Они вошли, и пока на прилавке для них раскладывали плотно перевязанные пачки модных «мужских бобровых» и «йоркширских светло-коричневых» перчаток, он сказал:
– Однако, мисс Вудхуас, прошу меня простить, вы ведь что-то говорили как раз в ту минуту, когда во мне внезапно взыграла моя amor patriae[8]. Позвольте же узнать, что именно. Уверяю, никакая самая громкая слава не заменит мне радостей частной жизни.
– Я лишь спросила, близко ли вы познакомились с мисс Фэрфакс и ее спутниками в Уэймуте.
– Теперь, когда я понял суть вашего вопроса, вынужден сказать, что спрашивать о таком нечестно. Ведь судить о степени знакомства – всегда привилегия дамы. Должно быть, мисс Фэрфакс уже поделилась с вами своим мнением… Я бы не хотел опозориться, претендуя на степень бо́льшую, чем обозначила она.
– Помилуйте! По скрытности вы ей не уступаете. Она обо всем говорит так поверхностно, так сдержанно, совершенно не желая делиться хоть чем-то о ком бы то ни было, что, поверьте, вы можете рассказать о вашем знакомстве все, что вам вздумается.
– В самом деле?.. Тогда я расскажу как есть, это мне более всего по душе. Мы часто виделись в Уэймуте. Я и в Лондоне уже был немного знаком с Кэмпбеллами, а в Уэймуте мы всегда вращались в одном обществе. Полковник Кэмпбелл – замечательный человек, а миссис Кэмпбелл всегда приветлива и добра. Мне нравится их семейство.
– Тогда, полагаю, вы знакомы с положением мисс Фэрфакс? С ее дальнейшей судьбой?
– Да… – довольно неуверенно ответил он. – Думаю, знаком.
– Эмма, вы касаетесь щекотливых предметов, – с улыбкой заметила миссис Уэстон, – и забываете о моем присутствии. Мистер Фрэнк Черчилль не знает, что и сказать на подобную тему. Я немного отойду.
– Да, о ней я совсем не подумала… – сказала Эмма, – Все потому, что это мой ближайший, вернейший друг.
Судя по его виду, он полностью понимал и уважал такие чувства.
Когда они купили перчатки и вышли из магазина, Фрэнк Черчилль спросил:
– Вы когда-нибудь слышали, как играет особа, о которой мы с вами говорили?
– Когда-нибудь! – воскликнула Эмма. – Вы забываете, что она все же из Хайбери. Я слушаю ее игру с тех самых пор, как мы обе начали учиться музыке. Она играет чудесно.
– Вы правда так думаете?.. Мне хотелось услышать мнение кого-то, кто разбирается в вопросе. Мне и самому показалось, что она хорошо играет, так сказать, с большим вкусом, однако я в этом деле ничего не смыслю… Ужасно люблю музыку, но сам играть не умею и потому не имею права судить о чьей-либо игре… Я часто слышал, как другие восхищаются ее талантом и высоко его оценивают. Помню даже такой пример: один мужчина, очень музыкальный и влюбленный в другую женщину, помолвленный с ней, уже почти что женившийся на ней, никогда не просил свою невесту сесть за инструмент, ежели обсуждаемая нами особа могла занять это место. Никогда, казалось, не желал слушать игру одной, когда была возможность послушать игру другой. Учитывая, что он сам весьма известен за свои музыкальные таланты, я счел такое внимание некоторым свидетельством ее искусству.
– Да, несомненное свидетельство! – оживилась Эмма. – Мистер Диксон ведь очень музыкален? Мы за полчаса от вас узнаем о них всех больше, чем от мисс Фэрфакс за полгода.
– Верно, я говорил о мистере Диксоне и мисс Кэмпбелл. Его поведение показалось мне ярким свидетельством.
– Действительно, свидетельство ярчайшее. Причем, по правде сказать, будь я на месте мисс Кэмпбелл, меня бы такое поведение жениха отнюдь не порадовало. Я бы не могла простить, что музыка ему дороже любви, отрада для ушей важнее отрады для глаз, а к красивым звукам он чувствительнее, чем к моим чувствам. А как к этому относилась мисс Кэмпбелл?
– Все же мисс Фэрфакс ее близкая подруга.
– Слабое утешение! – заметила Эмма со смехом. – По мне, так лучше бы сие предпочтение оказывалось незнакомке, а не близкой подруге, – с незнакомкой вы, может, больше и не увидитесь, а вот близкая подруга всегда рядом, и какое же это унижение, когда она во всем вас превосходит!.. Бедная миссис Диксон! Словом, я рада, что они живут в Ирландии.
– Вы правы. Его поведение было не очень лестным для мисс Кэмпбелл, однако ее это, похоже, не волновало.
– Тем лучше… а может, и хуже – даже не знаю. Но чем бы ее отношение ни объяснялось: кротостью или глупостью, ослепляющей дружбой или недостатком чувствительности – полагаю, одну особу его поступки не волновать не могли. Саму мисс Фэрфакс. Она-то наверняка почувствовала, как неуместно и опасно отдаваемое ей предпочтение.
– Что до этого… Я не берусь…
– Ах, не подумайте, будто я жду от вас или от кого-либо другого отчет о чувствах мисс Фэрфакс. Они, я полагаю, известны только ей и ей одной. Но раз она играла всякий раз, как ее просил об этом мистер Диксон, то предположить можно что угодно.
– Между ними тремя, казалось, царило полнейшее согласие… – торопливо начал он, но быстро осекся и добавил уже спокойнее: – Впрочем, не мне судить о том, какие отношения были у них на самом деле, так сказать, за кулисами. Со стороны казалось, что они пребывали в истинной гармонии. Но вы знаете мисс Фэрфакс с детства и, разумеется, куда лучше меня можете судить о том, как она себя чувствует и ведет в критическую минуту.
– Да, я знаю ее с детства. Мы вместе росли и взрослели, и, казалось бы, естественно предположить, что мы близкие подруги, что всякий раз, как она приезжает, мы часто сходимся. Однако это совсем не так. Не знаю почему… Наверное, отчасти в том есть и моя вина: меня всегда охватывало невольное раздражение, неприязнь к девочке, которую и тетушка, и бабушка, да и все вокруг боготворили и расхваливали. И потом, эта ее сдержанность… Я никогда не могла заставить себя подружиться с кем-то столь скрытным.
– Действительно, отталкивающая черта, – отозвался он. – Несомненно, зачастую весьма удобная, однако совершенно к себе не располагает. Сдержанность благоразумна и безопасна, но не привлекательна. Невозможно любить сдержанного человека.
– Да, покуда он не избавится от сдержанности по отношению к вам – и тогда его привлекательность может возрасти непомерно. Но для этого нужно приложить большие усилия и преодолеть эту самую сдержанность, а я пока что столь большой нужды в подруге и приятной собеседнице не испытываю. О близкой дружбе между мной и мисс Фэрфакс не может быть и речи. У меня нет причин думать о ней дурно, ни малейших, но эта постоянная излишняя осторожность в словах и поведении, эта боязнь сообщить что-либо о ком бы то ни было невольно наводят на мысль о том, что ей есть что скрывать.
Молодой человек полностью с ней согласился, и после такой долгой прогулки и такого сходства во взглядах Эмме стало казаться, будто они уже давно и хорошо знакомы, и совсем не верилось, что они виделись всего во второй раз. Фрэнк Черчилль оказался совсем не таким, каким она его себе представляла: человеком не настолько светским и не настолько избалованным богатствами – словом, он оказался даже лучше, его взгляды – умереннее, а его чувства – теплее. Особенно поразило ее, как он говорил о доме мистера Элтона, с каким вниманием осмотрел и его, и церковь. В отличие от Эммы и миссис Уэстон он не нашел в нем никаких изъянов: нет-нет, домик замечательный, и его хозяина не нужно жалеть, особенно если он поселится в таком жилище с любимой женщиной. В нем вполне достаточно места для жизни с полным удобством. Только глупец желал бы большего.
Миссис Уэстон рассмеялась и заметила, что он просто не знает, о чем говорит. Привыкший к жизни в большом доме, он не осознает всех преимуществ и удобств жизни в просторе и не может по справедливости судить о лишениях домика маленького. Однако Эмме подумалось, что мистер Фрэнк Черчилль прекрасно знает, о чем говорит, и в его словах заложено похвальное намерение рано жениться и обзавестись собственным домом. Возможно, он не знает, какие неприятности может принести отсутствие в доме комнаты для экономки или плохая кладовая, но в одном сомневаться не приходится: он прекрасно осознает, что не в Анскоме счастье и что ради любви и ранней самостоятельности он с охотой откажется ото всех богатств.
Глава VII
Эмма после двух встреч составила высочайшее мнение о Фрэнке Черчилле и была несколько потрясена, когда на следующий день ей сообщили, что он уехал в Лондон лишь для того, чтобы там подстричься. Эта внезапная блажь пришла ему в голову за завтраком, и он уехал почтовой каретой с намерением вернуться к обеду. Более уважительных причин у него не было. Конечно, никому не вредило чужое решение проделать из-за такого пустяка шестнадцать миль в одну сторону, а затем в другую, однако было в нем что-то щеголеватое и сумасбродное, что Эмму обескуражило. Этот каприз никак не подходил к тому портрету Фрэнка Черчилля, который она составила в своей голове накануне: к рассудительности в планах, к сдержанности в расходах, даже к бескорыстию и сердечной теплоте. На их место пришли тщеславие, мотовство, непостоянство, суетливость в желании себя чем-то занять, и неважно, дурным или хорошим, невнимательность к отцу и миссис Уэстон, безразличие к тому, как кто-либо отнесется к его поведению, – во всех этих грехах он был теперь повинен. Мистер Уэстон лишь назвал его франтом и от души повеселился, а вот по поведению миссис Уэстон было совершенно ясно, что ей эта выходка совсем не понравилась: она упомянула о ней вскользь, проронив только, что «у молодых людей всегда бывают причуды».
За исключением этого пятнышка на его репутации, миссис Уэстон, как выяснила Эмма, составила о нем мнение весьма лестное. Она с большой готовностью рассказывала, как он внимателен и учтив и сколько иных приятных черт обнаружилось в его характере: по натуре мистер Фрэнк Черчилль открытый, очень живой и веселый, и в его суждениях нет ничего дурного, даже наоборот – весьма много хорошего. О дяде он отзывается с большой теплотой, охотно о нем рассказывает и считает, что будь он предоставлен самому себе, то лучше человека в мире бы не нашлось. К тете он, очевидно, такой привязанности не испытывает, однако всегда с благодарностью вспоминает ее доброту и говорит о ней не иначе как с уважением. Сей отзыв Эмму очень обнадеживал, и помимо этой злополучной блажи, не было иных причин считать его недостойным той чести, что нарисовало ее воображение… Чести если уж не быть в нее влюбленным, то хотя бы быть готовым влюбиться, быть спасенным ее безразличием – ведь она была по-прежнему в