Харриет, погруженная в счастливые мечтания, была тем не менее рада откликнуться на ободряющий голос такого судьи и такого доброго друга, как мисс Вудхаус. Она с охотой приняла приглашение поведать все о своих надеждах и заговорила с восторгом и трепетом. Эмма, расспрашивая подругу и слушая ее, трепетала не меньше, хоть и скрывала это лучше. Голос ее звучал ровно, но разум пребывал в совершенном смятении и смешении сбивающих с толку чувств, вызванных внезапным откровением о самой себе и столь же внезапной угрозой со стороны подруги. Никак не выказывая внешне своих страданий, она терпеливо слушала все подробности, излагаемые Харриет. Разумеется, ждать от нее связного, последовательного и доходчивого рассказа даже не стоило, однако, выделив из всех ее запинок и повторений суть, Эмма пала духом, особенно вспомнив, что мнение мистера Найтли о Харриет и правда переменилось к лучшему.
Харриет перемену в его поведении почувствовала после тех самых решающих танцев… Эмма знала, что ее подруга превзошла его ожидания. С того самого вечера – или же с той минуты, когда мисс Вудхаус поощрила ее чувства, – Харриет начала замечать, что он теперь говорил с ней гораздо охотнее, что его обращение с ней несколько переменилось – он стал добрее и любезнее!.. И в последнее время она видела это все яснее. Во время их общих прогулок он подходил к ней чаще и заводил столь приятные беседы!.. Кажется, он хотел узнать ее получше. Эмма знала, что ее подруга права. Она и сама замечала в нем эту перемену. Харриет повторяла его одобрения и похвалы, и, насколько могла судить Эмма, они действительно совпадали с его мнением о ней. Он хвалил ее за безыскусность, за естественность, за ее простые, честные и щедрые чувства. Эмма знала, что он видит в Харриет все эти достоинства, – он и сам с ней не раз об этом говорил. Однако многие мелочи, живо сохранившиеся в памяти Харриет, его взгляды, его речи, стремление с ней говорить, скрытые комплименты, из которых можно было сделать вывод о его предпочтении, – все это, ничего не подозревая, Эмма пропустила мимо. Все эти обстоятельства, о которых ее подруга могла рассказывать еще добрых полчаса, говорили о многом для той, кому они предназначались, и остались совершенно не замеченными той, что теперь о них слушала. Однако на два последних и самых многообещающих, на взгляд Харриет, события Эмма тоже обратила внимание.
Во-первых, когда они все прогуливались по липовой аллее в Донуэлле, он словно нарочно отвел ее в сторону от остальных и сначала, пока Эмма не подошла к ним, говорил как-то по-особенному, совершенно не так, как обычно! Харриет при этом воспоминании даже зарделась. Казалось, еще немного – и он спросит, свободно ли ее сердце… Но как только к ним стала приближаться мисс Вудхаус, он тут же переменил предмет разговора и завел беседу о сельском хозяйстве.
Во-вторых, перед его отъездом в Лондон они вместе почти полчаса ждали Эмму в Хартфилде, хотя сначала он сказал, что и пяти минут оставаться не может, а за разговором еще и признался, что уезжает с большой неохотой, о чем ей, Эмме, не сказал ни слова. Она с болью поняла, что с Харриет он откровеннее.
Немного пораздумав о первом из этих обстоятельств, Эмма решилась спросить:
– Но может быть… не показалось ли вам, что… когда он хотел, как вы подумали, спросить о ваших чувствах, то намекал на мистера Мартина и узнавал ради мистера Мартина?
Но Харриет решительно отвергла сие предположение.
– Мистера Мартина! Нет, что вы! Не было никаких намеков на мистера Мартина. Теперь-то мне хватит ума даже не взглянуть в его сторону. Я и повода никому не дам заподозрить, что мне небезразличен мистер Мартин.
Пересказав все свои наблюдения, Харриет попросила дорогую мисс Вудхаус рассудить, есть ли у нее основания надеяться.
– Я бы и не посмела о таком мечтать, – сказала она, – если бы не вы. Вы посоветовали мне внимательно наблюдать за ним и его поведением… и я наблюдала. И теперь мне кажется, что я, возможно, все-таки его достойна и что, если он и впрямь выберет меня, то не будет в этом ничего столь уж удивительного.
Столько горьких чувств охватило Эмму разом, что ей стоило большого усилия вымолвить:
– Харриет, осмелюсь только утверждать, что мистер Найтли не из тех мужчин, которые намеренно вводят женщину в заблуждение по поводу своих к ней чувств.
Харриет готова была боготворить подругу за столь радостный вывод, и лишь звук батюшкиных шагов из коридора помог Эмме избежать восторгов и благодарностей, которые были бы для нее сейчас худшей пыткой. Харриет не хотела видеться с ним в таком сильном волнении. Она была не в силах совладать с собою и решила поскорее уйти, чтобы не встревожить мистера Вудхауса. Эмма ее поддержала и, едва Харриет выбежала, дала наконец волю чувствам:
– Боже! За что она мне только повстречалась!
Остаток дня и всю ночь Эмма мучилась от бесчисленных мыслей, ошеломленная и сбитая с толку всем, что обрушилось на нее в один день. Каждый новый миг преподносил новую неожиданность, а каждая неожиданность – унижение для Эммы. Как это все осмыслить? Как осознать собственный обман, которым она так долго жила? Свои ошибки, слепоту ума и сердца? Она то сидела на месте, то ходила взад и вперед по комнатам и саду, раз за разом убеждаясь, что поступала недостойно, что ее поставили в унизительное положение, что она сама себя поставила в еще более унизительное положение, что она несчастна и что, пожалуй, несчастья ее только начинаются.
Прежде всего она попыталась разобраться в собственных чувствах. О них она думала каждую свободную минуту, не посвященную отцу, каждый миг случайной рассеянности.
Как давно стал мистер Найтли столь дорог ее сердцу? С каких пор он имел на нее такое влияние? Когда занял в ее душе то место, которое однажды – совсем ненадолго – занимал Фрэнк Черчилль? Она вспоминала прошлое, сравнивала их и свое к ним отношение с тех пор, как познакомилась с Фрэнком. А если бы она по счастливой случайности решила сравнить их давным-давно, то поняла бы, что всегда считала мистера Найтли бесконечно выше, а его внимание – бесконечно ценнее. Эмма осознала, что, пытаясь убедить саму себя в своей выдумке и держаться согласно ей, впала в заблуждение, совершенно глухая к собственному сердцу – словом, она поняла, что и вовсе никогда не любила Фрэнка Черчилля!
Вот к чему привели ее самые первые размышления. Вот что узнала она о себе и о своем сердце, и времени на это понадобилось совсем немного. Ею овладели горечь и гнев, и всякое чувство вызывало стыд, кроме одного – любви к мистеру Найтли… Все прочие помыслы были ей отвратительны.
Полная невыносимого тщеславия, она возомнила себя знатоком людских сердец, полная непростительного высокомерия, пыталась распоряжаться чужими судьбами. И мало того, что она ошиблась во всех своих суждениях, она еще и наделала бед Харриет, самой себе и, к ужасу Эммы, мистеру Найтли. Если этот неравнейший брак состоится, то лишь она одна будет в том виновата. Эмма была уверена, что чувства мистера Найтли возникли в ответ на чувства самой Харриет, а даже если и нет, то все равно – он бы и не знал никакой Харриет, если бы не блажь самой Эммы.
Мистер Найтли и Харриет Смит!.. Что может быть невероятнее? В сравнении с этим роман Фрэнка Черчилля и Джейн Фэрфакс меркнул, история их любви была скучной, избитой, совершенно неудивительной – словом, не о чем тут даже думать и говорить… Но мистер Найтли и Харриет Смит! Как она возвысится! Как он падет! Эмма с ужасом думала, как низко он уронит себя в общественном мнении, сколько будет усмешек, ухмылок и издевок, с каким разочарованием и презрением отнесется к новости его брат, сколько трудностей это доставит ему самому. Разве такое возможно? Нет и еще раз нет! И все-таки невозможные вещи случаются. Разве впервые мужчину из высших кругов очаровывает девица из низших? Разве впервые мужчина, которому некогда заняться поиском будущей супруги, падает жертвой той, которая сама его находит? Разве впервые на этом свете случается столь неравный, непонятный, нелепый союз? Впервые случай и обстоятельства – пусть и неявно – распоряжаются людскими судьбами?
Ах, зачем она только пыталась возвысить Харриет! Лучше бы оставила ее там, где ей место! Ведь и он говорил Эмме об этом когда-то!.. Если бы только она не последовала своей сумасбродной прихоти и не помешала ее браку с замечательным молодым человеком, который подарил бы ей счастье и уважение того круга, которому она принадлежит… Тогда все сложилось бы иначе, тогда не было бы сих ужасных последствий.
Как только Харриет хватило наглости устремить свои мысли к мистеру Найтли! Как посмела она – еще до того, как он дал ей повод, – вообразить, что может стать избранницей такого человека? Но Харриет уже не была той скромницей, что прежде. Теперь она меньше сомневалась: не чувствовала, что ниже и положением, и умом, не боялась, что мистер Найтли не снизойдет до нее, как боялась того с мистером Элтоном… Увы! Не ее ли, Эммы, рук это дело? Не она ли изо всех сил старалась убедить Харриет ставить себя выше? Не она ли говорила, что та может притязать на место в высшем свете и должна по возможности возвыситься? Если смиренная Харриет стала теперь тщеславной – это все тоже ее вина.
Глава XII
Пока не возникла угроза потерять мистера Найтли, Эмма и не догадывалась, насколько ее счастье зависит от возможности быть первой в его помыслах и в его сердце. Считая свое первенство в порядке вещей, она, довольная, наслаждалась им весьма бездумно, пока страх, что ее место займет другая, не открыл Эмме глаза на правду. Долго, очень долго она была во всем для него первой: никаких близких родственниц у него не было, и лишь Изабелла имела право делить с ней его внимание, однако степень любви и уважения мистера Найтли к Изабелле ей всегда была известна. Все эти годы Эмма была для него самым близким другом. Она этого не заслужила: часто упрямилась, пренебрегала им и его советами, спорила с ним ему назло, не признавала и половины его достоинств и ссорилась, когда он не хотел соглашаться с ее ошибочными и чересчур самонадеянными суждениями о самой себе – и все же, несмотря на все это, из давней привязанности и привычки, из благородства души он любил ее, смотрел, как она растет, стремился помочь ей стать лучше и всегда поступать правильно – рвение, которое не разделял с ним больше никто. Эмма знала, что, несмотря на все ее недостатки, она была ему дорога, и хотела бы надеяться, что даже очень дорога… Но подобным надеждам она предаваться не посмела. Это Харриет Смит может позволить считать себя достойной его исключительного внимания, его пылкой любви. Но не она. Нет, она не станет ласкать себя мечтой, будто мистер Найтли слепо ее любит. И совсем недавно она получила доказательство его беспристрастности… Как разгневан он был ее поведением по отношению к мисс Бейтс! Как прямо, как строго он сказал все, что думает! Конечно, не столь строго, чтобы нанести Эмме обиду, но разве стал бы он так с ней разговаривать, если бы в его душе теплилось что-то, помимо неизменного чувства справедливости и непредвзятой доброжелательности. В ней не было ни единой надежды, что он может разделять ее самые нежные чувства, однако все еще оставалась надежда – которая то угасала, то вновь разгоралась, – что Харриет обманулась и неверно истолковала степень его к ней расположения. Ах, как бы Эмме этого хотелось – для его же собственного блага. Пускай даже не выберет ее, но зато будет всю жизнь холостяком. Будь она уверена, что мистер Найтли никогда не женится, то этого бы вполне хватило. Пускай толь