– Подумать только! Да, сие не может не раздражать! Не переношу выскочек. В Мейпл-Гроув я поняла, что испытываю к таким людям отвращение. Там по соседству есть одна семья, которая чрезвычайно раздражает моего зятя и сестру своей напыщенностью! Ваше описание миссис Черчилль очень мне их напомнило. Семейство по фамилии Тапмен. Они только недавно туда переехали, обременены какими-то многочисленными родственниками низкого происхождения, а ведут себя так, будто могут стоять наравне со старыми, давно обосновавшимися семьями. Они в Уэст-Холле едва ли полтора года прожили, а откуда у них такое состояние – никто не знает. Приехали из Бирмингема, сами понимаете: не лучшая рекомендация. От Бирмингема ничего хорошего не жди. Я всегда говорю, что в даже самом названии есть что-то слегка ужасающее. И ничего об этих Тапменах больше не известно, хотя, уверяю, многое можно предположить. При этом их поведение явно говорит, что они считают себя равными даже моему зятю, мистеру Саклингу, который, по несчастью, оказался их ближайшим соседом. А мистер Саклинг живет в Мейпл-Гроув вот уже одиннадцать лет, а до этого там проживал его отец, который, я полагаю – я даже почти уверена! – и купил имение.
Их прервали. Гостей обносили чаем, и мистер Уэстон, сказав все, что хотел, воспользовался случаем и покинул собеседницу.
После чая мистер Элтон и чета Уэстонов сели за карточный стол вместе с мистером Вудхаусом. Все остальные были предоставлены самим себе. Эмма засомневалась, выйдет ли из сего расклада что-нибудь дельное, поскольку мистер Найтли, казалось, к беседе не расположен, миссис Элтон хотелось внимания, которого ей оказывать никто не намеревался, а сама она была в таком смятении чувств, что предпочла бы сохранить молчание.
Мистер Джон Найтли оказался разговорчивее брата. На следующее утро ему предстояло уезжать, и вскоре он нарушил тишину:
– Что ж, Эмма, по поводу мальчиков мне добавить нечего. Впрочем, у вас есть письмо от вашей сестры – там, можете не сомневаться, расписаны ее указания во всех подробностях. Мои же указания будут гораздо короче и, вероятно, несколько иного порядка. В двух словах: не балуйте их и не пичкайте лекарствами.
– Надеюсь, что смогу угодить вам обоим, – сказала Эмма. – Я сделаю все, чтобы они были счастливы, а для Изабеллы сего будет достаточно. Счастье же поможет избежать излишнего потакания и лекарств.
– Ежели станут надоедать, отправляйте их домой.
– А они станут. Так вы думаете?
– Я знаю, что для вашего батюшки наши мальчики могут оказаться чересчур шумными… И даже вам они, вероятно, помешают, ежели ваши приемы и визиты участятся, как в последнее время.
– Участятся?!
– Разумеется. Вы ведь и сами видите, что за последние полгода ваш образ жизни сильно переменился.
– Переменился? Нет, ничего я подобного не вижу.
– Несомненно, вы ищете общества чаще прежнего. Вот хотя бы сегодня. Я приехал всего на один день и тут же попал на званый обед! Разве такое раньше случалось? У вас становится все больше соседей, и вы все больше с ними видитесь. Во всех последних письмах к Изабелле вы расписываете всяческие новые увеселения: обеды у мистера Коула, балы в «Короне»… Да чего один только Рэндаллс стоит.
– Да, – быстро вставил его брат, – все дело в Рэндаллсе.
– Вот. А поскольку Рэндаллс, я полагаю, продолжает оказывать на вас определенное влияние, вполне вероятным мне кажется, что Генри и Джон станут для вас помехой. И в таком случае я лишь прошу вас отправить их домой.
– Нет! – вскричал мистер Найтли. – Зачем же домой! Пускай отправляют их в Донуэлл. Я-то буду свободен.
– Честное слово, вы меня поражаете! – воскликнула Эмма. – Интересно, в каких это из моих многочисленных увеселений не участвовали вы? И с чего бы мне не хватило времени, чтобы позаботиться о двух мальчиках? Что это за удивительные развлечения такие? Обед у Коулов да разговоры о бале, который так и не состоялся. Я еще могу понять вас, – кивнула она в сторону мистера Джона Найтли. – Вы так рады, что вам повезло встретить столь много добрых друзей в одно время одном месте, и вам кажется сие чем-то грандиозным. Но вы, – тут она повернулась к мистеру Найтли, – прекрасно знаете, как редко, как чрезвычайно редко я отлучаюсь из Хартфилда хотя бы на два часа. Как вы можете предрекать, будто бы меня настигнут нескончаемые развлечения – ума не приложу. А что до моих милых племянников, так вот что я скажу: если уж тетя Эмма для них не найдет времени, то дядя Найтли – и подавно. Она из дома уйдет на часок и вернется, а он пропадет на целых пять или же засядет дома и давай читать или сверять бумаги.
Мистер Найтли, казалось, старался не улыбаться, и ему это без труда удалось, как только к нему обратилась миссис Элтон.
Книга III
Глава I
Эмме не пришлось долго думать, чтобы понять природу того волнения, которое принесла ей новость о приезде Фрэнка Черчилля. Она быстро убедилась, что не за себя смущается и опасается, а за него. Ее собственные чувства совершенно ослабли и не стоили внимания, а вот если он, влюбленный, очевидно, гораздо сильнее нее, вернется, полный тех же пылких чувств, с какими уезжал, то беды не миновать. Если за два месяца разлука не охладила его, то ее поджидали опасности и невзгоды – нужно быть осмотрительнее и ради него, и ради себя. Эмма и сама не желала вновь подвергнуться чувствам, и его обязана была никоим образом не поощрять.
Главное – удержать его от прямого признания. Не хотелось бы заканчивать их нынешнюю дружбу столь болезненным способом! И все же душа ее жаждала какой-то развязки. Эмма чувствовала, что с приходом весны случится некоторый перелом, некое событие, нечто такое, что повлияет на ее теперешние невозмутимость и умиротворение.
Довольно скоро – хотя и не так скоро, как предсказывал мистер Уэстон, – она смогла судить о чувствах Фрэнка Черчилля. Анскомское семейство приехало в Лондон позже, чем ожидалось, зато Фрэнк прибыл в Хайбери сразу же по приезде. Он смог отлучиться лишь на несколько часов и большего позволить себе пока что не мог. Из Рэндаллса Фрэнк тут же пришел в Хартфилд, и Эмма, со всей ее тонкой наблюдательностью, быстро оценила, какие чувства он испытывает и как ей себя вести. Они поприветствовали друг друга как настоящие друзья. Не могло быть никаких сомнений, что он чрезвычайно рад ее видеть. Однако Эмма сразу же заподозрила, что он охладел и не питает к ней былой нежности. Она внимательно за ним следила. Было очевидно: он уже не столь сильно влюблен. Разлука, а также, вероятно, уверенность в том, что к нему равнодушны, возымели вполне естественное и весьма желанное действие.
У него было прекрасное настроение: он, как всегда, с готовностью поддерживал беседу и смеялся, казалось, радовался случаю вспомнить свой прошлый визит и даже был в некоторой степени взволнован. Не из-за спокойствия Эмма рассудила о его новообретенном безразличии. Фрэнк отнюдь не был спокоен – напротив, он был немало возбужден, в его поведении чувствовалась какая-то суетливость. Его сегодняшняя оживленность, казалось, его самого не радовала. Однако сомнений по поводу его чувств не осталось и вовсе, когда, пробыв у них всего лишь четверть часа, Фрэнк Черчилль поспешил в Хайбери, чтобы нанести другие визиты. По пути в Хартифлд он встретил некоторых старых знакомых и успел разве что быстро поздороваться, однако смеет полагать, что они будут разочарованы, если он к ним не зайдет. Как бы ни хотелось ему побыть в Хартфилде подольше, к несчастью, он вынужден бежать. Эмма нисколько не сомневалась, что молодой человек к ней остыл, однако его взволнованность и стремление поскорее уйти говорили о том, что полностью он не исцелился и теперь боялся: останься он подольше, чувства снова над ним возобладают.
Прошло десять дней, однако больше Фрэнк Черчилль не приезжал. Он все время надеялся и собирался, но всякий раз встречал к тому препятствия. Его тете постоянно требовалось его присутствие. Так писал он в Рэндаллс. Если то была правда и он в самом деле пытался их навестить, то приезд в Лондон, по всей видимости, не исцелил беспокойства и своенравия миссис Черчилль. В том, что ей и правда нездоровится, Фрэнк был уверен и объявил об этом в Рэндаллсе. Хотя многое и возможно было приписать ее блажи, он не сомневался, что за последние полгода здоровье тетки и впрямь ухудшилось. Фрэнк полагал, что его возможно поправить правильным уходом и лекарствами и что миссис Черчилль, несомненно, проживет еще долгие годы, однако с мистером Уэстоном, который утверждал, будто жалобы ее выдуманные и она совершенно здорова, согласиться не мог.
Вскоре выяснилось, что Лондон ей не подходит. Она не выносит его шума. Он постоянно раздражает ее нервы и приносит страдания, так что под конец их десятого дня в городе Фрэнк сообщил в письме в Рэндаллс, что планы меняются. Они немедленно переезжают в Ричмонд. Там миссис Черчилль рекомендовали одного известного врача, да и сам город ей по нраву. Они уже сняли меблированный дом в ее любимом месте и полагают, что перемена принесет большую пользу.
Эмме передали, что Фрэнк чрезвычайно рад новым обстоятельствам и, кажется, благодарен судьбе за возможность провести два месяца – дом сняли на май и июнь – в такой близости от многочисленных и дорогих друзей. Ей сообщили, что теперь он совершенно уверен в возможности навещать их так часто, как пожелает.
Эмма догадывалась, как мистер Уэстон понимает эти радостные планы сына. Ее одну он считает причиной его счастья. Она же надеялась, что это не так. За два месяца все станет окончательно ясно.
В счастье самого мистера Уэстона сомневаться не приходилось. Он был в полном восторге. Прежде о таких переменах он мог только мечтать, теперь же Фрэнк и правда будет жить действительно по соседству. Что девять миль для молодого человека? Час езды. Он станет приезжать постоянно. Разница между Ричмондом и Лондоном велика: теперь они смогут видеться все время, когда до этого не могли видеться вовсе. Шестнадцать миль – нет, даже восемнадцать, если считать до Манчестер-стрит, – это расстояние серьезное. Даже если Фрэнк и мог выбраться, то весь день проводил в дороге. Нет, Лондон в этом отношении ничуть не лучше Анскома, а вот Ричмонд столь близко, что теперь у них не будет никаких трудностей. Ближе и не пожелаешь!