Как она могла так обмануться!.. Он заявил, что никогда не имел видов на Харриет… никогда! Эмма постаралась вспомнить события прошедших недель, но в голове ее все смешалось. Сделанное предположение овладело ею, и все его поступки она толковала лишь так, как желала. Но, вероятно, и он вел себя неопределенно, держался двусмысленно и колебался, иначе не ввел бы ее в такое заблуждение.
А портрет! Как увлечен он был портретом!.. И шарада!.. И сотни других мелочей… Все они, казалось, так ясно указывали на Харриет. Надо признать, что строки про «острый ум» сразу ее удивили, но ведь в шараде упоминался и «нежный взгляд»… Словом, стих не подходил ни одной из них. Все намешано в одну кучу, попробуй тут разберись! Безвкусный, бессмысленный бред.
Конечно, Эмма часто, особенно в последнее время, замечала, что мистер Элтон с ней чрезмерно любезен, однако полагала, что это всего лишь своеобразная манера держаться – а точнее, неумение держаться в силу недостатка опыта и вкуса, лишь очередное свидетельство, что он не всегда вращался в лучшем обществе, что при всей его обходительности ему все же не хватало естественной, природной утонченности. Но до сего дня ей никогда, ни на одну секунду не приходила в голову мысль, что все это значит нечто иное, чем просто благодарное уважение к ней как к подруге Харриет.
Первыми закравшимися к ней подозрениями она была обязана мистеру Джону Найтли. Он, как и его брат, оказался довольно проницателен. Она вспомнила, как мистер Найтли однажды предупреждал ее о мистере Элтоне, с какой уверенностью говорил, что тот никогда не женится необдуманно. Ее бросило в краску при мысли о том, как прав был мистер Найтли на его счет и как далека от правды, выходит, была она сама. До чего же унизительно… Во многих отношениях мистер Элтон оказался полной противоположностью тому, каким представляла его Эмма: заносчивым, высокомерным, напыщенным, тщеславным и корыстным. Чувства других людей его заботили мало.
Вопреки тому, что обычно происходит в подобных случаях, ухаживания мистера Элтона лишь опустили его в глазах Эммы. Его признания и предложения сослужили ему плохую службу. Она не придавала никакого значения его заверениям, будто бы он к ней неравнодушен, и была глубоко оскорблена его притязаниями. Он хотел найти себе выгодную партию и посмел обратить свой взор к ней, прикинувшись влюбленным, но Эмма была уверена: обманутые ожидания не разбили ему сердца. Ни в его словах, ни в его поведении не было и намека на истинное чувство. Он сыпал вздохами и красивыми словами, но ни лицо его, ни голос не выражали искренней любви. Так и жалеть его нечего. Он всего лишь хотел возвыситься и обогатиться, и коли мисс Вудхаус из Хартфилда, наследницу тридцати тысяч фунтов, заполучить оказалось не так-то просто, то вскоре он попытает удачи с еще какой-нибудь мисс откуда бы то ни было с наследством в двадцать или десять тысяч.
И он посмел утверждать, будто бы она его поощряла, будто знала о его намерениях и принимала его знаки внимания, словом, собиралась выйти за него замуж! Он посмел счесть себя равным ей по рождению и по уму! Посмел свысока смотреть на ее подругу, так презрительно отзываясь о тех, кто ниже его по положению, однако совершенно не замечая разницы в положении с самой Эммой! Ему хватило наглости сделать ей такое предложение! Все это ужасно ее злило.
Возможно, несправедливо ожидать, чтобы он был способен прочувствовать, как сильно уступает ей и по одаренности, и по уму. Именно от недостатка этих качеств он, вероятно, этого и не осознавал. Но ведь не мог он не знать, насколько она превосходит его по богатству и положению. Не мог он не знать, что Вудхаусы, младшая ветвь старинного рода, уже не первое поколение живут в Хартфилде, между тем как Элтоны – никто. Разумеется, земельные владения Хартфилда невелики и со многих сторон окружены обширными имениями аббатства Донуэлл, на землях которого стоит и Хайбери, однако богатые доходы Хартфилда из других источников ставят его практически на одну ступень с Донуэллом во всем прочем. Вудхаусы уже давно завоевали особое расположение в местном приходе, куда мистер Элтон прибыл, чтобы зарабатывать свой хлеб, всего два года назад. Происходя из семьи торговца, никаким особым родством он похвастать не мог и как приходской священник имел возможность полагаться лишь на свой род занятий да собственную учтивость, которые и позволяли ему вращаться в высшем обществе. И он смел себе вообразить, будто она в него влюблена! Вероятно, на этом и строились его замыслы… Понегодовав по поводу ужасного несоответствия между его внешней обходительностью и внутренним тщеславием, Эмма вынуждена была все же признать, что сама была с ним столь услужлива и любезна, столь учтива и внимательна, что немудрено, как такой ограниченный и ненаблюдательный человек, вроде мистера Элтона, не догадавшись о ее истинных намерениях, возомнил себя ее избранником. Если даже она сама не смогла верно истолковать чужие чувства, то что говорить о нем, ослепленном, ко всему прочему, собственной корыстью?
Первую и самую ужасную ошибку совершила она сама. Глупо было так рьяно пытаться соединить двух людей. Глупо и неправильно! Она зашла слишком далеко, взяла на себя слишком много, слишком легко отнеслась к тому, в чем требуется серьезность, и чересчур усложнила то, где необходима простота. Эмму терзали стыд и совесть, и она дала себе слово никогда больше так не поступать.
«Ведь это я сама, – сокрушалась она, – вызвала в Харриет интерес к этому негодяю. Она бы, может, никогда о нем и не подумала, если бы не я, и уж точно никогда бы не питала никаких надежд. Она для этого слишком скромна и застенчива. Подумать только, как я могла приписывать эти качества и ему! Ах, надо было мне остановиться на том, что я уговорила ее отказать молодому Мартину. Тогда-то я была совершенно права, но тем и стоило довольствоваться, положившись в остальном на время и счастливый случай. Я ввела ее в хорошее общество, предоставила возможность найти человека достойного, но ни к чему было стремиться к большему. А теперь-то что будет с ней, бедненькой? Плохой я оказалась подругой. Как она расстроится… А я ведь и замену придумать не могу… Уильям Кокс? Ах, нет! Терпеть не могу Уильяма Кокса, этого наглого адвокатишку!»
Тут она запнулась, покраснела и посмеялась над собой, обнаружив, что повторяет свои же ошибки, а затем вновь погрузилась в серьезные и удручающие раздумья о том, что было, что может быть и что теперь будет. Она думала, как ей придется рассказать все бедняжке Харриет и как та будет страдать, представляла неловкость, которую будут испытывать они трое при встречах, и не могла решить, продолжать ли знакомство с мистером Элтоном. Ей придется подавлять свои истинные чувства, скрывать презрение и избегать огласки… Все эти мрачные мысли еще некоторое время занимали разум Эммы, покуда она наконец не легла спать, так ни к чему и не придя, а лишь убедившись, что совершила ужасную ошибку.
С приходом нового дня юная и жизнерадостная особа вроде Эммы всякий раз воспрянет духом, даже если с вечера ее терзали мрачные думы. Юность и жизнерадостность самого утра немало влияют на подобные натуры и придают им сил, и если уж ночные муки все же не лишили их сна, то новый день облегчит их боль и принесет новые надежды.
Утром Эмма проснулась с более спокойными мыслями, чем накануне, с большей готовностью обнаружить в случившихся злоключениях даже преимущества и с надеждой скорее обо всем забыть.
Немало утешало, что, во-первых, мистер Элтон не был в нее действительно влюблен, да и не настолько они дружны, чтобы беспокоиться о его чувствах. Во-вторых, Харриет не относится к тем возвышенным натурам, которые переживают все чувства глубоко и долго. В-третьих, совсем необязательно кому-то, кроме них троих, знать о том, что произошло, а уж тем более ее батюшке – это убережет его от лишних расстройств.
Эти мысли очень подбодрили ее, а при виде выпавшего за ночь снега она обрадовалась еще больше: какой чудесный повод для них троих пока что не видеться!
Погода ей благоприятствовала, ведь несмотря на день Рождества, можно было не идти в церковь. Мистер Вудхаус и так наверняка бы лишь с болью в сердце отпустил дочь по столь заснеженной дороге, так что совпало все как нельзя лучше: ей не пришлось ни придумывать отговорки, ни выслушивать причитания. Сугробы и переменчивая погода – то заморозки, то оттепель – совершенно не располагали к прогулкам. Каждое утро начиналось то с дождя, то со снега, а к вечеру неизменно крепчал мороз. Словом, немало дней Эмма провела в своем благородном заточении. Никакого общения с Харриет, кроме переписки, никакой церкви по воскресеньям по той же причине, что на Рождество, и никакой необходимости выдумывать, почему вдруг мистер Элтон перестал навещать Хартфилд.
В такую погоду любой предпочтет остаться в домашнем тепле, и хотя Эмма верила и надеялась, что мистер Элтон просто нашел себе другое приятное общество, она радовалась, что ее батюшка полагает, будто тот сидит один дома и благоразумно не выходит на улицу. Ей приятно было слышать, как мистеру Найтли, которого никакая непогода не могла удержать от визитов в Хартфилд, отец говорит:
– Ах, мистер Найтли, ну почему же вы не останетесь дома, как наш бедный мистер Элтон?
Если бы не душевное смятение, овладевшее Эммой, то эти дни заточения доставили бы ей одно удовольствие: подобное уединение благотворно действовало на ее зятя, расположение духа которого в большой степени влияло и на всех остальных. К тому же весь поток своей сварливости он уже обрушил на них в Рэндаллсе, а потому в течение всего оставшегося визита был неизменно благодушен. Со всеми он держался приветливо и любезно, обо всех отзывался доброжелательно. Однако, несмотря на все радостные надежды и такую удобную отсрочку, Эмму настолько тяготила мысль о скором объяснении с Харриет, что она ни на секунду не находила покоя.
Глава XVII
Чете Найтли не пришлось надолго задержаться в Хартфилде. Погода вскоре наладилась достаточно, чтобы те, кому нужно было ехать, могли ехать. Мистер Вудхаус, как и всегда, попытался убедить дочь с детьми остаться, однако, как и всегда, претерпел неудачу и был вынужден проводить их всех в дорогу, после чего вновь принялся оплакивать судьбу бедняж