тся дать жене дом лучше, чем ее родной, и, должен сказать, тот, кому это удается, кто вдобавок уверен в искренней любви своей избранницы, – счастливейший из людей. Фрэнк Черчилль – настоящий везунчик. Все ему благоприятствует. Он встречает на водах девушку, завоевывает ее любовь, а затем не выказывает ей должного внимания – и все равно любим! Да обыщи он и его родня хоть целый свет – они нигде бы лучше невесты не сыскали. Мешает только тетка. Тетка умирает. Ему остается лишь все объявить. Друзья за него рады. Он всех одурачил, а они счастливы его простить. Везунчик, иначе не скажешь!
– Вы словно завидуете ему.
– А я и завидую, Эмма. В одном отношении даже очень.
Эмма не могла вымолвить ни слова. Казалось, еще чуть-чуть – и речь пойдет о Харриет. Ей хотелось во что бы то ни стало избежать этого разговора. Она решила перевести тему на что-нибудь совершенно иное – да хоть спросить о детях на Бранзуик-сквер. Но не успела она и рта раскрыть, как мистер Найтли ее опередил:
– Вы не спрашиваете, чему же я завидую… Вы твердо решили, как я понимаю, не выказывать любопытства… Разумно. Но я разумным быть не хочу. Эмма, я обязан сказать вам то, о чем вы не спрашиваете, хотя, быть может, сразу же об этом пожалею.
– Ах! Тогда молчите, молчите! – с жаром воскликнула она. – Не торопитесь, подумайте, возьмите себя в руки.
– Благодарю, – униженно произнес он и не проронил больше ни звука.
Его страданий Эмма вынести не могла. Он желал ей довериться, возможно, даже с ней посоветоваться… что ж, чего бы ей это ни стоило, она его выслушает. Если он уже принял твердое решение – она его поддержит, если еще полон сомнений – поможет их преодолеть. Она может по заслугам восхвалить Харриет или, напомнив ему обо всех достоинствах независимого положения, избавить от нерешительности, которая для человека его склада, должно быть, невыносима… Они подошли к дому.
– Вы уже заходите? – спросил он.
– Нет, – откликнулась Эмма. При звуках его подавленного голоса она еще больше укрепилась в своем решении: – Пройдусь еще. Мистер Перри пока что не ушел. – Через несколько шагов она добавила: – Мистер Найтли, я очень невежливо прервала вас и, боюсь, причинила боль… Но если вы желаете поговорить со мной откровенно, как с другом, или спросить совета о чем-то, что у вас на уме, то я как ваш друг к вашим услугам… Я все выслушаю и честно скажу, что думаю.
– Как друг! – повторил мистер Найтли. – Эмма, это слово, я боюсь… Но нет, я не хочу… А впрочем, к чему эти колебания? Я зашел слишком далеко, скрывать смысла нет… Эмма, я принимаю ваше предложение. Как это ни странно, я его принимаю и хочу обратиться к вам как к другу… Так скажите же, есть ли у меня хоть какая-то надежда?
Он умолк и вопросительно на нее посмотрел, и взгляд этот словно приковал ее к месту.
– Дорогая моя Эмма, – продолжал он, – и дорогой вы останетесь для меня навеки, как бы ни закончился этот разговор. Дорогая моя, любимая моя Эмма, ответьте же… Если нет, скажите прямо. – Но говорить Эмма была не в силах. – Вы молчите! – с немалым воодушевлением воскликнул он. – Сейчас я о большем и не прошу.
От волнения Эмма чуть не лишилась чувств. Больше всего она боялась, что вот-вот проснется и происходящее окажется лишь самым счастливым на свете сном.
– Эмма, оратор из меня плохой, – вскоре продолжал он со столь искренней и откровенной нежностью, что всяческие сомнения исчезли, – и люби я вас меньше, то, наверное, смог бы сказать красноречивее. Но вы меня знаете… Я всегда говорю вам только правду… Я вас бранил, читал вам мораль, а вы сносили все так, как не снесла бы ни одна другая… Прошу, вытерпите правду и сейчас, милая Эмма. Конечно, манеры мои не слишком любезны. Видит бог, кавалер из меня неважный… Но вы все понимаете… Да, вы понимаете мои чувства… и ответите взаимностью, если сможете. А сейчас я прошу лишь одного: скажите хоть что-нибудь.
Пока он говорил, в голове у Эммы с поразительной скоростью пробегали тысячи мыслей. Не пропустив мимо ушей ни единого его слова, она вдруг осознала всю правду: что надежды Харриет были безосновательны и ошибочны, что она просто заблуждалась, как часто заблуждалась и сама Эмма; что Харриет для него – ничто, а она – все; что все, что она только что говорила с мыслями о Харриет, он воспринял как язык ее собственных чувств; что из-за ее волнения, сомнений, нерешительности, попытки избежать разговора он подумал, будто она не хочет слушать его признаний ей!.. Эмма успела не только убедиться в своем безграничном счастье, но и порадоваться, что не выдала тайну Харриет. Она твердо решила, что ее и впредь следует сохранить… Вот и все, чем она может теперь помочь своей бедной подруге: никакого желания идти на героическую жертву и пытаться убедить его, что Харриет бесконечно ее превосходит и куда более достойна его любви, у нее не было, как не было и возвышенного желания отказать ему раз и навсегда, не объяснив причин, лишь потому, что он не смог бы одновременно жениться на них обеих. Она жалела Харриет и раскаивалась, но, несмотря на все очевидные возможности выказать великодушие, делать этого не собиралась. Эмма сбила подругу с пути и никогда себя за это не простит, но все же чувства не могли затмить здравый смысл, который, как и прежде, порицал столь неравный и унизительный для мистера Найтли союз. Больше на ее пути никто не стоял, хотя легким он по-прежнему не был… И наконец, склонившись на такие настоятельные просьбы, Эмма заговорила… Что же она сказала? Разумеется, все, что полагалось. Все, что и говорит в подобных случаях дама, чтобы дать мужчине понять, что у него нет оснований отчаиваться, и побудить к дальнейшему объяснению. Оказалось, он и впрямь успел отчаяться – она отказалась его выслушать и столь горячо велела ему быть осмотрительнее и молчать, что он на время потерял всякую надежду… Внезапная перемена его поразила: предложение продолжить прогулку и вернуться к разговору, который она сама же только что прервала, – удивительно!.. Эмма понимала, что вела себя непоследовательно, но мистер Найтли любезно с этим смирился и не просил от нее объяснений.
Редко, очень редко правда раскрывается целиком и полностью, и всегда хоть что-то остается тайным или недопонятым, но когда, как в их случае, неверно толкуется лишь поведение, а не чувства, то ничего страшного в этом нет. Ее сердце успокоилось и было полностью готово принять его.
Оказалось, что мистер Найтли и не подозревал о ее чувствах. Когда он шел к ней в сад, у него не было планов объясниться. Он лишь совершенно бескорыстно хотел узнать, как она справляется с известием о помолвке Фрэнка Черчилля, и, при необходимости, утешить ее и ободрить советом. Все остальное произошло под влиянием минуты и того, что он от нее услышал. Когда он узнал, что Эмма к Фрэнку Черчиллю совершенно равнодушна, что ее сердце никогда ему не принадлежало, в его душе зародилась надежда, что со временем он сумеет завоевать ее расположение. Мистер Найтли и не надеялся на взаимность в настоящем, но на мгновение чувство возобладало над разумом, и он захотел услышать, что Эмма не запрещает ему добиваться ее любви… А оказалось, что он смеет надеяться даже на большее. Он лишь просил разрешения заслужить ее любовь, а она уже его любила!.. Еще полчаса назад он был в полном отчаянии, теперь же – в таком совершенном блаженстве, что иначе и не назовешь.
Про Эмму можно было сказать то же самое. За эти полчаса они оба убедились в том, что любимы, избавились от заблуждений, ревности и недоверия. Мистер Найтли начал ревновать давным-давно, еще с первого приезда – а то и с ожидания – Фрэнка Черчилля. Он полюбил Эмму и начал ревновать почти одновременно, и одно чувство сильнее разжигало в нем другое. Именно из-за ревности он и уехал в Лондон. Поездка на Бокс-Хилл стала решающей. Мистер Найтли понял, что больше не может смотреть, как Эмма позволяет и поощряет внимание другого. Он думал, что отъезд поможет ему охладеть. Но выбрал для того неверное место. В доме его брата все дышало домашней приветливостью и семейным счастьем, Изабелла слишком походила на свою сестру, уступая ей лишь в тех мелочах, за которые мистер Найтли и полюбил Эмму, и сколько бы он у них ни пробыл – ничем бы ему это не помогло. И все же он день за днем упрямо терпел, пока сегодня с утренней почтой не получил записку с новостями о помолке. Он обрадовался и даже того не устыдился, ведь всегда считал, что Фрэнк Черчилль Эммы совершенно недостоин. Новость его чрезвычайно взволновала, побудив немедленно отправиться домой. Он поскакал прямо в дождь и сразу же после обеда пришел в Хартфилд, чтобы узнать, как переносит удар самая милая, самая лучшая, самая совершенная, несмотря на все ее несовершенства.
Мистер Найтли застал Эмму взволнованной и печальной. Фрэнк Черчилль – просто подлец!.. Затем он услышал, что она никогда его не любила. Пожалуй, Фрэнк Черчилль не так безнадежен… Теперь же она стала его Эммой, она пообещала ему свое сердце, и, вспомни он сейчас о Фрэнке Черчилле, то даже решил бы, что он вполне славный малый.
Глава XIV
Как изменилось настроение Эммы за время прогулки! Выходя из дома, она надеялась хотя бы немного передохнуть от страданий, а возвращаясь – трепетала от небывалого счастья, которое, она знала, даже возрастет, когда этот волнительный трепет уймется.
Они сели пить чай – то же общество за тем же столом. Как часто они вот так сидели здесь втроем! И как часто взгляд ее падал на те же кусты, залитые тем же волшебным светом закатного солнца! Но никогда прежде не испытывала Эмма ничего подобного, и ей стоило больших усилий взять себя в руки и исполнять обязанности внимательной хозяйки и заботливой дочери.
Бедный мистер Вудхаус и не подозревал, какое предательство замыслил человек, которого он так сердечно принимает и за которого так беспокоится, не простудился ли он в пути. Если бы мистер Вудхаус мог заглянуть в сердце мистера Найтли, то не стал бы столь волноваться за его легкие, но он и представить себе не мог, какая на него надвигается беда. Не замечая ничего необычного в поведении своих собеседников, он безмятежно пересказывал им все новости, которые узнал от мистера Перри, и довольно болтал о том о сем, совершенно не подозревая, что они могли бы рассказать ему ответ.