Цыгане не стали дожидаться, пока их найдет правосудие, и поспешно скрылись. Юные дамы Хайбери даже не успели как следует испугаться, как снова могли в полной безопасности прогуливаться по окрестностям, и вскоре история была забыта всеми, кроме Эммы и ее племянников: в ее воображении она все еще играла важную роль, а Генри и Джон каждый день требовали рассказать им историю про Харриет и цыган и всякий раз упорно поправляли Эмму, если она хотя бы немного отступала от самого первого изложения.
Глава IV
Одним утром, спустя несколько дней после происшествия, Харриет пришла к Эмме с маленьким свертком в руках и, присев напротив, нерешительно начала:
– Мисс Вудхаус… если вы не заняты… я бы хотела вам кое-что рассказать… сделать одно признание… и тогда уже все будет кончено.
Эмма сильно удивилась, но просила Харриет продолжать. Судя по ее серьезному виду и не менее серьезным словам, речь шла о чем-то исключительном.
– Я не могу и не хочу, – продолжала она, – скрывать что-либо от вас по сему поводу. Поскольку я в известном отношении совсем переменилась, вы вправе иметь удовольствие знать все. Я не хочу говорить лишних слов – мне ужасно стыдно, что я так поддалась чувствам. Смею полагать, что вы меня понимаете.
– Да, – отозвалась Эмма, – надеюсь, что понимаю.
– Как я могла так долго обманываться!.. – горячо вскричала Харриет. – Просто помрачение какое-то! Теперь-то я ничего в нем особенного не нахожу. Мне все равно, увижу я его или нет… вернее, я бы даже предпочла его не видеть… Я бы хоть самой долгой дорогой пошла, лишь бы с ним разминуться… жене я его вовсе не завидую. Не завидую и не восхищаюсь ей больше. Она, конечно, весьма очаровательная и все такое, но нрав у нее прескверный… Никогда не забуду, как она на меня в тот вечер смотрела!.. Однако, уверяю вас, мисс Вудхаус, зла я ей не желаю. Нет, пускай живут счастливо вместе, мне это боли больше не причинит. И чтобы доказать вам, что я не лгу, я уничтожу то… то, что должна была уничтожить уже давно… что никогда не стоило мне сохранять… я прекрасно это знаю… – сказала она, зардевшись. – Но теперь-то я все уничтожу… и мне особенно хочется, чтобы вы при этом присутствовали, чтобы вы видели, как я образумилась. Вы догадываетесь, что в этом свертке? – осторожно спросила она.
– Не имею ни малейшего понятия… Разве он вам что-нибудь дарил?
– Нет… Подарками эти вещи не назовешь, но я ими очень дорожила.
Она подняла сверток перед собой, и Эмма увидела надпись: «Самые драгоценные сокровища». Ее любопытству не было предела. Пока Харриет его разворачивала, Эмма с нетерпением наблюдала. Под несколькими слоями серебристой бумаги скрывалась прелестная танбриджская шкатулочка. Внутри она была устлана мягчайшим сатином, но, помимо ткани, в ней не было ничего, кроме маленького кусочка пластыря.
– Теперь-то вы вспомнили? – спросила Харриет.
– Отнюдь нет.
– Неужели! Я и не думала, будто вы забудете, что случилось в этой самой комнате чуть ли не в последний раз, когда мы с ним виделись!.. Всего за несколько дней до того, как я разболелась… перед приездом мистера Джона Найтли и миссис Найтли… по-моему, они как раз в тот вечер и приехали. Неужели вы не помните, как он порезался вашим новым перочинным ножиком, и вы посоветовали ему заклеить палец пластырем? Но у вас пластыря не было, а у меня был, и вы попросили меня дать ему кусочек. Я достала пластырь, отрезала и подала ему, но тот кусок оказался слишком большим, и он разрезал его еще, а остаток некоторое время вертел в руках, пока не вернул мне. А я – какая глупость! – сохранила его, словно сокровище… не использовала его, а отложила и время от времени любовалась.
– Дражайшая моя Харриет! – вскричала Эмма, вскакивая и закрывая лицо руками. – Как же мне стыдно! Помню ли я? Разумеется, я все теперь помню. Все, кроме того, что вы сохранили этот сувенир, я даже не знала об этом до сего момента… Но как он порезал палец, как я посоветовала пластырь и сказала, что у меня его нет!.. Ах! Горе мне, горе!.. А ведь у самой пластырь в кармане лежал!.. Одна из моих неразумных уловок!.. Всю жизнь мне теперь краснеть от стыда… Ну, продолжайте, – она снова села на место, – что там еще у вас?
– У вас правда был пластырь? А я и не подумала, вы так держались…
– И вы из-за него хранили сей кусочек пластыря! – воскликнула Эмма, в которой стыд начал сменяться на изумление и веселье. А про себя она добавила: «Господи помилуй! Да чтобы мне пришло в голову хранить в шкатулке кусочек пластыря, который вертел в руках Фрэнк Черчилль! Да уж, такого мне не понять».
– А вот это, – продолжала Харриет, возвращаясь к своей шкатулочке, – это настоящее сокровище – точнее, было настоящим сокровищем, – потому что, в отличие от пластыря, эта вещь когда-то принадлежала ему.
Эмме не терпелось увидеть это настоящее сокровище. Им оказался огрызок старого карандаша – хвостик без грифеля.
– Это его карандаш, – сказала Харриет. – Помните, однажды?.. Нет, наверное, не помните. Но однажды – не помню уже точно день, кажется, это был вторник или среда перед тем самым вечером – он хотел сделать пометку у себя в записной книжке, что-то про хвойное пиво. Мистер Найтли рассказывал, как его варить, и мистер Элтон захотел все подробно записать, но в его карандаше осталось так мало грифеля, что он очень быстро и вовсе закончился. Вы ему дали другой карандаш, а этот ненужный он оставил на столе. Но я не спускала с него глаз, а когда наконец осмелилась схватить, то навсегда сохранила при себе.
– Нет, я помню, я отлично это помню! – воскликнула Эмма. – Мы говорили о хвойном пиве… Ах да! Мы с мистером Найтли сказали, что любим его, и мистер Элтон захотел тоже во что бы то ни стало его полюбить. Прекрасно помню… Погодите, мистер Найтли вот здесь ведь стоял? Мне кажется, он точно тут и стоял.
– Ах, не знаю. Не припомню… Очень странно, но не припомню… Мистер Элтон вот здесь сидел, это я помню, почти на моем месте.
– Ну, продолжайте.
– Нет, это все. Мне больше нечего вам ни показать, ни сказать… кроме того, что теперь я все это брошу в огонь, и хочу, чтобы вы это видели.
– Бедная моя, милая моя Харриет! Неужели вы и правда так радовались сим вещицам?
– Да, дурочка я такая!.. Но теперь мне очень стыдно. Ах, как бы я хотела все сжечь и тут же позабыть! Неправильно было хранить эти воспоминания уже после его свадьбы. Я знала, что неправильно… но мне не хватало духу с ними расстаться.
– Харриет, необходимо ли сжигать пластырь?.. Про старый карандашный огрызок я ничего не говорю, но ведь пластырь-то еще может пригодиться.
– Лучше я его сожгу, – отозвалась Харриет. – Не могу даже смотреть на него. Я обязана избавиться от всего… Вот так! Все! С мистером Элтоном – слава богу! – покончено.
«А когда же, – подумала Эмма, – дойдет дело до мистера Черчилля?»
Вскоре у нее появились основания полагать, что начало уже положено. Эмма надеялась, что, хоть цыганка и не нагадала Харриет счастливой судьбы, она, вполне возможно, ее устроила. Недели через две после того происшествия у них совершенно случайно состоялся знаменательный разговор. Эмма в тот момент думала совершенно о другом, и тем ценнее оказались слова Харриет. Они болтали обо всяких пустяках, когда Эмма вскользь заметила: «А когда вы выйдете замуж, Харриет, я бы вам посоветовала делать так-то и так-то», – и тут же об этом забыла. И вдруг после минутного молчания Харриет с очень серьезным видом произнесла:
– Я никогда не выйду замуж.
Эмма подняла взгляд и тут же все поняла. На мгновение она задумалась, стоит ли ей что-то отвечать на эти слова, но все же сказала:
– Никогда не выйдете замуж?.. Вот это новость.
– Да, я так решила и своего мнения не изменю.
Поколебавшись еще немного, Эмма спросила:
– Надеюсь, это не из-за… Надеюсь, это не связано с мистером Элтоном?
– С мистером Элтоном! – возмущенно воскликнула Харриет. – О нет! – а затем Эмма уловила едва слышное: – Куда мистеру Элтону до него!
Эмма задумалась пуще прежнего. Может, на этом остановиться? Пропустить последнюю фразу мимо ушей и сделать вид, что она ничего не подозревает?.. Но тогда Харриет еще решит, что Эмме ее судьба безразлична или что подруга на нее сердится. А может, промолчи она, Харриет сама решит продолжить откровения. Эмма теперь не желала вести прежних несдержанных, открытых и частых разговоров о надеждах и счастливых случаях… Она рассудила, что мудрее всего будет сразу сказать и узнать все то, что она и так собиралась сказать и узнать. Нет ничего лучше искренней прямоты. Она уже давно про себя решила, как далеко может зайти в своих стараниях. Для них обеих будет безопаснее, если Эмма сразу все выяснит, не успев дать волю своему воображению. Рассудив таким образом, она заговорила:
– Харриет, не стану делать вид, будто я вас не понимаю. Ваше решение, а вернее, предположение, что вы никогда не выйдете замуж, происходит из мысли, что человек, которому вы бы, вероятно, отдали предпочтение, гораздо выше вас по положению и потому никогда на вас не посмотрит. Верно?
– Ах, мисс Вудхаус, поверьте, я и не смею предполагать… Я не настолько безумна. Нет, для меня удовольствие просто восхищаться им издалека… и думать о его бесконечном превосходстве над всеми остальными – с признательностью, изумлением и благоговением, которых он так заслуживает, в особенности от меня.
– Харриет, меня это ничуть не удивляет. Оказанная вам услуга не могла не растопить ваше сердце.
– Услуга! Ах! Да я перед ним в неоплатном долгу!.. Одно лишь воспоминание о его поступке и о моих чувствах тогда… когда я увидела, как он идет ко мне… его благородный вид… и то, что я перед тем вынесла. И вдруг такая перемена! В одно мгновение! От полного унижения – к совершенному счастью!
– Это вполне естественно. Естественно и достойно. Да, по-моему, достойно – сделать столь хороший и благодарный выбор. Однако не могу обещать, что он окажется для вас удачным. Харриет, не советую поддаваться чувствам. Я ни в коем случае не могу отвечать за то, что они окажутся взаимны. Подумайте хорошенько. Возможно, разумнее всего будет заглушить свои чувства, пока это возможно. Во всяком случае, не дайте им зайти далеко, покуда вы не уверены, что нравитесь ему. Понаблюдайте за ним. Пускай его поведение подскажет вам, как себя чувствовать. Я предостерегаю вас сейчас, потому что больше о сем предмете говорить с вами не буду. Я решила никак не вмешиваться. Отныне не желаю ничего знать. Пускай с ваших губ не сорвется ни одно имя. Мы сильно заблуждались прежде и теперь должны быть осторожными. Он вас превосходит, в этом сомнения нет, и вас разделяют весьма серьезные преграды, и все же, Харриет, чудеса случаются, как случаются и браки куда более неравные. Берегите себя. Я не хочу подавать вам ложных надежд, но знайте: чем бы это ни кончилось, обратив свой взор к нему, вы обнаружили прекрасный вкус, который я ценю по достоинству.