Он вернулся подстриженный, весело подшучивал сам над собой и, казалось, совсем не стыдился своей выходки. Он не жалел ни о стрижке, ведь ему не нужно было прятать за волосами смущение, ни о потраченных деньгах, ведь он и без них находился в прекрасном расположении духа. Фрэнк Черчилль был, как всегда, непринужден и весел, и при его виде Эмме в голову пришла такая мораль: «Не знаю, должно ли так быть, но почему-то всякие глупости перестают казаться глупостями, когда их совершают люди здравомыслящие и безо всякого стыда. Злая выходка всегда останется злой, но не всякая безрассудная блажь столь уж безрассудна… Все зависит от того, как о ней говорит тот, кому она пришла в голову. Нет, мистер Найтли, вы не правы. Никакой он не праздный болван. А иначе вел бы себя совсем по-другому: либо гордился своим подвигом, либо стыдился его. Он бы либо хвастался, как самодовольный франт, либо увиливал, не в силах оправдать собственное тщеславие… Нет, я уверена, его никак нельзя счесть ни глупым, ни праздным».
Настал вторник, а вместе с ним Эмме представилась замечательная возможность увидеть Фрэнка Черчилля вновь, причем в этот раз она могла понаблюдать за ним подольше, посмотреть, как он ведет себя с остальными, и, исходя из этого, сделать вывод о том, как расценивать его поведение по отношению к ней самой и насколько холодно или тепло с ним стоит держаться. Не могла она отказать себе и в удовольствии пофантазировать, что подумают те, кто впервые увидит их вместе.
Эмма надеялась очень хорошо провести вечер, пусть и устраивали его Коулы. Даже в те дни, когда мистер Элтон еще пользовался ее расположением, ни один другой недостаток так не портил о нем впечатление, как пристрастие к обедам у мистера Коула.
Удобство ее батюшки было полностью обеспечено: его смогли навестить и миссис Бейтс, и миссис Годдард. Перед отъездом Эмма ненадолго присоединилась к ним, чтобы засвидетельствовать свое почтение и, пока мистер Вудхаус любовался ее нарядом, предложить дамам по большому куску пирога и полному бокалу вина, ведь, зная своего батюшку и его привычку заботиться о всеобщем здоровье, Эмма понимала, что за обедом им пришлось туго. А ведь она подготовила к их приезду столь обильный стол! Но не была уверена, что гостьям позволили хотя бы немного им насладиться.
К дому мистера Коула она подъехала вслед за другим экипажем и с удовольствием обнаружила, что из него вышел мистер Найтли. Тот лошадей не держал и почти не имел свободных денег, зато в избытке располагал крепким здоровьем, энергией и независимостью характера, а потому был, по мнению Эммы, слишком склонен ходить пешком и не использовал экипажи так часто, как подобало бы владельцу аббатства Донуэлл. Он задержался, чтобы подать ей руку, и она тотчас воспользовалась возможностью выразить ему свое искреннее одобрение:
– Вижу, вы прибыли так, как полагается настоящему джентльмену… – сказала она. – Очень рада вас видеть.
Он поблагодарил ее, заметив:
– Какая удача, что мы приехали одновременно! Иначе, боюсь, если б мы встретились только в гостиной, вы бы и не узнали, что сегодня я, как вы выразились, настоящий джентльмен, а не какой-нибудь обычный. Вряд ли бы по моему внешнему виду или поведению вы поняли, каким образом я сюда добрался.
– Поняла бы, да-да, уверяю вас, поняла бы. В людях, которые добираются в гости неподобающим образом, всегда заметны либо некая неестественность, либо чрезмерная суетливость. Вы, верно, думаете, что прекрасно скрываетесь, однако вас выдает ваша бравада, ваше напускное безразличие – я это всегда у вас замечаю. Но сейчас-то вам ни к чему рисоваться. Вы не боитесь, что кто-то подумает, будто вам стыдно. Вы не пытаетесь быть выше всех. Сейчас-то я с удовольствием вместе с вами войду в дом.
– Ну и выдумщица! – отозвался он, но отнюдь не сердито.
Эмму порадовал не только мистер Найтли, но и все остальное их общество. Ее приняли с почтительным радушием, которое не могло не прийтись ей по душе, в полной мере выказав почтение, соответствующее ее положению. Когда приехали Уэстоны, их самые нежные, самые восторженные взгляды были обращены именно к Эмме, а Фрэнк Черчилль подошел к ней с видом радостного нетерпения, что выделило ее среди других как предмет его особого внимания. За столом он оказался рядом с нею, и, как она твердо знала, не без некоторых уловок с его стороны.
Общество собралось довольно многочисленное: помимо прочих, приехало одно уважаемое и безупречное семейство, знакомством с которыми Коулы могли вполне гордиться, а также мужчины из семейства мистера Кокса, хайберийского юриста. Менее благородные дамы – и среди них мисс Бейтс, мисс Фэрфакс и мисс Смит – должны были прибыть чуть позже, однако даже при нынешнем составе невозможно было поддерживать одну общую на всех беседу. Пока с одной стороны говорили о политике, а с другой – о мистере Элтоне, Эмма могла совершенно спокойно уделять все внимание своему приятному соседу. Однако, едва заслышав имя Джейн Фэрфакс, она тут же навострила ушки. Судя по всему, миссис Коул собиралась поведать нечто весьма любопытное. Эмма прислушалась и не разочаровалась. Ее богатое воображение, столь от нее неотъемлемое, получило ценнейшую пищу. Миссис Коул рассказывала, что недавно была у мисс Бейтс и, едва войдя в комнату, тут же заметила новенькое фортепиано – в высшей степени изящный инструмент, не рояль, но все же большое красивое фортепиано. За этим, конечно, последовали восклицания, вопросы, поздравления, а также объяснения мисс Бейтс, что фортепиано прибыло накануне из магазина Бродвуда, но что самое интересное – совсем неожиданно и к величайшему изумлению не только тетушки, но и племянницы. Джейн, по словам мисс Бейтс, поначалу совсем растерялась, недоумевая, кто же мог сделать ей сей подарок, однако теперь обе дамы были совершенно уверены в том, что за этим может стоять лишь один человек – полковник Кэмпбелл.
– Тут и гадать нечего, – добавила миссис Коул, – я даже удивилась, что они не подумали о нем сразу. Хотя Джейн на днях получила от них письмо, и о фортепиано в нем не было ни слова. Она, конечно, лучше их знает, но я уверена, что это совсем не значит, будто подарок не от них. Наверное, им просто захотелось сделать ей сюрприз.
Все с ней согласились. Каждый выразил твердую уверенность в том, что фортепиано прислал полковник Кэмпбелл, и порадовался за мисс Фэрфакс. Причем желающих высказаться нашлось столько, что Эмма могла спокойно промолчать и послушать дальнейшие слова миссис Коул.
– Это такая чудесная новость, что, право, не знаю даже, когда я так чему-то радовалась! Мне всегда было жутко обидно за Джейн Фэрфакс, так чудно играет, а своего инструмента нет. Какая досада! Особенно притом, что во многих домах великолепные инструменты стоят совсем без дела. Вот вчера только говорила об этом мистеру Коулу. У нас ведь в гостиной стоит новенький рояль, а я и нот-то не знаю! Стыд, да и только! Наши девочки только начали учиться, и у них, может статься, еще ничего не выйдет. А тем временем у бедняжки Джейн Фэрфакс – талантливейшей Джейн Фэрфакс! – нет даже какого-нибудь несчастного спинета. Я только вчера это все обсуждала с мистером Коулом, и он со мной совершенно согласился, но он, понимаете, так любит музыку и не мог не купить этот рояль в надежде, что время от времени кто-нибудь из наших добрых соседей окажет нам услугу да сыграет на нем. Потому-то мы его и купили, а иначе бы гореть нам со стыда… Очень надеемся, что мисс Вудхаус не откажет нам сегодня в сем удовольствии.
Мисс Вудхаус, как и полагается, покорно согласилась и, поняв, что более ничего интересного от миссис Коул она не услышит, вновь повернулась к Фрэнку Черчиллю.
– Почему вы улыбаетесь? – спросила Эмма.
– А вы?
– Я?.. Пожалуй, потому что рада, что полковник Кэмпбелл – такой богатый и щедрый человек… Какой чудесный подарок.
– И правда.
– Странно только, что его не сделали раньше.
– Вероятно, раньше мисс Фэрфакс не оставалась здесь так надолго.
– Почему же он не прислал ей их домашний инструмент, который сейчас, должно быть, стоит в Лондоне без дела?
– У них рояль. Наверное, он подумал, что такой инструмент слишком велик для домика миссис Бейтс.
– Говорить вы можете что угодно, но по вашему виду понятно, что мыслите вы совсем как я.
– Не знаю. Боюсь, я не так проницателен, как вы думаете. Я улыбаюсь, потому что улыбаетесь вы, а узнав ваши подозрения, наверное, стану подозревать то же самое. Но сейчас я, право, не понимаю, что не так. Если даритель не полковник Кэмпбелл, то кто же?
– Может, миссис Диксон?
– Миссис Диксон! И впрямь. Я о ней даже не подумал. Наверняка она не хуже отца понимает, как важен в доме инструмент. И сама манера, в которой был сделан подарок, вся эта таинственность, неожиданность больше походит на молодую женщину, чем на старого мужчину. Да, вероятно, это миссис Диксон. Как я и говорил, я разделяю ваши подозрения.
– В таком случае не забудьте и о мистере Диксоне.
– Мистере Диксоне… Верно. Должно быть, это их общий подарок. Мы с вами как раз на днях говорили, какой он горячий поклонник ее таланта.
– Да, и ваши слова тогда подтвердили мои прежние подозрения… Ни в коем случае не хочу усомниться в благих намерениях мистера Диксона или мисс Фэрфакс, но на ум невольно приходят мысли о том, что он либо имел несчастье, уже сделав предложение, влюбиться в подругу невесты, либо понял, что она сама к нему несколько неравнодушна. Остается лишь строить бесчисленные догадки, а то и ни одна не окажется верной. Но я уверена: неспроста она поехала в Хайбери, а не с Кэмпбеллами в Ирландию. Здесь ее ждали лишения и муки совести, там – жизнь, полная удовольствий. Что до желания подышать родным воздухом, так это, я полагаю, простая отговорка… Летом я бы в нее еще поверила, но какой прок от родного воздуха в январе, феврале, марте? При таком хрупком здоровье – а у нее оно, несомненно, хрупкое – полезнее сидеть дома у жаркого камина, а если и отправляться куда-то, то непременно в экипаже. Я не требую, чтобы вы разделяли все мои подозрения, хотя такое стремление с вашей стороны благородно. Я лишь честно вам о них рассказываю.