— Что я слышу? — возмутился мистер Найтли. — По-вашему, я настолько глуп, чтобы не понять, о чем человек мне толкует? И какого же обращения вы, по-вашему, заслуживаете?
— О, наилучшего, разумеется, ибо ни с каким другим я мириться не согласна. Посему ответьте прямо: вполне ли вы уверены в том, что отношения между мистером Мартином и Харриет именно таковы, как вы сказали?
— Совершенно уверен, — отчеканил мистер Найтли. — Она приняла его предложение. Это сказал мне он сам, и в его словах не было ровным счетом ничего неясного, ничего допускающего инотолкования. В доказательство могу прибавить следующее: Роберт Мартин спросил меня, как ему теперь быть. Он не знал никого, кроме миссис Годдард, кто располагал бы сведениями о родных или благодетелях мисс Смит. Я посоветовал ему идти к означенной даме. Дескать, ничего лучшего придумать нельзя. И он сказал, что сегодня же постарается выбрать время для визита.
— Я вполне удовлетворена, — просияла Эмма, — и от всей души желаю им счастья.
— С тех пор как мы говорили об этом с вами в прошлый раз, вы сильно переменились.
— Смею надеяться; ведь тогда я была дурочкой.
— Переменился и я, поскольку теперь готов согласиться с вами, что ваша подруга обладает множеством достоинств. Ради вас и ради Роберта Мартина (чья любовь к Харриет, как я всегда имел основания полагать, все это время не ослабевала) я, дабы узнать мисс Смит поближе, часто и подолгу говаривал с ней. Да вы нас, верно, и видели за одной из бесед. Иногда мне казалось, будто вы подозреваете меня в намерении самому просить руки Харриет для Роберта, но такового не имелось. Наблюдая за мисс Смит, я убедился, что она милая безыскусственная девушка с хорошими понятиями и твердыми правилами, для которой счастье есть любовь и разумно устроенная жизнь у домашнего очага. Не сомневаюсь: этими своими представлениями она во многом обязана вам.
— Мне? Ах, бедняжка Харриет! — покачала головой Эмма, но тут же справилась с собою и спокойно приняла не вполне заслуженную похвалу.
Беседа была вскоре прервана появлением мистера Вудхауса, о чем Эмма не пожалела. Ей не терпелось остаться со своими думами наедине. Ум, трепещущий от радостного удивления, никак не мог сосредоточиться. Хотелось напевать, приплясывать, издавать громкие возгласы. Она не годилась ни для какого толкового разговора или дела, пока не наговорится вдоволь сама с собой, не измерит шагами комнату вдоль и поперек, не посмеется собственным мыслям.
Папенька вошел затем, чтобы сказать, что Джеймс закладывает карету для визита в Рэндалс, куда Вудхаусы теперь ездили ежедневно. Под этим предлогом Эмма тотчас удалилась. Благодарность и чистейший восторг переполняли сердце. Единственное, что до сих пор омрачало ее радость: будущность Харриет, — более не внушало тревоги, и Эмме даже стало немного страшно оттого, сколь безоблачным оказалось ее счастье. Чего ей теперь желать? Только сделаться более достойной того, кто всегда так далеко превосходил ее правильностью суждений и устремлений; извлечь из прошлых ошибок урок смирения и осмотрительности, чтобы помнить его в будущем.
Предаваясь самым что ни на есть серьезным размышлениям о том, как щедро к ней Провидение и каких правил ей надлежит придерживаться впредь, Эмма то и дело принималась смеяться. Да и могла ли она противиться смеху, когда печаль, мучившая ее на протяжении пяти недель, наконец-то рассеялась? Вот, значит, каково оно — сердце Харриет! Теперь ее возвращение будет радостью для Эммы. Как и все другое, включая (и далеко не в последнюю очередь) знакомство с Робертом Мартином.
Одним из первейших благодеяний, за которые она от всего сердца благодарила судьбу, было скорое избавление от необходимости таиться перед мистером Найтли. Еще немного, и она сможет отбросить столь ненавистные ей скрытность и уклончивость. Скоро она позволит себе в разговорах с ним совершенную откровенность, каковую рада почитать своим долгом.
Бодрая и веселая, Эмма отправилась в Рэндалс вместе с папенькой, которого не всегда слушала, но с которым неизменно соглашалась. Молчали они или же беседовали, она поддерживала в отце выгодную для нее убежденность в том, что он прямо-таки обязан посещать Рэндалс каждый день, иначе бедная миссис Уэстон будет разочарована.
Вудхаусы застали хозяйку дома одну в гостиной, но, едва она успела поблагодарить гостей за визит и ответить на вопрос о здоровье младенца, за окном, завешенном жалюзи, мелькнули две фигуры.
— Это Фрэнк и мисс Фэрфакс, — объяснила миссис Уэстон. — Я как раз собиралась вам сказать, до чего приятно удивились мы нынче утром, когда увидали его. Он останется до завтра, и мисс Фэрфакс согласилась провести день с нами. Надеюсь, они идут сюда.
Через полминуты гости уже были в гостиной. Эмма чрезвычайно обрадовалась, увидев Фрэнка, но оба они несколько смешались под натиском неловких воспоминаний и, хотя улыбались друг другу, первое время не могли и слова вымолвить от смущения. Когда все пятеро уселись, беседа шла поначалу так натужно, что Эмма задумалась, не зря ли пожелала увидеть Фрэнка Черчилла еще раз, причем в обществе Джейн, не напрасно ли ждала от этой встречи чего-то радостного? Скоро явился мистер Уэстон, принесли ребенка, и мало-помалу общий разговор наладился, а Фрэнк Черчилл достаточно осмелел, чтобы при удобном случае приблизиться к Эмме и сказать:
— Я должен благодарить вас, мисс Вудхаус, за те великодушные слова, которые вы передали мне в одном из писем миссис Уэстон. Надеюсь, с тех пор ничто не переменилось и вы все так же готовы меня простить.
— Не думайте сомневаться! — успокоила его Эмма, обрадовавшись. — Я очень рада встретиться с вами, пожать вам руку и лично пожелать счастья.
Фрэнк от всего сердца выразил ей признательность, а потом еще довольно долго с чувством говорил о том, как благодарен своим друзьям и как счастлив, после чего, посмотрев на Джейн, спросил:
— Ну разве она не сама красота, не само здоровье? По-моему, вид у нее теперь лучше, чем когда-либо. А поглядите, как пришлась она по душе моему отцу и миссис Уэстон!
Вскорости к Фрэнку вернулась прежняя веселость: когда было сказано о близком возвращении Кэмпбеллов, он не замедлил помянуть Диксонов. Эмма, вспыхнув, запретила ему произносить в ее присутствии это имя и добавила:
— Я не могу вспоминать тот случай без жгучего стыда!
— Стыдиться должен лишь я один, — возразил Фрэнк. — Но возможно ли, чтобы вы ни о чем не догадывались? Поначалу, я знаю, вы и вправду были в неведении, но в последнее время?
— Уверяю вас, я не имела ни малейшего подозрения.
— Удивительно! А ведь я однажды был очень близок к тому, чтобы признаться вам, и напрасно не признался — так вышло бы лучше. Но я вечно совершаю ошибки, причем самого дурного свойства и такие, от которых мне самому нет никакого проку. Если б я нарушил тайну и все вам рассказал, это было бы менее тяжким прегрешением.
— Теперь уж не стоит об том сожалеть, — сказала Эмма.
— Я надеюсь убедить моего дядю приехать сюда с визитом. Он хочет, чтобы его представили мисс Фэрфакс. А когда Кэмпбеллы возвратятся в Лондон, мы будем видеться с ней у них, до тех пор пока я не смогу забрать ее на север. Ну а покамест мы живем в таком отдалении друг от друга! Не тяжко ли это, мисс Вудхаус? С самого нашего примирения и до нынешнего утра мы не виделись ни разу. Жалеете ли вы меня?
Эмма выразила ему живейшее сочувствие.
— Да, кстати! — воскликнул Фрэнк в порыве внезапной веселости, но вдруг, словно опомнившись, оробел на секунду, понизил голос и спросил: — Надеюсь, мистер Найтли здоров?
Эмма рассмеялась, а он продолжил:
— Знаю, вы читали мое письмо миссис Уэстон и, верно, помните, чего я вам пожелал. Так позвольте же теперь мне в свою очередь вас поздравить. Эта новость очень взволновала и обрадовала меня. Мистер Найтли — джентльмен таких достоинств, что я даже не смею его хвалить.
Эмма была бы рада, если бы Фрэнк продолжал в том же духе, но в следующую же секунду он снова заговорил о своих заботах и Джейн:
— Доводилось ли вам видеть у кого-нибудь такую кожу? Как она гладка и нежна! Хотя не то чтобы бела. Нет, это не обыкновенная белизна. Цвет ее лица поистине неповторим. До чего красиво оттеняют его темные волосы и ресницы! А какой аристократически тонкий румянец!
— Я всегда хвалила цвет лица мисс Фэрфакс, — заметила Эмма лукаво, — а вот вы, помнится, находили ее слишком бледной. Помните ли вы наш первый разговор о ней?
— Ох какой же я был нахал! Как я только посмел…
Поскольку эти покаянные слова сопровождались веселым смехом, Эмма не могла не заметить:
— Подозреваю, что, как ни трудно вам приходилось все то время, вы немало потешались над тем, сколь ловко водите нас вокруг пальца. Уверена в этом. Вы находили несомненное утешение в том, чтобы всех дурачить.
— Ах нет, нет, нет, нет! Откуда, право, такие подозрения? Я был несчастнее всех на свете.
— Однако не настолько несчастны, чтобы не поддаваться веселью. Обманывая нас всех, вы развлекались. Я, вероятно, оттого готова первая заподозрить вас в этом, что на вашем месте тоже, пожалуй, потешалась бы. Мне кажется, в этом мы похожи.
Фрэнк поклонился.
— Да, похожи, — повторила Эмма с чувством, — если не нравом, то судьбой. Нам обоим выпало счастье связать свою жизнь с теми, кто много превосходит нас.
— Верно, очень верно! — пылко ответствовал Фрэнк. — Хотя нет: это верно лишь в отношении меня. Если вас никто превзойти не может, то мисс Фэрфакс действительно возвышается надо мной. Чистый ангел! Вы только поглядите на нее: не каждый ли ее жест выражает ангельскую сущность? Как она поворачивает головку, какими глазами смотрит на моего отца! Я с радостью могу сообщить вам, — он наклонился и заговорил шепотом, словно вел речь о чем-то чрезвычайно важном, — что дядя намерен передать ей тетушкины бриллианты. Из них изготовят новый гарнитур. Я предпочел бы заказать, кроме прочего, украшение для головы. К ее темным волосам очень пойдут драгоценные камни, не правда ли?