ки Изабеллы. Сама же бедняжка Изабелла, окруженная обожаемыми ею людьми, в которых видела лишь достоинства и не замечала недостатков, проводила жизнь в постоянных мелких хлопотах и являла собой пример подлинного женского счастья.
Семейство Найтли уехало, а вечером того же дня мистеру Вудхаусу принесли записку от мистера Элтона – длинную, вежливую, официальную записку, в которой тот, выражая глубочайшее почтение мистеру Вудхаусу, сообщал, что на следующее утро уезжает из Хайбери в Бат, где по настоятельным просьбам друзей проведет несколько недель, и очень сожалеет, что ввиду разных причин – из-за дел и непогоды – не имеет возможности лично попрощаться с мистером Вудхаусом, за чье дружеское расположение он будет вечно благодарен, и ежели у мистера Вудхауса появятся к нему какие-либо поручения, то он будет счастлив их исполнить.
Эмма была приятно удивлена. Еще несколько недель не видеть мистера Элтона – лучше не придумаешь. Она мысленно похвалила его за такое ловкое решение, однако выбранный им тон ее вовсе не порадовал. Такая подчеркнутая учтивость к ее отцу и совершенно ни слова о ней – все письмо было пропитано злой обидой. Ее имя не стояло даже в обращении! Столь разительную перемену, казалось, трудно не заметить. Кроме того, в его благодарности читалась столь неуместная напыщенность, что Эмма была уверена: ее батюшка наверняка что-то заподозрит.
Однако не заподозрил. Мистер Вудхаус был так удивлен этим внезапным отъездом и так волновался за судьбу и жизнь бедного мистера Элтона – ведь дорога может быть опасна! – что не заметил ничего необычного. И все же эта записка пришлась как нельзя кстати, составив главный предмет мыслей и разговоров на весь остаток их одинокого вечера. Мистер Вудхаус высказывал свои опасения, а Эмма с привычной готовностью его успокаивала и убеждала, что безопасности мистера Элтону ничто не угрожает.
Эмма твердо решила, что пора рассказать обо всем Харриет. Она, вероятно, уже почти выздоровела и чем раньше узнает о произошедшем, тем скорее оправится и от недуга душевного, и желательно до возвращения мистера Элтона. На следующий же день она отправилась в пансион к миссис Годдард, чтобы понести свое наказание – и, надо заметить, тяжелое. Ей предстояло разрушить все надежды, которые она так старательно взращивала в душе Харриет, выставить себя в неблагоприятном свете предпочтенной подруги и признать, что все ее суждения, наблюдения, убеждения и предсказания оказались ошибочны.
Признание вернуло ей то первое чувство стыда, от которого она за эти дни сумела избавиться. При виде слез ее дорогой подруги Эмма подумала, что больше никогда не сможет жить с собой в мире.
Харриет стойко приняла удар: никого не винила и к тому же явила собой такую бесхитростность и такую скромность, что заслужила еще пущую благосклонность подруги.
Эмме невероятно ценными казались сейчас простота и кротость, и все эти прекрасные и очаровательные добродетели показала Харриет, а не она. Харриет считала, что не вправе сетовать. Расположение такого джентльмена, как мистер Элтон, было бы для нее слишком большой честью. Она его совершенно не заслуживала, и никто, кроме столь доброй и пристрастной подруги, как мисс Вудхаус, не мог бы представить их союз.
Слезы лились ручьем, и это искреннее горе вызвало у Эммы куда больше уважения, чем могли бы любые притворные попытки сохранить достоинство. Она слушала ее и изо всех старалась утешить, пребывая к тому моменту в полном убеждении, что из них двоих именно Харриет является созданием более возвышенным и что ей самой было бы куда полезнее и лучше походить на подругу, а не полагаться на свой ум и таланты.
Конечно, становиться простодушной и недалекой было уже поздно, но Харриет она покинула, утвердившись в решимости всю оставшуюся жизнь быть смиреннее, скромнее и не давать чрезмерной воли воображению. Теперь ее главным долгом, не считая забот об отце, стало стремление утешить Харриет и проявить свою любовь способом лучшим, нежели сватовство. Она пригласила ее в Хартфилд и проявила безграничную заботу, стараясь отвлечь и развлечь ее чтением и беседами и таким способом вытеснить из ее головы мысли о мистере Элтоне.
Эмма понимала, что полностью исцелить сердечные раны Харриет сможет лишь время. Она не считала себя беспристрастным судьей в таких вопросах, а тем более не могла в полной мере посочувствовать ее привязанности к такому человеку, как мистер Элтон. Тем не менее Эмма надеялась, что в своем возрасте Харриет успеет оправиться от полного крушения надежд до возвращения предмета воздыханий и что они трое даже, возможно, смогут и дальше видеться как простые знакомые, не рискуя выдать или усугубить те или иные чувства.
Правда, оказалось, что Харриет считает мистера Элтона самим совершенством, какому нет равных ни по красоте, ни по добродетелям, и что она влюблена в него куда больше, чем предполагала ее подруга. И все же Эмма была уверена, что долго эти чувства не продлятся, ведь невозможно хранить в себе подобную привязанность, встретив невзаимность.
Мистер Элтон, вернувшись, всеми силами постарается показать свое равнодушие – в этом она не сомневалась. Стало быть, Харриет осознает, что не ему суждено составить ее счастье.
Каждый из них троих был тесно привязан к Хайбери, что было весьма неудачно. Ни один не мог уехать или избрать иное общество. Им предстояло встречаться и стойко переносить компанию друг друга.
Харриет не повезло с тем, что все учительницы и старшие воспитанницы пансиона говорили о мистере Элтоне с неизменным благоговением, так что лишь в Хартфилде она могла услышать, как о нем отзываются с прохладной сдержанностью и раскрывают его истинную личину. Где нанесли рану – там ее и следует лечить, и Эмма понимала, что до тех пор, пока ее подруга не встанет на путь исцеления, душе ее покоя не будет.
Глава XVIII
Мистер Фрэнк Черчилль не приехал. Когда настала назначенная им дата, опасения миссис Уэстон подтвердились: от него пришло письмо с извинениями. В настоящее время он, к его величайшему сожалению и не меньшему разочарованию, не может отлучиться в гости, но все же не теряет надежды в скором времени посетить Рэндаллс.
Миссис Уэстон ужасно огорчилась, даже, пожалуй, больше, чем ее муж, хотя куда меньше него действительно рассчитывала на этот визит. Мистер Уэстон был оптимистом и потому обычно надеялся на лучшее, хоть это лучшее и не всегда сбывалось. Однако эта же черта помогала ему быстро оправиться от разочарования и вновь обрести надежду. Около получаса он поражался и грустил, а затем задумался о том, что будет даже лучше, если Фрэнк приедет не сейчас, а через месяца два-три: и время года будет приятнее, и погода, и остаться он сможет, несомненно, подольше.
Эти мысли его быстро успокоили, между тем как миссис Уэстон, будучи более чувствительной к такого рода неудачам, предвидела в будущем лишь новые отговорки, отсрочки и огорчения и, предполагая будущие страдания мужа, страдала вдвойне.
После всего случившегося Эмму не слишком заботил приезд мистера Фрэнка Черчилля, она лишь сочувствовала друзьям в Рэндаллсе, которых постигло разочарование. Знакомство с ним ничуть ее сейчас не привлекало. Напротив, Эмме хотелось тишины, покоя и поменьше соблазнов. Однако она понимала, что ей следует держаться как обычно, а потому изо всех сил старалась проявить участие и разделить печаль мистера и миссис Уэстон, как и подобает столь близкому другу.
Она первой сообщила эту новость мистеру Найтли и, негодуя, пожалуй, даже больше положенного – ведь она все же играла роль, – высказала ему все, что думает о Черчиллях, которые не подпускают сына к родному отцу. Затем Эмма принялась горячо рассуждать о вещах, которые ее, по правде сказать, не так уж волновали: о том, как приятно дополнил бы мистер Фрэнк Черчилль их небольшое общество, как замечательно было бы увидеть новое лицо и каким праздником стал бы его приезд для всего Хайбери, а напоследок еще раз упрекнула Черчиллей. Она тут же оказалась вовлечена в спор с мистером Найтли и внезапно с весельем осознала, что пытается отстаивать мнение, противоположное ее собственному, прибегая к доводам, высказанным миссис Уэстон в их недавнем споре.
– Вполне вероятно, что Черчилли виноваты, – холодно заметил мистер Найтли, – однако посмею предположить, что если бы он действительно хотел приехать, то приехал бы.
– Не понимаю, почему вы так говорите. Он всем сердцем желает приехать, но тетя с дядей его не пускают.
– Не верится, что при желании он ничего не может сделать. Без доказательств я в это поверить не смогу.
– Какой вы странный! Что же такого сделал мистер Фрэнк Черчилль, чтобы заслужить от вас такое недоверие?
– Дело не в недоверии. Я лишь подозреваю, что он привык ставить себя и свое собственное удовольствие превыше своей семьи, ведь он живет с теми, кто подает ему именно такой пример. Куда как естественно, что молодой человек, воспитанный надменными, привыкшими к роскоши эгоистами, и сам вырастет надменным и привыкшим к роскоши эгоистом. Если бы Фрэнк Черчилль и правда хотел повидаться с отцом, то уж за все это время с сентября придумал бы способ. Мужчина в таком возрасте – сколько ему там? двадцать три – двадцать четыре? – вполне в состоянии уладить подобную малость. Уж в этом можете быть уверены.
– Легко вам рассуждать, ведь вы всю жизнь сами себе были хозяином. Все-таки не вам, мистер Найтли, судить о трудностях зависимого положения. Вы не знаете, каково это – приноравливаться к чужому характеру.
– Уму непостижимо, чтобы мужчина в таком возрасте совершенно не обладал свободой самостоятельно принимать решения и действовать. Он не нуждается ни в деньгах, ни в свободном времени. Напротив, нам известно, что и того и другого у него в таком достатке, что он с радостью проматывает свое состояние в излюбленных всякими бездельниками местах. Нам постоянно приходят вести, как он отдыхает то на том курорте, то на другом. Вот совсем недавно был в Уэймуте. Стало быть, Черчиллей он покидать может.