С возмущением продолжал мистер Найтли наблюдать за юношей, с большой тревогой и недоверием – за его обеими ослепленными собеседницами. Он увидел, как Фрэнк Черчилль подготовил короткое слово и с лукавым видом передал его Эмме. Эмма быстро его разгадала и нашла в высшей степени занятным, хотя и сочла необходимым осудить, сказав:
– Кошмар! Как вам не стыдно!
Мистер Найтли услышал, как Фрэнк Черчилль, взглянув на Джейн, произнес:
– Давайте покажем ей, я покажу?
И так же отчетливо он услышал, как Эмма с улыбкой в голосе отвечает:
– Нет-нет, не надо, не стоит.
И все же Фрэнк Черчилль поступил как ему вздумалось. Этот щеголь, который, казалось, умеет любить без чувства и располагать к себе без труда, пододвинул буквы к мисс Фэрфакс и с наигранно сдержанной учтивостью предложил их разгадать. Мистер Найтли, исполненный любопытства, при удобном случае бросал взгляд на буквы и вскоре понял, что это «Диксон». Джейн Фэрфакс, кажется, разгадала слово одновременно с ним. По всей видимости, для нее эти шесть букв в таком порядке несли еще и скрытый смысл. Они явно ее раздосадовали, но, подняв взгляд, она увидела, что за ней следят, густо покраснела и сказала только:
– Я не знала, что можно загадывать имена собственные.
Джейн несколько сердито отодвинула от себя буквы, не намеренная больше играть в слова. Она отвернулась от своих обидчиков в сторону тетки.
– Да, верно, милая, – воскликнула та, хотя Джейн ничего не говорила. – Я как раз это и собиралась сказать. Пора нам домой. Вечереет, и бабушка нас уже, поди, потеряла. Сэр, премного благодарны. Но пора нам прощаться.
Джейн, как и ожидала ее тетя, тут же была готова идти. Она немедленно встала, желая выйти из-за стола, однако все вокруг тоже вдруг задвигались. Мистеру Найтли показалось, что он видел, как к ней судорожно пододвинули еще одно слово, однако Джейн решительно смела буквы в сторону, даже не взглянув. Затем она принялась искать свою шаль, Фрэнк Черчилль тоже ее разыскивал, смеркалось, в комнате ничего было не разобрать, и как они распрощались, мистер Найтли не видел.
Он остался в Хартфилде после того, как все гости ушли, полный мыслей о том, что увидел. Наблюдения настолько его разволновали, что, когда к ним с Эммой внесли свечи, он решил, что обязан – да, именно обязан – как ее друг, ее встревоженный друг, дать Эмме намек, задать ей кое-какой вопрос. Предупредить ее, в каком опасном положении она оказалась, – его долг.
– Эмма, – начал он, – позвольте мне спросить, чем же так позабавило вас и задело мисс Фэрфакс последнее предложенное вам слово? Я его видел, и мне любопытно теперь, как для одного оно может быть столь занятным, а для другого – огорчительным.
Эмма сильно смутилась. Она ни за что не хотела объяснять все как есть: хотя ее подозрения и не исчезли, ей было стыдно, что она вообще с кем-то ими поделилась.
– Ах, это! – воскликнула она в очевидном смятении. – Это пустяки, просто одна наша шутка.
– Кажется, – мрачно заметил он, – смешно было только вам и мистеру Черчиллю.
Он надеялся, что Эмма что-нибудь ответит, но зря. Она старалась чем-нибудь себя занять, лишь бы не говорить. Мистер Найтли сидел некоторое время в нерешительности. В его голове вереницей проносились мрачные мысли. Вмешаться?.. Но что толку? Эмма смутилась, она в некотором роде признала их с Фрэнком Черчиллем близость. Следовательно, она влюблена. И все же он не может молчать. Он обязан все ей сказать, обязан рискнуть и дать непрошенный совет, лишь бы уберечь ее от опасности. Лучше навлечь на себя гнев, чем потом жалеть о своем молчании.
– Моя дорогая Эмма, – сказал он наконец с искренним благодушием, – как по-вашему, правильно ли вы понимаете степень знакомства между тем джентльменом и той дамой?
– Между мистером Фрэнком Черчиллем и мисс Фэрфакс? Ах, разумеется, да. А почему вы спрашиваете?
– И у вас никогда и ни при каких обстоятельствах не возникало повода подумать, что он восхищается ей, а она – им?
– Нет, что вы! – горячо и искренне воскликнула она. – Никогда и ни на секунду. Как вы могли о таком подумать?
– Мне в последнее время кажется, будто я вижу некоторые признаки взаимной привязанности между ними: выразительные взгляды, не предназначенные для посторонних глаз.
– Вот уж насмешили! Чрезвычайно рада узнать, что вы соизволили поддаться своему воображению, но оно вас несколько подвело. Мне очень жаль расстраивать вас в ваших начинаниях, однако вы глубоко заблуждаетесь. Нет между ними никакого восхищения, уверяю вас, а признаки, о которых вы говорите, указывают на некоторые особые обстоятельства… чувства совершенно иного рода… Трудно объяснить… это все такие глупости… но одно могу сказать точно: никакой привязанности, никакого восхищения между ними нет и в помине. То есть, что касается ее – то это я предполагаю, за него же я готова поручиться. Он к ней совершенно равнодушен.
Ее уверенность мистера Найтли ошеломила, а самодовольство лишило дара речи. Эмма развеселилась и с удовольствием бы продолжила беседу, желая услышать все подробности его подозрений, описание каждого их взгляда и узнать, где и как возникла у него подобная мысль, которая так ее теперь забавляла. Однако мистеру Найтли было не до веселья. Он убедился, что толку в его словах не было, и от злости не мог вымолвить ни слова. Чтобы окончательно не поддаться жару, особенно возле камина, который по нежным привычкам мистера Вудхауса топили круглый год, он вскоре поспешно удалился в прохладу и уединение Донуэлла.
Глава VI
Долго питался Хайбери надеждой на скорый приезд мистера и миссис Саклинг, однако сбыться ей было не суждено: они смогут навестить их только осенью. Теперь нечему было обогатить их жаждущие умы новыми впечатлениями. В ежедневном обмене новостями пришлось позабыть о Саклингах и вновь вернуться к другим предметам: последним известиям о здоровье миссис Черчилль, которое, казалось, то ухудшается, то улучшается каждый божий день, и положению миссис Уэстон, весть о котором невероятно обрадовала ее соседей, – она ждала ребенка, и осчастливить ее еще больше могло только его рождение.
Миссис Элтон была крайне разочарована. Откладывалось столько удовольствий и поводов пощеголять! Как ей хотелось всех представить, как ей хотелось всех порекомендовать – и теперь всему этому придется подождать, а все предполагаемые приемы и выезды отложить… Так подумала она сначала, но после некоторых размышлений решила, что в этом нет нужды. Разве не могут они съездить на Бокс-Хилл без Саклингов? А осенью можно вернуться уже с ними. Дело было решено. Все давно знали об этих планах, а некоторые ими даже вдохновились. Эмма никогда не бывала на Бокс-Хилл и захотела узнать, что же там столь примечательного. Они с мистером Уэстоном договорились выбрать какое-нибудь погожее утро и съездить туда. Присоединиться к ним были приглашены еще двое-трое избранных, и поездка предполагалась тихая, скромная и изящная – словом, без лишнего шума и ненужных приготовлений, без пышных пикников, к коим привыкли Элтоны и Саклинги.
И так они ясно об этом договорились, что Эмма не без удивления и легкого неудовольствия узнала от мистера Уэстона о его предложении миссис Элтон к ним присоединиться. Раз ее зять и сестра не приехали, то их компании могут съездить вместе. Миссис Элтон сразу же согласилась, и ежели Эмма не возражает, то так тому и быть. Поскольку единственным возражением Эммы было то, что ей совершенно не нравится миссис Элтон, о чем мистер Уэстон, разумеется, не мог не знать, то говорить об этом вновь даже и не стоило – это прозвучало бы как упрек и огорчило бы его жену. Так, Эмма была вынуждена согласиться на событие, которого сама всеми силами старалась бы избежать, событие, после которого про нее совершенно унизительно будут говорить, что миссис Элтон взяла ее с собой! Эмма была оскорблена до глубины души, и хотя вслух она покорно согласилась на новые обстоятельства, про себя сурово осудила излишнее дружелюбие мистера Уэстона.
– Рад, что вы одобряете, – радостно ответил он. – Я так и думал. В таких поездках важно иметь большую компанию. И чем больше, тем лучше. Такое общество само себя развлекает. Да и она, в конце концов, женщина добродушная. Нельзя было ее не пригласить.
Вслух Эмма ничего отрицать не стала, мысленно же ни с чем не согласилась.
Теперь уже стояла середина июня, погода была прекрасная, и миссис Элтон не терпелось назначить день и решить с мистером Уэстоном все вопросы о пирогах с голубями и холодной баранине, когда внезапно одна из лошадей захромала, повергнув их в печальную неопределенность. Ее, может, получится запрячь через несколько дней, а может, и через много недель. О приготовлениях теперь все забыли и впали в уныние. Даже богатый внутренний мир миссис Элтон такой удар не выдержал.
– Скажите, Найтли, не досада ли? – восклицала она. – И даже погода стоит подходящая!.. Эти отсрочки и огорчения воистину ужасны. Что же нам делать?.. Так и лето кончится, а мы ничего не успели. В прошлом году в это время мы, уверяю вас, уже успели совершенно чудесно съездить из Мейпл-Гроув в Кингз-Уэстон.
– Вы бы лучше до Донуэлла прогулялись, – ответил мистер Найтли. – И лошади не нужны. Приходите, отведайте моей клубники. Она уже поспевает.
Мистер Найтли, может, и пошутил, но восприняли его предложение весьма серьезно и с большим восторгом – это было ясно и по поведению миссис Элтон, и по ее восклицанию: «О, с превеликим удовольствием!» Донуэлл славился своей клубникой – сего предлога для приглашения было достаточно. Хотя, по правде сказать, в предлоге не было необходимости: миссис Элтон так не сиделось на месте, что ей подошла бы и капуста. Она вновь и вновь обещала ему прийти, хотя он и так в этом не сомневался, и была чрезвычайно довольна таким подтверждением их дружбы, таким отличительным комплиментом ее скромной персоне.
– Можете на меня положиться, – сказала она. – Я непременно вас навещу. Назначьте день, и я приду. Вы же позволите мне прийти с Джейн Фэрфакс?