Пока мистер Найтли сидел с ними, Эмма была в постоянном возбуждении чувств, но когда он ушел, стала понемногу успокаиваться и остывать. За вечер она столько пережила, что всю ночь проворочалась без сна и в раздумьях о двух весьма серьезных обстоятельствах, которые могли помешать ее счастью. Ее батюшка и… Харриет. Оставшись одна, Эмма почувствовала бремя их притязаний. Как же ей сохранить их покой? В отношении отца ответ нашелся быстро. Она пока что не знала, что попросит от нее мистер Найтли, но, прислушавшись к собственному сердцу, твердо решила, что никогда не покинет отца… Эмма даже всплакнула от того, что вообще позволила себе грешную мысль об отъезде. Покуда батюшка ее жив, речь может идти лишь о помолвке, однако она старалась льстить себя надеждой на то, что отец даже порадуется за ее судьбу, едва только осознает, что угрозы разлуки нет. С Харриет дело обстояло труднее. Как избавить ее от ненужных страданий? Как искупить свою вину? Как не сделаться ее врагом? Эмма ломала голову над этими вопросами, непрестанно терзаясь от жестоких упреков и горестных сожалений… Наконец она лишь укрепилась в своем решении пока что с подругой не видеться и при необходимости сообщаться исключительно перепиской. Эмма подумала, что хорошо бы Харриет вообще на время из Хайбери уехать, и, поддавшись своей любви строить планы, решила, что было бы целесообразно заручиться для нее приглашением на Бранзуик-сквер. Харриет Изабелле нравилась, и несколько недель в Лондоне будут для нее интересным развлечением. Зная Харриет, Эмма была уверена, что ей пойдут на пользу новая обстановка, улицы, лавки и дети. Во всяком случае, этот жест станет свидетельством внимания и доброты со стороны Эммы, а также способом пока что не видеться и отсрочить сей страшный день, который снова сведет их вместе.
Она встала пораньше и написала Харриет письмо. Занятие это повергло ее в уныние, и мистер Найтли, явившийся в Хартфилд к завтраку, оказался как раз вовремя. Лишь прогулявшись с ним полчаса по саду за приятной беседой, Эмма вновь воспрянула духом.
Вскоре после его ухода – Эмма даже не успела задуматься о ком-либо еще – из Рэндаллса пришел очень толстый конверт. Она догадалась, что в нем за письмо, и с неудовольствием подумала, что придется его прочесть. Эмма больше не держала зла на Фрэнка Черчилля, не хотела его объяснений и желала всего лишь остаться наедине со своими мыслями. К тому же она была уверена, что его доводы понять не сможет. Но делать было нечего. Эмма открыла конверт: там, как она и думала, лежало письмо к миссис Уэстон от Фрэнка Черчилля, а в него была вложена записка:
«Дорогая Эмма, я с величайшим удовольствием направляю вам это письмо. Знаю, что вы отдадите ему должное, и нисколько не сомневаюсь, что оно вас порадует. Отныне мы не разойдемся во мнениях относительно его автора. Не стану писать долгих предисловий. У нас все хорошо. Письмо исцелило меня от беспокойства, которым я терзалась в последнее время. Во вторник мне показалось, что вы выглядите неважно, но утро тогда было хмурое, и, хотя вы вечно твердите, что погода на вас не влияет, на всех, по-моему, сказываются северо-восточные ветра. Я очень беспокоилась за вашего батюшку во время грозы во вторник вечером и следующим утром, но мистер Перри меня вчера заверил, что с ним все хорошо.
Ваша А. У.
К миссис Уэстон.
Виндзор, … июля.
Любезная миссис Уэстон,
Ежели я смог вчера выразиться ясно, то вы будете ждать этого письма, но так или иначе знаю, что прочтете вы его с беспристрастностью и снисхождением. Вы – сама доброта, но, боюсь, даже вашей доброты не хватит, чтобы простить некоторые мои поступки… Но тою, кто вправе негодовать еще больше, я прощен. Пока я пишу эти строки, отвага моя растет. Тем, кому сопутствует удача, трудно оставаться смиренными. Дважды я уже просил прощения, и дважды мне повезло – меня простили. Боюсь, как бы мне не проникнуться излишней уверенности и в вашем прощении, а также прощении тех ваших друзей, которые имеют все основания на меня гневаться… Постарайтесь представить мое положение, когда я впервые приехал в Рэндаллс, подумайте о тайне, которую я всеми силами должен был сохранить. Именно так обстояло дело. Имел ли я право ставить себя в такое положение, которое требует столько скрытности, – вопрос другой. Не буду здесь в него вдаваться. Любому, кто не может понять моего искушения на себя это право взять, предлагаю найти в Хайбери один кирпичный домик с подъемными окнами на первом этаже и створчатыми – на втором. Я не посмел сделать предложение открыто – трудности обстановки того времени в Анскоме ясны и не требуют объяснений. В Уэймуте мне повезло уговорить самую честную женщину на свете пожалеть меня и согласиться на тайную помолвку. Откажи она – я сошел бы с ума… Вы спросите: на что же я надеялся? Чего ждал? Чего угодно: времени, случая, обстоятельства… Я готов был долго и старательно убеждать или внезапно все выложить, извести их своим упорством, полагаться на здоровье или на недуги. Передо мной были открыты все пути, главного я уже добился – обещания хранить верность и писать мне письма. Если же этого мало, то, дорогая миссис Уэстон, я имею честь быть сыном вашего мужа: от него я унаследовал склонность всегда надеяться на лучшее, а с таким достоянием ни дома, ни земли не сравнятся… Так и обстояли дела, когда я впервые приехал в Рэндаллс, и мне совестно, что я не нанес визит раньше. Оглянувшись назад, вы поймете, что я приехал, только когда в Хайбери переехала мисс Фэрфакс. Я нанес обиду лично вам и знаю, что вы сразу же меня простите. Но я надеюсь и на прощение своего отца, пускай знает: все то время, что я не навещал Рэндаллс, я был лишен счастья познакомиться с вами. Надеюсь, что в те счастливые две недели у вас я дал лишь один повод меня осудить. И здесь я подхожу к самому главному, к той важной части моего поведения, которая не дает мне покоя и требует подробного объяснения. С глубочайшим уважением и самыми теплыми дружескими чувствами пишу я имя мисс Вудхаус. Полагаю, отец сочтет, что следует добавить и «с величайшим стыдом». Несколько слов, которые вырвались у него вчера по сему поводу, ясно говорят о его мнении и о его порицании – и я признаю, что виноват. В моем поведении с мисс Вудхаус я позволил себе больше, чем следовало. Желая скрыть важную для меня тайну, я злоупотребил нашим моментальным расположением друг к другу. Я не стану отрицать, что притворялся перед всеми, будто мисс Вудхаус – главный предмет моих симпатий, однако я уверен, что вы поверите моему заявлению: не будь я убежден в ее совершенном безразличии, то не стал бы из своих корыстных побуждений вести себя подобным образом. При всем своем дружелюбии и очаровании мисс Вудхаус не производит впечатления девицы влюбчивой. Я был убежден, что она в меня влюбляться не собирается, а большего и пожелать не мог. Она принимала мое внимание с легкой, дружеской, веселой игривостью, которая как раз отвечала моим намерениям. Полагаю, мы друг друга понимали. В силу нашего положения я должен был оказывать ей знаки внимания, и как должное они и воспринимались. Не знаю, начала ли мисс Вудхаус за те две недели о чем-либо догадываться, но помню, что когда зашел к ней попрощаться, то чуть было не раскрыл ей всю правду. Мне казалось, что в ней уже назрели некоторые подозрения, и я не сомневаюсь, что позже она меня разгадала. Даже если она не знала всех подробностей, при ее сообразительности мисс Вудхаус наверняка поняла хотя бы часть. Я даже не сомневаюсь. Вот увидите, услышав эту новость, она почти не удивится. Она часто делала мне намеки. Помню, на балу она мне сказала, что я должен быть благодарен миссис Элтон за ее внимание к мисс Фэрфакс… Надеюсь, это объяснение во многом искупит мои ошибки в ваших глазах и глазах моего отца. Покуда вы полагали, что я погрешил против нее, я не заслуживал прощения ни от вас, ни от него. Простите же меня и помогите добиться прощения и благосклонности вышеназванной Эммы Вудхаус, к которой я питаю истинно братскую привязанность и которой желаю когда-нибудь столь же сильно и счастливо полюбить, как я… Теперь у вас есть ключ ко всем моим непонятным словам и поступкам. Сердце мое было в Хайбери, и я старался как можно чаще устремляться туда и телом, вызывая при этом как можно меньше подозрений. Если вам запомнились какие-либо странности в моем поведении, то смело относите их на этот счет… Что же до фортепиано, о котором было столько толков, то считаю необходимым отметить, что заказано оно было без ведома мисс Ф., которая никогда бы мне этого не позволила. Невозможно воздать должное той нежности ума, которую она выказала за все время нашей помолвки. Искренне надеюсь, что вскоре вы и сами познакомитесь с ней ближе. Слов не хватит, чтобы описать ее. Она сама вам все про себя расскажет, но только не в разговорах, потому что нет в мире другого такого создания, которое столь решительно не признает свои достоинства… С тех пор, как я начал это письмо – а оно выходит гораздо длиннее, чем я предполагал, – от нее пришла весточка. Она пишет, что здоровье у нее прекрасное, но поскольку она никогда не жалуется, я боюсь этому верить. Мне бы хотелось узнать от вас, как вы ее находите. Я знаю, что вы скоро нанесете ей визит, она уже сейчас трепещет от страха. Может, уже нанесли. Прошу, не откладывайте с ответом, я с нетерпением жду подробнейшего письма. Вы помните, какие считаные минуты я провел в Рэндаллсе и в каком смятенном, безумном состоянии – я и сейчас не лучше. Я сам не свой – то ли от счастья, то ли от горя. Когда я думаю о том, сколько доброты и милости мне выказывают, о ее совершенстве, ее терпении, о великодушии моего дядюшки – то я вне себя от радости! Но когда я вспоминаю, через что заставил ее пройти, вспоминаю о том, сколь мало я заслуживаю прощения, – я вне себя от гнева. Если бы я только мог вновь с ней увидеться! Но пока что и заговорить об этом не смею. Дядюшка и так был ко мне слишком добр… Но на этом я не могу закончить своего длинного письма. Вы еще не все знаете. Вчера я был не в состоянии изложить все подробности связно, но понимаю, что внезапность и в некотором роде несв