даже извинительным. Не будем слишком суровы, не станем осуждать его прежде времени. Я должна его любить, и теперь, когда вы успокоили меня в одном, самом важном вопросе, я искренно желаю, чтобы все обернулось хорошо. Я даже готова понадеяться на это. Полагаю, сохраняя свое обручение в столь строгой тайне, они сами немало пострадали.
— Ему страдания, — отвечала Эмма сухо, — по всей видимости, не сильно повредили. Ну а как воспринял эту новость мистер Черчилл?
— Самым благоприятным для племянника образом. Почти сразу же дал согласие. Посудите сами, какие изменения произвело в семействе событие прошлой недели! Думаю, при жизни бедной миссис Черчилл у влюбленных не было бы ни малейшей надежды, но, едва ее останки обрели покой в семейном склепе, вдовец согласился на то, что она бы решительно запретила. Это истинное благо, когда деспотическая власть не остается жить по смерти того, кто ею обладал. Мистера Черчилла почти не пришлось уговаривать.
«Ах! — подумала Эмма. — Ведь он и Харриет принял бы с той же легкостью».
— Все уладилось вчера поздним вечером, и сегодня на рассвете Фрэнк уже скакал сюда. Думаю, он заглянул ненадолго в Хайбери, к мисс Бейтс, а оттуда — сразу к нам. Он очень спешил возвратиться к дяде, который теперь нуждается в нем более, чем когда-либо, и потому, как я вам уже сказала, ему удалось провести здесь только четверть часа. Он был чрезвычайно взволнован — до такой степени, что показался мне совсем не таким, каким я привыкла его видеть. Помимо всего прочего он не подозревал о том, насколько Джейн Фэрфакс нездорова, и испытал потрясение, увидав ее. Судя по всему, чувства его в самом деле очень сильны.
— Вы нисколько не сомневаетесь в том, что об их любви не догадывалась ни одна живая душа? Ни Кэмпбеллы, ни Диксоны — никто не подозревал об этом романе?
Произнеся «Диксоны», Эмма покраснела.
— Решительно никто. Он уверяет, что об их помолвке знали только они двое.
— Как бы то ни было, постепенно мы, я полагаю, свыкнемся с этой мыслью: желаю влюбленным счастья, — однако я всегда буду осуждать их поведение. Разве можно назвать это иначе, нежели целой системой, построенной на лицемерии, лжи, хитрости и предательстве? Явиться к нам, притворяясь олицетворением искренности и простоты, а на деле состоять в заговоре против нас! Всю зиму и всю весну мы, одураченные ими, думали, будто можем быть вполне честны и откровенны с ними обоими, они же, чего доброго, передавали друг другу и сопоставляли наши слова, судили нас за мысли, коих мы никогда бы не высказали, если б знали, что она значит для него, а он — для нее. Они сами виноваты, ежели наши замечания подчас были для них неприятны.
— В этом отношении я спокойна, — заметила миссис Уэстон. — Я положительно уверена, что ни ей о нем, ни ему о ней не говорила ничего дурного.
— Вы счастливица. Единственным своим ошибочным суждением вы поделились со мной одной, предположив, что некий наш друг влюблен в некую леди.
— Верно. Однако я всегда была исключительно хорошего мнения о мисс Фэрфакс, и даже если заблуждалась в чем-то, то все равно не могла сказать о ней дурно. О нем — тем паче.
В эту минуту за окном показался мистер Уэстон, очевидно, ожидавший сигнала. Жена взглядом пригласила его войти и, пока он обходил вокруг дома, промолвила:
— Теперь, милая Эмма, позвольте мне просить вас, если это возможно, и словом, и видом успокоить сердце мистера Уэстона. Помогите ему примириться с этим союзом. Давайте приложим немного старания, ведь о ней и правда можно сказать немало хорошего, не покривив душой. Партия, пожалуй, не самая блестящая, но ежели мистер Черчилл не возражает, мы не должны и подавно. Быть может, то, что Фрэнк полюбил эту девушку, окажется для него благотворным, ведь я всегда находила в ней твердый характер и здравый ум. Я и сейчас расположена смотреть на нее с уважением, хоть она и позволила себе весьма значительно отклониться от строгих правил. К тому же эту единственную ошибку можно ей простить, приняв во внимание, сколь незавидны ее обстоятельства.