идать отца и не выходить замуж, Эмма знала, что сильные чувства повергли бы ее в бо́льшие страдания при необходимости выбрать между отцом и любовью.
«Мне даже ни разу не пришло в голову слово „жертва“, – думала она. – В моих благоразумных ответах и осторожных отказах нет и намека на то, что я иду на какую-то жертву. Подозреваю, не так уж и нужен он мне для полного счастья. Оно и к лучшему. Я, понятное дело, сама себя не стану убеждать, будто мои чувства сильнее, чем есть на самом деле. Мне и так хватает. Влюбись я сильнее, только пожалела бы об этом».
Его чувствами она, в общем-то, тоже была вполне довольна.
«А вот он, несомненно, очень сильно влюблен, все на это указывает – да-да! По уши влюблен. И когда он снова приедет, мне, если чувства его еще не пройдут, следует быть осторожной и не поощрять его. Непростительно было бы вести себя иначе, ведь я для себя уже все решила. Впрочем, я и до этого его не поощряла, и он сие должен понимать. Нет, если бы он думал, будто я разделяю его чувства, то не выглядел бы таким несчастным. Если бы он думал, что его поощряют, то вид его и речи при прощании были бы другими. Но мне все же стоит быть начеку. Вдруг его чувства останутся прежними… Хотя я в этом сомневаюсь, он человек не такой. Ему постоянство не свойственно. Его чувства сколь сильны, столь и переменчивы. Словом, как ни посмотреть, хорошо, что счастье мое от него не зависит. Скоро я окончательно оправлюсь, и все это останется лишь теплым воспоминанием. Говорят, в жизни все влюбляются хотя бы один раз, и мне, можно сказать, повезло».
Когда же миссис Уэстон получила от него письмо, Эмма прочла его с таким удовольствием и восторгом, что сначала даже покачала головой, прислушиваясь к своим чувствам и отмечая, что недооценила их силу. Письмо было длинное, хорошо написанное. В нем Фрэнк Черчилль во всех подробностях описывал свое путешествие и свои ощущения, естественным образом выражал любовь, признательность и почтение, а это, безусловно, делало ему честь. Он живо и точно описывал все, что привлекло его интерес. Ни подозрительно витиеватых извинений, ни фальшивой озабоченности, напротив – письмо было проникнуто самым искренним чувством к миссис Уэстон. Перемена от Хайбери к Анскому, разница в их обществах описывались поверхностно, но этого было достаточно, чтобы понять, как сильно они чувствуются и сколько всего, возможно, было бы об этом сказано, если бы не рамки приличия… Было Эмме отрадно увидеть и свое имя. Мисс Вудхаус упоминалась не один раз, и всякий – в связи с чем-нибудь приятным: то комплимент ее вкусу, то воспоминание о чем-то, что она ему говорила. Лишь в конце письма ее имя не было украшено подобной изысканной похвалой, но Эмма все же и здесь распознала оказанное ею на него воздействие и сочла этот отрывок, пожалуй, наибольшим комплиментом из всех. В самом нижнем тесном уголке Фрэнк Черчилль приписал: «Как вы знаете, во вторник я не успел попрощаться с милой подружкой мисс Вудхаус. Прошу, передайте ей мои извинения и мое почтение». Эмма не сомневалась, что он это написал ради нее. Он вспомнил о Харриет лишь потому, что она ее подруга. Известия об Анскоме и планах Фрэнка на будущее оказались не хуже и не лучше, чем предполагалось: миссис Черчилль еще не поправилась, и он даже представить не осмеливался, когда сможет вновь посетить Рэндаллс.
Однако несмотря на наслаждение, которое она испытала от письма, несмотря на то, сколь оно было лестно, Эмма, сложив его и вернув миссис Уэстон, поняла, что ее чувства от этого теплее не стали, что она по-прежнему может спокойно прожить без его автора, а он должен научиться прожить без нее. Ее намерения не изменились. К решению отказать теперь добавились новые увлекательные планы о том, как затем его утешить и осчастливить. То, как Фрэнк Черчилль упомянул Харриет, как назвал ее «милой подружкой», натолкнуло Эмму на мысль о том, что Харриет могла бы занять ее место в его сердце. Возможно ли такое? Вполне. Харриет, конечно, умом ему отнюдь не ровня, но ведь очаровали его ее милое личико и наивная простота манер, да и возможное знатное происхождение – в ее пользу. А уж для нее подобный союз был бы и выгодным, и радостным.
«Нет, лучше мне так не рассуждать, – спохватилась она, – не стоит даже об этом и думать. Знаю я, насколько всякие домыслы опасны. Но в жизни и не такое бывает, и когда все нынешние чувства угаснут, это станет подтверждением нашей настоящей бескорыстной дружбы, которую я уже с удовольствием предвкушаю».
Эмма утешалась мыслями о судьбе Харриет, хотя, пожалуй, было бы разумнее иногда сдерживать порывы своего воображения, и перед ее глазами теперь имелось тому подтверждение. Равно как приезд Фрэнка Черчилля, будучи самой свежей новостью, вытеснил из хайберийских разговоров помолвку мистера Элтона, так и теперь, когда Фрэнк Черчилль исчез, дела мистера Элтона быстро заняли его место. Был назначен день свадьбы. Скоро он вернется в Хайбери, и не один, а с невестой. Не успели обсудить первое письмо из Анскома, как все уже заговорили о «мистере Элтоне и его невесте», а Фрэнк Черчилль был совершенно позабыт. Эмма слышать уже не могла о мистере Элтоне. Она провела счастливые три недели без единой мысли о нем, и Харриет, как ей хотелось надеяться, в последнее время оживилась. По крайней мере, предвкушение бала у мистера Уэстона затмило чувствительность к другим вещам, но теперь стало ясно, что она еще не достигла той степени душевного равновесия, при которой на нее бы никак не повлияли всевозможные свадебные мелочи: новый экипаж, звон колоколов и прочее.
Бедняжка Харриет находилась в таком смятении чувств, что Эмме приходилось изо всех сил ее увещевать и утешать, да и просто уделять ей всяческое внимание. Она понимала, что должна сделать для Харриет все возможное, что та вправе рассчитывать на всю ее изобретательность и все ее терпение, однако тяжелая то была работа – изо дня в день убеждать, но не добиваться никакого результата, слушать, как ее подруга соглашается, но знать, что мнения их не совпадают. Харриет покорно слушала и поддакивала: «Верно, верно, мисс Вудхаус, вы совершенно правы, думать о них даже не стоит, я сию же минуту о них забуду». Но какой бы предмет они после этого ни обсуждали, уже через полчаса Харриет снова беспокойно вспоминала об Элтонах. В конце концов Эмма решила попробовать иной путь.
– Харриет, ваша озабоченность делами мистера Элтона и печаль по поводу его женитьбы – это жесточайший упрек мне. Невозможно укорить меня больше за мою ошибку. Это все из-за меня, я знаю. Уверяю вас, я об этом не забыла. Обманувшись сама, я, к ужасному несчастью, обманула и вас. Это послужит мне болезненным уроком на всю оставшуюся жизнь. Знайте, я никогда этого не забуду.
Харриет была так потрясена, что из ее уст вырвалось лишь несколько бессвязных восклицаний. Эмма продолжала:
– Я не прошу вас, Харриет, чтобы вы сделали усилие ради меня, чтобы вы меньше думали и меньше говорили о мистере Элтоне ради меня. Это нужно ради вас самой, ради того, что важнее моего спокойствия: ради умения владеть собой, понимания своего долга, соблюдения приличий, ради того, чтобы избежать ненужных подозрений, чтобы сохранить ваше здоровье и вашу честь, вернуть вам покой. Вот ради чего это нужно. Мне жаль, что вы не можете прочувствовать все эти важные вещи и следовать им. Не за себя и свои страдания я волнуюсь. Я хочу, чтобы вы уберегли себя от страданий гораздо бо́льших. Пожалуй, у меня порой мелькала мысль, что, вы, Харриет, будете помнить, как я… вернее, как мне лучше было бы поступить.
Этот призыв к чувствам Харриет подействовал куда лучше, чем все остальное. Мысль о том, что мисс Вудхаус, которую она так горячо любит, может корить себя за неблагодарность, за невнимательность, поразила Харриет до глубины души. Когда же первые муки горького осознания миновали, эта мысль помогла ей встать на верный путь.
– Ведь вы!.. Вы лучшая подруга за всю мою жизнь! Никто с вами не сравнится! Вы для меня дороже всех! Ах, мисс Вудхаус! Как же я была неблагодарна!
Подобные восклицания, а также весь вид и все поведение подруги навели Эмму на мысль, что никогда прежде она не любила Харриет столь сильно и никогда не ценила столь высоко ее привязанность.
«Ничто не сравнится с нежным сердцем, – говорила она потом себе, – ни одно достоинство так не чарует. Теплое и нежное сердце, ласковая и открытая манера – все это, я уверена, куда привлекательнее ясного ума. Именно за нежное сердце все так любят моего батюшку и нашу дорогую Изабеллу. Мне оно не дано, но я знаю, как его следует ценить и уважать. Харриет превосходит меня в очаровании и мягкости. Милая Харриет! Никогда я не променяю вас ни на одну самую здравомыслящую, дальновидную и благоразумную подругу. Ах, эта сдержанная Джейн Фэрфакс! Да Харриет стоит сотни таких, как она. А для жены – жены мужчины разумного – это просто бесценно. Не стану называть имен, но счастлив будет тот, кто предпочтет Эмме Харриет!»
Глава XIV
Впервые миссис Элтон увидели в церкви, и хотя любопытство в тот день, пожалуй, и навредило всеобщей праведности, удовлетворено оно не было. Разумеется, во время службы разглядеть ее как следует не удалось, а потому все решили отложить всяческие выводы – в самом ли деле она красавица, просто хороша собою или же вовсе невзрачна – до официальных визитов новобрачным.
Эмма, не столько из любопытства, сколько из гордости и благоприличия, решила, что стоит нанести визит не в числе последних. Она настояла, чтобы Харриет пошла с ней – уж лучше как можно скорее пройти через неизбежное зло.
Войдя в тот самый дом, в ту самую комнату, куда еще три месяца назад благодаря ее уловке – но тщетной! – они заходили, чтобы зашнуровать ботинок, Эмма не могла не предаться воспоминаниям. В голове ее возникли тысячи досадных картинок: комплименты, шарады, грубые ошибки. Эмма знала наверняка, что и бедная Харриет сейчас все это вспоминает, однако держалась та очень хорошо, лишь чрезмерная бледность и постоянное молчание выдавали ее состояние. Визит, конечно же, был недолгим и ужасно неловким, так что Эмма, изо всех сил придумывая повод поскорее уйти, не успела даже составить мнения о миссис Элтон, а уж тем более высказать его. Из ее уст прозвучали только комплименты в духе «изысканно одевается» и «весьма любезна».