– И все ж нынче вы отнюдь не так несчастны, как в самом начале, когда только приехали. Ступайте, найдите еще что-нибудь перекусить, и скоро совсем повеселеете. Еще кусочек мяса, еще глоточек мадеры с водой – и у вас будет такое же прекрасное настроение, как у всех остальных.
– Нет, я останусь. Посижу с вами. Вы – мое лучшее лекарство.
– Мы завтра едем на Бокс-Хилл – вы поедете? Это не Швейцария, но хоть что-то для юноши, который так жаждет перемен. Останетесь сегодня? Поедете с нами?
– Нет, конечно, нет. Вечером, по прохладе, поеду домой.
– Можете к нам завтра утром приехать, тоже по прохладе.
– Нет… Оно того не стоит. Если я и приеду, то сердитый.
– Тогда уж прошу, оставайтесь лучше в Ричмонде.
– А если останусь, то рассержусь еще пуще. Как я буду думать о том, что вы все там – без меня.
– Сии трудности разрешить под силу лишь вам. Выберите, где вам больше нравится сердиться. А я более ничего не скажу.
Гости стали потихоньку возвращаться в дом, и вскоре в комнате собралось все общество. Одни при виде Фрэнка Черчилля невероятно обрадовались, другие поздоровались более сдержанно, однако все сильно забеспокоились и огорчились, когда выяснилось, что мисс Фэрфакс ушла. После этого гости решили, что и им пора бы по домам, и, повторив напоследок план на следующий день, разошлись. Фрэнку Черчиллю так не хотелось пропускать всеобщую поездку, что на прощание он сказал Эмме:
– Что ж… если вам хочется, чтобы я остался и поехал с вами, то так тому и быть.
Она одобрительно улыбнулась. До завтрашнего вечера он пробудет с ними, а призвать его назад в Ричмонд может только срочная просьба.
Глава VII
День для поездки на Бокс-Хилл выдался прекрасный, и все прочие внешние обстоятельства и договоренности обещали им весьма приятное время. Мистер Уэстон руководил сборами, заглядывая то в Хартфилд, то к викарию, и все двинулись в положенный срок. Эмма и Харриет ехали в одном экипаже, мисс Бейтс, ее племянница и Элтоны – в другом, а джентльмены верхом. Миссис Уэстон осталась с мистером Вудхаусом. Оставалось только радостно предвкушать приезд, и семь миль дороги прошли в счастливом ожидании. Прибыв на место, все огляделись с восхищением, однако вскоре стало ясно, что чего-то их событию не хватает. Царили вялость, апатия и разобщенность, их никак не удавалось побороть. Общество разделилось: Элтоны держались вдвоем, мистер Найтли – с мисс Бейтс и Джейн, а Фрэнк Черчилль – с Эммой и Харриет. Сколько мистер Уэстон ни пытался их объединить, все напрасно. Вначале казалось, что разделение произошло случайно, однако за два часа ничего не изменилось. Мистер и миссис Элтон были готовы общаться и любезничать с другими, но желание прочих гостей отделиться, по всей видимости, было настолько сильным, что ни прекрасные виды, ни холодные закуски, ни веселый мистер Уэстон преодолеть его не смогли.
Поначалу Эмме было ужасно скучно. Она никогда еще не видела Фрэнка Черчилля таким молчаливым и отупелым. Говорить с ним было неинтересно: он смотрел вокруг, но ничего не видел, восхищался всем неискренне, слушал Эмму, но не слышал ее. Он был столь скучен, что ничего удивительного, что поскучнела и Харриет. Оба они были невыносимы.
Когда все уселись, стало веселее – причем, на взгляд Эммы, веселее значительно. Фрэнк Черчилль разговорился, оживился и обратил наконец свой взор к ней. Он принялся оказывать ей всевозможные знаки внимания. Казалось, у него нет другой заботы, кроме как развлекать ее и угождать ей, и Эмма, с удовольствием готовая взбодриться и выслушать всю его лесть, тоже повеселела и разговорилась. Она по-дружески его поощряла и принимала ухаживания, совсем как в ранний и самый радостный период их знакомства, разве что теперь для нее все это ничего не значило, хотя в глазах остальных их поведение возможно было описать лишь точным английским словом «флирт». «Мистер Фрэнк Черчилль и мисс Вудхаус только и делали, что флиртовали» – такую фразу наверняка напишут в своих письмах две дамы: одна – в Мейпл-Гроув, другая – в Ирландию. Нельзя сказать, что Эмма беспечно веселилась, потому что была по-настоящему счастлива, – нет, она ожидала большего. Она смеялась, потому что была разочарована, и хотя его внимание – будь то как друга, как поклонника или просто игривого человека – она считала заслуженным, сердце ее оставалось к нему холодно. Эмма по-прежнему хотела, чтобы Фрэнк Черчилль оставался для нее лишь другом.
– Как я вам обязан, – говорил он, – за то, что вы сказали мне сегодня с вами поехать! Если бы не вы, я бы лишился такого удовольствия. А ведь я уж было поехал назад домой.
– Да, вы были ужасно сердиты, и я даже не понимаю почему. Опоздали на лучшую клубнику?.. Вы не заслужили столь доброго друга, как я. Но вы усмирили свой пыл. Вы действительно умоляли, чтобы вам приказали приехать.
– Не говорите, что я был сердит. Я просто устал. Меня одолела жара.
– Сегодня жарче.
– Не для меня. Я себя чувствую прекрасно.
– Это потому что сегодня вы во власти.
– В вашей власти? Согласен.
– Так и знала, что вы так скажете, но я имела в виду, в вашей собственной. Вчера вы по неким причинам позволили себе утратить самообладание, но сегодня вновь держите себя в руках. А поскольку я не могу постоянно быть рядом с вами, то лучше верить тому, что вы все-таки сохраняете над собой вашу собственную власть, а не мою.
– Выходит одно и то же. Для самообладания мне нужна причина. Вы мной повелеваете, молча или вслух. И вы можете всегда быть со мной. Вы всегда со мной.
– Да, с трех часов вчерашнего дня. Раньше мое постоянное влияние начаться не могло – а иначе вы бы так не рассердились по пути.
– Вчерашнего дня! Так вы считаете. Я, кажется, впервые увидел вас в феврале.
– Ваша обходительность удивительна. Но, – продолжала Эмма, понизив голос, – все, кроме нас, молчат. Развлекать семь тихих человек, болтая всякую чушь, – это, пожалуй, слишком.
– А мне стыдиться нечего, – отозвался он с показной наглостью. – Впервые я вас увидел в феврале. Пускай все на Бокс-Хилл об этом знают. Пускай речи мои разнесутся от Миклэма до Доркинга. Впервые я вас увидел в феврале, – и шепотом продолжал: – Наши спутники совсем заскучали. Что бы нам такого выдумать, чтобы их разбудить? Любая глупость подойдет. Сейчас заговорят! Дамы и господа, мисс Вудхаус – которая всегда и везде первенствует – приказала мне передать: она желает знать, о чем вы думаете!
Кто-то засмеялся и отвечал добродушно. Мисс Бейтс пустилась пересказывать все, что было на уме, миссис Элтон нахохлилась при словах, что первенствует мисс Вудхаус, мистер Найтли заговорил яснее всех:
– А мисс Вудхаус уверена, что в самом деле желает сие знать?
– О нет, нет! – воскликнула Эмма с наигранно беззаботным смехом. – Ни за что на свете. Я не выдержу такой удар. Готова выслушать что угодно, но только не это. Впрочем, мысли некоторых, – добавила она, взглянув на мистера Уэстона и Харриет, – я узнать бы не побоялась.
– Вот я бы себе такого никогда не позволила, – с чувством воскликнула миссис Элтон. – Расспрашивать других об их мыслях! Хотя, возможно, как хозяйка сегодняшнего дня… а вот я никогда в обществе… поездки по округе… молодые девицы… замужние дамы…
Ворчала она главным образом мужу, и он бормотал ей в ответ:
– Верно, любовь моя, совершенно верно. Именно так… неслыханно… но некоторые девицы вообще говорят все что вздумается. Лучше просто посмеяться. А ваши достоинства все знают.
– Это никуда не годится, – прошептал Фрэнк Эмме, – большинство оскорбилось. Попробую-ка по-другому. Дамы и господа, мисс Вудхаус приказала мне передать, что она отказывается от права знать, о чем вы думаете, и лишь желает узнать от каждого что-нибудь занимательное. Вас семеро, если не считать меня – я, по признанию мисс Вудхаус, и без того вполне занимателен, – и она требует, чтобы каждый рассказал либо одну вещь очень остроумную – будь то поэзия или проза, авторства вашего или чужого, – либо две вещи остроумные слегка, либо же три совершенные глупости, а мисс Вудхаус обещает от души над всем посмеяться.
– О! Прекрасно! – воскликнула мисс Бейтс. – Тогда я могу не волноваться. Три совершенные глупости – это как раз для меня. Мне только рот стоит открыть, как тут же всякие глупости сыпятся, да? – спросила она, оглядываясь кругом в добродушной надежде, что другие ее поддержат. – Ну разве не так?
Эмма не устояла:
– Ах, но, видите ли, тут может возникнуть одно затруднение. Прошу меня простить, но… вы несколько ограничены числом… можно лишь три глупости за раз.
Мисс Бейтс, обманутая притворной официальностью ее манеры, не сразу поняла смысл сказанного, но, все осознав, не рассердилась, а лишь слегка зарделась – очевидно, слова Эммы ее ранили.
– Ах! Да… Конечно. Да, я поняла, о чем она, – сказала она, поворачиваясь к мистеру Найтли, – и впредь постараюсь молчать. Видно, я стала совсем надоедливой, раз она такое сказала старому другу.
– Отличная мысль! – воскликнул мистер Уэстон. – Я за! Как смогу, постараюсь. Задам-ка я вам загадку. Как загадка оценивается?
– Невысоко, сэр, боюсь, весьма невысоко, – ответил его сын. – Но мы будем снисходительны, особенно к тому, кто выступает первым.
– Нет-нет, – сказала Эмма, – отчего же невысоко. Загадки мистера Уэстона хватит и на него самого, и на ближайшего соседа. Прошу, сэр, говорите.
– Я и сам не уверен, что она так уж остроумна, – начал мистер Уэстон. – Это скорее факт, а не загадка, но… Какие две буквы алфавита обозначают совершенство?
– Две буквы!.. Совершенство!.. Право же, не знаю.
– А! Никогда не угадаете. Уж вы, – сказал он, обращаясь к Эмме, – точно не угадаете. Ну, ладно, скажу. «М» и «А». «Эмма». Понимаете?
Эмма поняла и осталась очень довольна. Загадка получилась, может, и не остроумной, но ей показалась весьма забавной и занимательной – как и Фрэнку с Харриет. Остальным она, однако, не так пришлась по душе, некоторые оцепенели, а мистер Найтли мрачно заметил: