«Дорогая моя Эмма! С превеликим удовольствием пересылаю вам сие письмо, не сомневаясь в том, что суд ваш будет справедлив, а решение благоприятно. Полагаю, нравственные качества писавшего более не вызовут у нас с вами существенных разногласий. Но не буду задерживать вас длинным вступлением. Мы с мистером Уэстоном совершенно здоровы. Это письмо излечило меня от легкого нервического волнения, которое я ощущала в последние дни. Во вторник мне показалось, что у вас болезненный вид (впрочем, то утро выдалось не самым погожим), и хоть вы говорите, будто нечувствительны к этому, северо-восточный ветер, я думаю, все же влияет на всех. Позавчера вечером и вчера утром, пока лил дождь, я очень переживала за вашего дорогого папеньку, но мистер Перри уже успокоил меня, сказав, что здоровье мистера Вудхауса, слава богу, не пострадало.
Преданная вам Э.У.».
Отложив записку, Эмма приступила к чтению собственно послания:
«Любезная сударыня!
Ежели вчера я выразился ясно, то вы, верно, ждете от меня этого письма, но, даже если и не ждете, я не сомневаюсь в том, что оно будет удостоено благосклонного внимания. Вы сама доброта, но, боюсь, даже вашей снисходительности может оказаться мало, чтобы вполне извинить мои прошлые поступки. Той, которая имела еще более веские причины негодовать, я уже прощен, и теперь, по мере того как пишу эти строки, смелость моя возрастает, ибо успех — враг робости. Два раза я просил прощения и два раза добился его так легко, что боюсь впасть в излишнюю самоуверенность, ожидая снисхождения от вас и всех тех ваших друзей, которые имеют основание считать себя мною обиженными. Я призываю вас понять, каковы были мои обстоятельства, когда я впервые приехал в Рэндалс. Я желал бы, чтобы вы увидели во мне человека, принужденного во что бы то ни стало хранить свою тайну. Разгласить ее я тогда не мог. Имел ли я право ставить себя в положение, требующее молчания, — разговор особый. Отложим его. Покамест я лишь отошлю придирчивых судей к небезызвестному им хайберийскому домику — кирпичному, с подъемными окнами в верхнем этаже и створными в нижнем, — и, быть может, они поймут, сколь великое искушение руководило мной. Я не посмел открыто просить руки той, что там живет. Вы слишком хорошо знаете тогдашнее мое положение в Энскоме, чтобы спрашивать о причине. Однако еще в Уэймуте, прежде чем мы с ней разлучились, мне улыбнулась невероятная удача: девушка, прямее и честнее которой не сыскать в целом свете, из сострадания ко мне согласилась обручиться со мной тайно. Откажи она мне, я сошел бы с ума. „На что ты надеялся? — спросите вы. — Чего ждал?“ Всего: момента, возможности, счастливого стечения обстоятельств, успеха — постепенного или внезапного, — усталости от упорных усилий, болезни или здравия. На мою долю уже выпало неслыханное счастье: она обещала хранить верность мне и отвечать на мои письма.
Ежели этого объяснения не довольно, то вспомните, любезная сударыня, что я имею честь быть сыном вашего мужа и унаследовал от него склонность всегда надеяться на лучшее — поистине драгоценное наследство, с коим не сравнятся ни дома, ни земли. Теперь вам известно, каковы были мои обстоятельства, когда я впервые приехал в Рэндалс. Каюсь: мне следовало приехать раньше. Вы не преминете заметить, что я не посещал вас до тех пор, пока в Хайбери не поселилась мисс Фэрфакс. Надеюсь на скорое ваше прощение. Для того же, чтобы добиться сочувствия отца, я мог бы сказать ему: „Я и сам пострадал, сэр, ибо, отсутствуя в вашем доме, лишал себя радости знакомства с миссис Уэстон“.
Что же касается до моего поведения в те счастливейшие две недели, то оно, я полагаю, было вполне удовлетворительно по всем статьям, кроме одной. Итак, я с тревогой подхожу к тому единственному предмету, который имеет отношение к вам и требует с моей стороны подробнейших объяснений. С глубочайшим уважением и теплыми дружескими чувствами называю я имя мисс Вудхаус. „У которой мне надлежит униженно просить прощения“, — счел бы нужным прибавить мой отец. Несколькими словами, слетевшими с его уст вчера, он дал мне понять, что думает о моем поведении, и отчасти я действительно заслуживаю порицания. В обращении с бывшей вашей воспитанницей я позволил себе больше, чем следовало. Желая сохранить столь дорогую мне тайну, я злоупотребил дружеским расположением, которое незамедлительно возникло между нами. Не стану отрицать: мисс Вудхаус была лишь мнимым предметом моей влюбленности, — однако прошу вас, поверьте: не будь я убежден в полном безразличии с ее стороны, прекратил бы эту эгоистическую игру. Как она ни очаровательна, я никогда не думал о ней как о девушке, способной увлекаться. Мною, во всяком случае, она не увлеклась — в этом я испытывал отрадную уверенность. Знаки моего внимания принимались ею с таким легким, благодушным, игривым дружелюбием, какое и было мне нужно. Мне казалось, мы понимаем друг друга и потому она выслушивает мои комплименты как нечто принадлежащее ей по праву. В самом ли деле мисс Вудхаус разгадала мою тайну до истечения тех двух недель, я не знаю. Зайдя к ней, чтобы проститься, я едва не признался во всем. Тогда-то я и заподозрил, что она уж сама обо всем догадалась. Ну а после той нашей встречи правда открылась ей наверняка — хотя бы частью. Зная быстроту ее ума, я в этом не сомневаюсь. Когда о помолвке можно будет говорить вполне открыто, вы увидите: мисс Вудхаус не очень удивится. Она не раз делала мне намеки. Помню, к примеру, как на балу она обмолвилась, что я должен быть благодарен миссис Элтон за внимание к мисс Фэрфакс.
Надеюсь, этот мой рассказ умерит в ваших глазах и глазах моего отца ту вину, которую вы на меня возложили. Покамест вы считаете меня обидчиком Эммы Вудхаус, я не вправе ждать от вас милости. Так оправдайте же меня в этом и помогите добиться, ежели возможно, прощения и доброжелательности вашей подруги, к которой я питаю искренние братские чувства и которой желаю однажды полюбить так же глубоко и счастливо, как полюбил сам.
Теперь вам известна истинная причина странных слов и поступков, которые я позволял себе на протяжении тех двух недель. Сердце мое стремилось в Хайбери, и главной моей целью было, не вызывая особых подозрений, оказываться там как можно чаще. Если вам припомнится какая-нибудь нелепость, вы знаете, на какой счет ее отнести. Касательно фортепьяно, о котором так много судили и рядили, я нахожу необходимым сказать вам только одно: мисс Ф. не знала о моем намерении купить его для нее, иначе бы решительно воспротивилась. Я не в силах воздать должное, милостивая сударыня, той деликатности, которую выказывала она со дня нашего обручения до сей поры. Скоро вы сами узнаете эту девушку. Не прибегая к моей помощи, она сама все расскажет о себе, причем не словом, ибо скромность ее беспримерна.
Уже начав писать это письмо, которое окажется длиннее, чем я предполагал сперва, я получил весточку от моей нареченной. Она говорит, что здорова, однако, зная, как ей несвойственно жаловаться, я все же не вполне спокоен. Позвольте спросить вашего мнения: хорошо ли она выглядит? Полагаю, вы скоро ее посетите, и она уже трепещет в ожидании вашего визита. Или, возможно, вы уже побывали у нее? Тогда, прошу вас, ответьте мне незамедлительно, опишите вашу встречу в мельчайших подробностях.
Вспомните, сколь недолгим был прошлый мой приезд в Рэндалс и какое безумное смятение мною владело. Состояние мое и теперь не многим лучше: я по-прежнему без ума — то от счастья, то от горя. Думая о том, какого доброго и милостивого отношения меня удостоили, сколькими достоинствами блещет моя невеста, как терпелива она и как щедр мой дядя, я ликую, но вспоминая все те неудобства, которые она терпела по моей вине, понимаю, что не заслуживаю прощения, и бешусь от гнева. Скорее бы увидеть ее! Но нет, еще не время. Дядюшка и так был ко мне слишком добр.
Я должен еще кое-что прибавить к моему пространному посланию. Вы покамест не все узнали, что вам надлежит узнать. Вчера я не мог толком переговорить с вами, но тайна наша раскрылась так внезапно, и многое в моем поведении может показаться таким неразумным, что объяснения, полагаю, все же нужны. Как вы можете заключить, событие 26-го дня минувшего месяца в одночасье открыло передо мной счастливую перспективу, однако я не решился бы так скоро разгласить наш секрет, если бы не обстоятельства, не допускавшие промедления. Там, где даже я опасаюсь скоропалительного решения, она бывает склонна к еще более серьезным сомнениям и глубоким раздумьям. Но выбирать я не мог. Ее поспешная договоренность с той дамой…
Здесь, милостивая сударыня, я принужден был отложить перо, чтобы привести мысли и нервы в порядок. Я гулял в полях и теперь, надеюсь, обрел способность думать достаточно здраво, чтобы завершить настоящее письмо как подобает. Я дошел до того, о чем мне очень тяжко вспоминать. В последнее время мои манеры в обращении с мисс В. были, признаюсь, действительно обидны для мисс Ф. и потому достойны всяческого порицания. Она указала мне на это, сочтя, что желание скрыть истинное положение вещей меня не оправдывает. Нескольких слов осуждения показалось ей мало, и она оскорбилась — на тогдашний мой взгляд, чрезмерно. Щепетильность и осторожность моей невесты далеко не впервые казались мне излишними: я даже упрекал ее в холодности, — но она всегда была права. Если б я прислушался к ее суждению и укротил свой нрав, как она того желала, не произошло бы ужасного — мы бы не поссорились. Помните ли вы утренний пикник в Донуэлле? Именно там случился кризис, назревший вследствие множества мелких разногласий. Я приехал в Хайбери поздно. Встретил ее на дороге одну и хотел проводить до дому, но она решительно не позволила. Тогда это показалось мне неразумным, хотя теперь я признаю, что она лишь проявила необходимую осторожность. Для того ли я, желая ввести общество в заблуждение, позволял себе отличать другую девушку, чтобы моя невеста теперь приняла от меня предложение, которое могло бы сделать все наши ухищрения бесполезными? Если бы мы, шагая вдвоем из Донуэлла в Хайбери, с кем-нибудь повстречались, подозрений было бы не избежать. Но я, слишком рассерженный, чтобы это понять, усомнился в ее любви.