– Скоро я приведу его в Хартфилд, – заключил он.
Эмме показалось, будто на этих словах его жена слегка коснулась его руки.
– Мистер Уэстон, пойдемте, – сказала она, – не будем задерживать девочек.
– Да-да, идем, – отозвался он и напоследок повернулся к Эмме: – Только не ожидайте ничего выдающегося, вы ведь только по моим словам можете судить. Осмелюсь сказать, что он совершенно обычный молодой человек, – однако в глазах мистера Уэстона сверкнула полная убежденность в обратном.
Эмма с самым наивным и невинным видом ответила какой-то вежливой фразой.
– Пожелайте мне удачи, милая моя Эмма, завтра часа в четыре, – взволнованно попросила на прощание миссис Уэстон, и слова эти предназначались лишь ей одной.
– Часа в четыре! Поверьте, он будет здесь уже в три, – поспешил уточнить мистер Уэстон, и на том они и разошлись. Эммой овладело счастье, и на все вокруг она смотрела теперь совершенно по-другому: Джеймс и его лошади как будто перестали тащиться до ужаса медленно, бузина вдоль дороги наталкивала на мысли, что она, кажется, скоро расцветет, даже Харриет выглядела иначе – улыбалась как-то по-весеннему нежно.
Однако тут она задала вопрос, который ничего хорошего не предвещал:
– А мистер Черчилль по пути из Оксфорда будет проезжать Бат?
Конечно, ни знание географии, ни душевное спокойствие не приходят к человеку в мгновение ока, а потому Эмме оставалось лишь понадеяться, что ее подруга сможет со временем овладеть и тем и другим.
Наступил знаменательный день. Верная ученица миссис Уэстон ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов не забывала, что должна вспомнить о ней в четыре.
– Моя дорогая, моя милая беспокойная подруга, – говорила она сама с собою, покинув свою комнату и спускаясь по лестнице, – вы всегда так заботитесь обо всех, кроме себя. Так и вижу, как вы сейчас волнуетесь, постоянно заходите в его комнату и проверяете, все ли в порядке, – когда Эмма проходила по передней, пробили часы. – Двенадцать. Через четыре часа я о вас вспомню. А завтра в это же время или, может, чуть позже буду надеяться, что джентльмены заглянут к нам. Уверена, надолго откладывать эту встречу не будут.
Она вошла в гостиную и увидела, что с ее отцом сидят два джентльмена – мистер Уэстон и его сын. Они только что пришли: мистер Уэстон едва успел объяснить, что Фрэнк приехал на день раньше, а ее отец еще не закончил выражать вежливые приветствия и поздравления, когда вошла она, чтобы в свою очередь удивляться, приветствовать и знакомиться.
Тот самый Фрэнк Черчилль, о котором так долго говорили, который вызывал такой живой интерес, был наконец ей представлен. Эмма подумала, что хвалили его не зря: он был весьма хорош собою, превосходного роста, с безупречными манерами, в чертах – тот же энтузиазм и та же живость, что у его отца, во взгляде – живой ум и здравый смысл. Она сразу почувствовала, что он ей понравится, а по естественной непринужденности и готовности поддерживать разговор поняла, что он пришел с намерением свести с ней приятное знакомство и подружатся они очень скоро.
Он приехал в Рэндаллс накануне вечером. Она с удовольствием слушала про то рвение, которое заставило его отправиться раньше, останавливаться реже и ехать быстрее, чтобы выиграть полдня.
– Я же говорил! – ликовал мистер Уэстон. – Я так и знал, что он приедет раньше обещанного. Помню, я и сам любил так путешествовать. В пути не хочется тащиться еле-еле, ты сам невольно рвешься вперед своих планов. А сколько удовольствия доставляет удивление друзей, которые еще не начали тебя поджидать, – все усилия того стоят.
– Великое, но редкое удовольствие, – подхватил молодой человек. – Не со всеми я позволил бы себе так злоупотреблять гостеприимством, но когда едешь домой, то знаешь, что тебе в любое время рады.
Слово «домой» явно принесло его отцу невероятное удовольствие. Эмма сразу поняла, что Фрэнк Черчилль отлично знает, как понравиться другим. С каждой новой фразой ее догадка подтверждалась. Он рассказывал, как сильно ему понравился Рэндаллс, как восхитительно обставлен дом, что он совсем не кажется ему слишком малым, восторгался его расположением, дорогой до Хайбери, самим Хайбери, а еще больше Хартфилдом, и даже признался, что родной край – как не способен на то никакой другой – всегда вызывал у него любопытство и желание его посетить. Эмму это немного насторожило: раз так, то почему он не поддался этому прекрасному желанию раньше? Но даже если Фрэнк Черчилль и приукрасил свою речь, то сделал это наиприятнейшим образом, не вызвав никакого отвращения. В его словах не прозвучало ни фальши, ни наигранности. Он и впрямь говорил и выглядел как человек, который искренне наслаждается всем вокруг.
Поначалу их разговор касался исключительно общих тем, присущих первому знакомству. Он поддерживал беседу вопросами: «Ездите ли вы верхом? Хороши ли здесь места для подобных прогулок? А для пеших?.. Много ли у вас соседей? Наверное, в Хайбери прекрасное общество? По пути я заметил несколько премилых домов… А балы? Дают ли здесь балы? Любят ли музыку?»
Удовлетворив свое любопытство и узнав собеседницу получше, он улучил момент, пока их отцы были заняты беседой, чтобы осыпать восторженными похвалами свою мачеху. В его словах звучало такое глубокое восхищение, столько благодарности за счастье, подаренное его отцу, и за теплый прием, оказанный ему самому, что Эмма лишний раз убедилась: понравиться он умеет и к тому же, по всей видимости, старается угодить ей. Он охотно и вполне заслуженно хвалил миссис Уэстон, хотя и не мог еще знать всех ее достоинств. Фрэнк Черчилль понимал, что именно придется Эмме по душе, и действовал наверняка.
– Брак моего отца, – говорил он, – это мудрейший поступок, и все его друзья, я уверен, за него рады. Я в вечном долгу у семейства, которое подарило ему такое счастье.
Казалось, еще немного, и он поблагодарит за добродетели мачехи саму Эмму, но все же, очевидно, молодой человек еще не забыл, что это мисс Тейлор воспитала мисс Вудхаус, а не наоборот. И наконец, словно решив высказать сегодня все возможные комплименты в сторону миссис Уэстон, он заявил, что был глубоко поражен тем, как она молода и красива.
– К изысканным и приятным манерам я был готов, – сказал он, – но, должен признать, с учетом всех обстоятельств рассчитывал увидеть вполне симпатичную даму определенных лет. Я даже не подозревал, что миссис Уэстон окажется такой хорошенькой молоденькой женщиной.
– Лично я вечно готова слушать обо всех совершенствах миссис Уэстон, – отозвалась Эмма. – Предположи вы, что ей восемнадцать, я бы только порадовалась, а вот ей самой такой выбор слов наверняка не понравится. Смотрите ей не скажите, что называете ее хорошенькой да молоденькой.
– Надеюсь, здравый смысл меня от этого убережет, – сказал он и, почтительно поклонившись, добавил: – Поверьте, я хорошо понимаю, кого и в каких выражениях хвалить в разговорах с миссис Уэстон, чтобы мои комплименты не сочли неуместными.
Эмме стало любопытно: а приходило ли ему на ум то подозрение, овладевшее ее мыслями? Задумывался ли он о том, чего могут ожидать другие от их знакомства? И что же значат его комплименты: согласие с чужими надеждами или полное ими пренебрежение? Правильно растолковать его поведение она сможет, лишь узнав поближе, а пока что Эмма была уверена лишь в одном – держится он весьма любезно.
Зато о чем думал мистер Уэстон, сомневаться не приходилось. Он то и дело счастливо на них поглядывал, а отвернувшись, наверняка старался услышать их разговор.
Как удачно, что от подобного рода мыслей, а также от всяческой проницательности и подозрительности был совершенно освобожден разум ее отца. К счастью, он браков не только не одобрял, но и не умел предвидеть. Выступая против любой надвигающейся свадьбы, мистер Вудхаус, впрочем, заранее о ней никогда не догадывался. Он, казалось, просто не мог позволить себе думать о рассудке двух людей столь дурно, чтобы предположить, что они могут пожениться, пока в один прекрасный день против них не выдвигались весомые доказательства в виде помолвки. Эмма благодарила провидение за сию благоприятную слепоту. Не строя никаких неприятных догадок, не видя в госте никакой угрозы, он мог теперь спокойно дать волю свойственным ему добродушию и любезности, заботливо расспрашивая мистера Фрэнка Черчилля о его неблизкой дороге, сокрушаясь об ужасно неприятной необходимости проводить в пути целых две ночи и выражая искреннее желание удостовериться, что он и в самом деле не подхватил простуды, напомнив, однако, что до завтрашнего утра не стоит терять бдительности.
Пробыв у Вудхаусов, сколько того требует приличие, мистер Уэстон засобирался. Ему пора, нужно ведь еще в «Корону» зайти по поводу сена и к Форду с кучей поручений от миссис Уэстон, но никого другого он не торопит. Его сын, будучи хорошо воспитанным молодым человеком, сразу понял намек и тут же поднялся со словами:
– Сэр, поскольку вы собираетесь идти дальше по делам, я воспользуюсь случаем и нанесу один визит. Из вежливости его надо рано или поздно совершить в любом случае, так почему бы не заняться этим сейчас? Я имею честь быть знакомым с одной вашей соседкой, – продолжал он, повернувшись к Эмме, – дамой, которая проживает в Хайбери или где-то поблизости в семействе Фэрфаксов. Полагаю, мне не составит труда отыскать их дом. Хотя, кажется, я неверно выразился, вроде бы их фамилия не Фэрфаксы, а Барнсы или Бейтсы. Вы с ними знакомы?
– Конечно, знакомы! – воскликнул его отец. – Миссис Бейтс, да. Мы проходили ее дом по пути сюда, я видел мисс Бейтс в окошко. Верно, верно, ты ведь знаком с мисс Фэрфакс, вы познакомились в Уэймуте, славная девушка. Непременно ее навести.
– Совсем необязательно навещать ее именно сегодня, – продолжал молодой человек, – я могу зайти и в другой день, просто наше знакомство…
– Нет-нет! Ступай, загляни к ней сегодня. Не откладывай. Раз это все равно сделать необходимо, то чем раньше – тем лучше. И я думаю, стоит тебя кое о чем предупредить: к ней здесь стоит проявлять особое внимание. Ты ведь видел ее в обществе Кэмпбеллов, когда она со всеми была в равном положении. Здесь же она живет с бедной старой бабушкой, которая едва сводит концы с концами. Если ты станешь откладывать визит, это расценится как пренебрежение.