отличие от прошлого, можно было хотя бы не винить себя за то, что без нее у Харриет не возникли бы злосчастные чувства – Харриет сама, без намеков Эммы, признала свое восхищение Фрэнком Черчиллем и свое предпочтение ему. И все же Эмма чувствовала себя виноватой за то, что поощряла увлечение, которое могла бы усмирить. Она могла бы сдержать силу этих чувств. Ее влияния бы хватило. И теперь она знала, что следовало тогда им воспользоваться… Эмма думала, что рисковала счастьем подруги безо всяких на то оснований. Здравый смысл подсказал бы ей, что не стоит поощрять Харриет в ее мыслях о Фрэнке Черчилле, что вероятность взаимных чувств ничтожно мала. «Но здравого-то смысла как раз, – подумала она, – мне и не хватает».
Эмма ужасно на себя сердилась. К тому прибавлялась злость на Фрэнка Черчилля, что значительно облегчало ее ношу… К счастью, хотя бы за Джейн Фэрфакс можно было теперь не беспокоиться. Хватит тревог и за Харриет. У невзгод и болезней Джейн была, очевидно, одна общая причина, и будет от них одно общее лекарство. Миновали для нее дни ничтожности и бед. Совсем скоро поправится ее здоровье, совсем скоро станет она счастливой и богатой. Теперь Эмма понимала, почему ее вниманием так пренебрегали. Она получила ответы на многие вопросы. Несомненно, причиной была ревность. Джейн видела в ней соперницу – неудивительно, что все ее попытки помочь и проявить заботу отвергались. Поездка в хартфилдском экипаже звучала для Джейн словно пытка, а маранта из хартфилдских кладовых казалась ядом. Теперь Эмма все поняла. Постаравшись по мере сил не думать о несправедливости и успокоить свои корыстные и гневные мысли, она признала, что Джейн Фэрфакс заслужила и высокое положение, и счастье. Но бедная, бедная Харриет! Все свое время и все сочувствие Эмма теперь обязана подарить ей. Она с печалью и страхом думала, что второе такое разочарование окажется тяжелее первого. Иначе и быть не может: нынешний предмет ее чувств во всем превосходит предыдущий, а его влияние на Харриет, очевидно, сильнее, ведь она стала столь сдержанна, научилась прекрасно владеть собою… И все-таки Эмма обязана рассказать эту горькую правду – и чем раньше, тем лучше. При прощании мистер Уэстон попросил ее держать новость в секрете: «Пока что все должно оставаться в совершенной тайне. Мистер Черчилль очень на этом настаивал из уважения к памяти совсем недавно ушедшей жены. Мы все согласны, что того требуют приличия». Эмма дала обещание молчать, но для Харриет следовало сделать исключение. Того требовал высший долг.
Несмотря на досаду, она не могла не подумать, как забавно сложились обстоятельства: она оказалась на месте миссис Уэстон, ей предстоял тот же мучительный и щекотливый разговор. Тревога, с которой та сообщала известие, теперь передалась самой Эмме. От звука шагов и голоса Харриет ее сердце забилось чаще – так, наверное, чувствовала себя бедная миссис Уэстон, когда ее подруга входила в Рэндаллс. Вот бы и закончилось сейчас все так же просто!.. Но на это, к несчастью, надежды не было.
– Вот это новости! – воскликнула Харриет, торопливо заходя в комнату. – Ну не поразительно ли, мисс Вудхаус?
– О каких новостях речь? – ответила Эмма. По виду и голосу Харриет невозможно было понять, знает ли она уже о помолвке.
– Про Джейн Фэрфакс. Просто удивительно! Слыхали вы когда-нибудь подобное? Ах! Не бойтесь, вам не нужно ничего скрывать, мистер Уэстон мне уже все рассказал. Я только что с ним столкнулась. Он сказал, что это большой секрет, так что я никому больше не расскажу, но вы, он сказал, уже все знаете.
– Что же мистер Уэстон вам рассказал? – спросила Эмма, по-прежнему озадаченная.
– О! Он все мне рассказал! Что Джейн Фэрфакс и мистер Фрэнк Черчилль собираются пожениться и что они уже давным-давно помолвлены. Невероятно!
И правда невероятно – поведение Харриет Эмму поразило, она не знала, что и думать. Очевидно, подруга ее сильно изменилась. Новость Харриет не взволновала, не расстроила и будто бы совершенно ее не касалась. Эмма смотрела на нее, лишившись дара речи.
– Могли бы вы подумать, что он в нее влюблен?.. – воскликнула Харриет. – Хотя вы-то, наверное, и могли… с вашим талантом читать в чужих сердцах, – на этих словах она зарделась, – но все остальные…
– Честное слово, – заговорила Эмма, – я уже начинаю сомневаться в своем таланте. И как вы можете предполагать, что я догадывалась о его чувствах к другой женщине и в то же время – хоть и неявно – поощряла вас? Я до последнего и не подозревала даже, что Фрэнк Черчилль может взглянуть на Джейн Фэрфакс. А иначе, можете быть уверены, я бы постаралась вас предостеречь.
– Меня! – изумленно вскричала Харриет, краснея. – С чего бы вам предостерегать меня? Не думаете же вы, что я неравнодушна к мистеру Фрэнку Черчиллю?
– Рада слышать, с какой стойкостью вы об этом говорите, – с улыбкой ответила Эмма, – но ведь не станете вы отрицать, что было время – причем, совсем недавно, – когда вы дали мне понять, что он вам небезразличен?
– Он!.. Что вы, никогда! Дорогая мисс Вудхаус, как же вы могли так неверно меня понять? – Она взволнованно отвернулась.
– Харриет! – вскричала Эмма и, помедлив, добавила: – О чем вы говорите?.. Господи помилуй! О чем вы?.. Неверно понять!.. Неужели тогда?..
Больше она не могла вымолвить ни слова и в онемении села, с ужасом ожидая, что же скажет Харриет.
Харриет стояла поодаль, отвернувшись, и ответила не сразу, а когда наконец заговорила, то звучала не менее взволнованно, чем Эмма.
– Никогда бы не подумала, что вы не так меня поймете! – начала она. – Конечно, мы договорились никогда не называть его имени, но он настолько превосходит всех остальных, что я и не подозревала, будто вы можете подумать о ком-то другом. Надо же, мистер Фрэнк Черчилль! Да кто на него взглянет, когда рядом есть он. У меня, смею полагать, не такой дурной вкус, чтобы думать о мистере Фрэнке Черчилле, который в сравнении с ним – ничто. Поразительно, как вы могли так заблуждаться!.. Я бы и не посмела мечтать о нем, не позволила бы себе такую дерзость, если бы не была уверена, что вы всецело одобряете мой выбор и поощряете мои чувства. Вы ведь сказали мне, что чудеса случаются, как случаются и куда более неравные браки – это ваши собственные слова! Без того я бы даже не решилась дать волю… у меня бы и в мыслях не было… Но вы-то знаете его всю жизнь…
– Харриет! – вскричала Эмма, решительно взяв себя в руки. – Покончим с этим сейчас же, скажите прямо. Неужели вы говорите о… мистере Найтли?
– Разумеется. Я бы никогда и не подумала ни о ком другом, и мне казалось, вы меня понимаете. Из нашего разговора все было ясно.
– Не совсем, – едва сдерживаясь, возразила Эмма, – раз все ваши слова возможно было отнести к другому человеку. Я почти готова поручиться, что вы даже назвали имя мистера Фрэнка Черчилля. И я уверена, вы даже упоминали об услуге, оказанной вам мистером Фрэнком Черчиллем, когда он спас вас от цыган.
– Ах, мисс Вудхаус! Как же вы могли забыть!
– Милая моя Харриет, я прекрасно помню все, что сказала вам по этому поводу. Я сказала, что меня ваши чувства не удивляют, что после оказанной вам услуги они вполне естественны, а вы согласились и очень горячо говорили и о самой услуге, и о том, что вы испытали, когда увидели, как он спешит к вам на помощь… Я прекрасно все помню.
– Боже мой! – воскликнула Харриет. – Теперь-то я понимаю, о чем вы, но тогда я говорила совершенно о другом. Не о цыганах и не о мистере Фрэнке Черчилле. Нет! – воодушевившись, продолжала она. – Я говорила о куда более дорогом воспоминании – о том, как мистер Найтли подошел и пригласил меня на танец, когда мистер Элтон отказался и когда других кавалеров не оказалось. Вот о какой доброй услуге я говорила, вот о каком благородном великодушии и щедрости, вот когда я поняла, насколько он превосходит всех на этом свете.
– Боже правый! – вскричала Эмма. – Какая злосчастная, какая досадная ошибка!.. Что же теперь делать?
– Значит, вы бы меня не поощряли, если бы поняли верно? Положение мое, во всяком случае, было бы куда хуже, если бы речь шла о другом… а теперь… все же, возможно…
Она замолчала. Эмма не могла говорить.
– Мисс Вудхаус, я понимаю, – продолжала Харриет, – что вы видите между ними огромную разницу – обо мне ли речь или о ком-то еще. Вы, должно быть, считаете, что один стоит в миллионы раз выше меня, чем другой. Но я надеюсь, мисс Вудхаус, что… предполагая… как бы невероятно ни звучало… Но ведь вы сами сказали, что чудеса случаются и что случаются куда более неравные браки – про меня и мистера Фрэнка Черчилля. Значит, если такие браки уже случались… если мне так несказанно повезет… если мистер Найтли и правда… если он закроет глаза на наше неравенство, то надеюсь, дорогая мисс Вудхаус, что вы тоже не станете противиться и чинить препятствий. Впрочем, я уверена, что не станете, вы ведь столь добры!
Харриет встала у окна. Эмма в испуге обернулась к ней и торопливо спросила:
– У вас есть основания полагать, что мистер Найтли разделяет ваши чувства?
– Да, – скромно, но бесстрашно ответила Харриет. – Признаться, есть.
Эмма тут же отвела взгляд и, совершенно оцепенев, глубоко задумалась. Нескольких минут ей хватило, чтобы понять, что лежит у нее на сердце. Склад ума, подобный ее, едва только породив догадку, стремится скорее ее проверить. Она сделала предположение, обдумала его и наконец признала простую истину. Почему она так легко приняла, что Харриет влюблена во Фрэнка Черчилля, но не желала ничего слышать о мистере Найтли? И почему так мучительно думать, что Харриет имеет основания надеяться на взаимность? Мысль пронзила ее, словно молния: потому что мистер Найтли должен жениться только на ней самой!
Поняв свое сердце, Эмма тут же поняла и свое поведение. Она увидела все с необыкновенной ясностью. Как недостойно она вела себя с Харриет! Как безрассудно, как бестактно, как неразумно, как бесчувственно! Какая слепота, какое безумие двигали ею! Мысли эти поразили ее с ужасающей силой. Однако из уважения к себе – хоть теперь и довольно слабого, – из желания не терять лицо и из чувства справедливости к Харриет Эмма решилась вытерпеть все со спокойствием и даже мнимым добродушием. В сочувствии девица, уверенная, что ее любит мистер Найтли, очевидно, не нуждалась, но совесть не позволяла Эмме огорчить подругу своей холодностью. Ей и самой полезно выяснить, как далеко простираются надежды Харриет. К тому же та не провинилась ни в чем, что могло бы лишить ее расположения Эммы и того дружеского участия, которое дотоле весьма добровольно к ней проявлялось. Харриет не заслужила пренебрежения со стороны той, чьи советы вечно несли ей один лишь вред. Очнувшись от размышлений и уняв свои чувства, Эмма снова повернулась к подруге и возобновила их беседу куда более мягким тоном. Чудесная история Джейн Фэрфакс, с которой и начался их разговор, была совершенно позабыта. Обе могли думать теперь лишь о мистере Найтли.