оевременность, с которой раскрылась наша тайна, требуют объяснения. Несмотря на то, что, как вы можете догадаться, событие, произошедшее 26-го числа прошлого месяца, открыло для меня счастливейшие возможности, я никогда не позволил бы себе действовать столь торопливо, если бы не особые обстоятельства, – нельзя было терять ни минуты. Я бы и сам постыдился подобной поспешности, а она, со всей ее утонченностью, и подавно. Но выбора не было. Внезапность, с которой она приняла предложение этой женщины… Здесь я был вынужден прерваться, чтобы взять себя в руки и успокоиться. Я немного прогулялся и, надеюсь, достаточно остыл, чтобы достойным образом дописать письмо… Речь пойдет о самом унизительном для меня воспоминании. Мне стыдно за мои поступки. И здесь я вынужден признать, что мое внимание к мисс Вудхаус было в высшей степени предосудительным, ибо оно ранило чувства мисс Ф. Она моего поведения не одобряла, и одного этого должно было быть достаточно… Я оправдывался тем, что это помогает скрыть правду, но ее это не убеждало. Она выказывала свое недовольство. А я думал, что это просто вздор, что она вечно ведет себя чересчур щепетильно и осторожно, даже считал ее холодной. Но она во всем была права. Прислушайся я к ней, веди я себя прилично, так, как она меня просила, то избежал бы величайшего в моей жизни несчастья… Мы поссорились… Вы помните то утро в Донуэлле? Тогда-то и достигли высшей точки все накопленные мелкие разногласия. Я опоздал и по дороге встретил ее, когда она возвращалась домой. Я хотел ее проводить, но она мне не позволила. Она наотрез отказалась от моего предложения, а я решил, что она просто зря упрямится. Теперь-то я понимаю, что она вполне естественно желала действовать с последовательностью и осмотрительностью. В одну минуту я, стараясь всех обмануть, совершенно очевидно ухаживаю за другой, а в следующую – прошу ее согласиться на поступок, который перечеркнет все наши предосторожности… Если бы нас увидели вместе по дороге из Донуэлла в Хайбери, то, несомненно, заподозрили бы правду. Но меня ее отказ разгневал. Я усомнился в ее чувствах. И усомнился еще более на следующий день, во время поездки на Бокс-Хилл, когда в ответ на мое недопустимое поведение, мое постыдное, надменное пренебрежение ею, мое явное внимание к мисс В., которое не вынесла бы ни одна разумная женщина, она совершенно ясно высказала свое возмущение. Словом, она в этой ссоре была не виновата, я же повел себя отвратительно. В тот же вечер я уехал в Ричмонд, хотя мог остаться с вами до утра, просто из-за того, что ужасно на нее сердился. Даже тогда мне хватало ума ждать примирения, но я сильно обиделся, оскорбился ее холодностью и уехал, решив, что это она должна делать первый шаг к примирению… Я буду вечно благодарен судьбе за то, что вас не было с нами на Бокс-Хилл. Если бы вы видели, как я тогда себя вел, то навсегда бы лишили меня своего расположения. На ней эти события сказались немедленно: только узнав, что я и в самом деле покинул Рэндаллс, она согласилась на предложение этой назойливой миссис Элтон, чье обхождение с мисс Ф., кстати сказать, всегда вселяло в меня негодование и отвращение. Не пользуйся я сам бесконечным терпением моих друзей, я бы решительно возмутился, как они могут выказывать столько терпения по отношению к сей особе. «Джейн»! Подумать только! Прошу заметить, что даже в сем письме и разговорах с вами я ни разу не позволил себе подобной вольности. А теперь представьте мои чувства, когда я услышал, как Элтоны совершенно бестактно треплют это имя к месту и не к месту, наглейшим образом воображая, будто в чем-то ее превосходят. Прошу, потерпите еще немного, я почти дописал… Так вот, она приняла ее предложение, решилась полностью разорвать со мною все связи и на следующий день написала, что больше мы с ней никогда не увидимся. Что эта помолвка принесла нам обоим лишь сожаления и несчастья, и она ее расторгает. Ее письмо пришло в то самое утро, когда скончалась моя бедная тетушка. Я тотчас же на него ответил, но в голове у меня творился беспорядок, на меня разом навалилось множество дел, и вместо того, чтобы отправить свой ответ с кипой остальных писем, я запер его в ящик стола. Я был совершенно уверен, будто написал все, что следовало написать, чтобы ее успокоить… Я расстроился, что она ничего мне не ответила, но как-то это себе объяснил. Я был чересчур занят и – чего греха таить – рад новым возможностям, чтобы насторожиться. Мы отправились в Виндзор, а через два дня я получил от нее посылку – она вернула мне все мои письма! К ней была приложена записка, в которой она выражала свое крайнее удивление тем, что я и строчки ей не ответил, и добавляла, что молчание в подобном случае невозможно истолковать двусмысленно, что для нас обоих желательно как можно скорее покончить со всем этим делом, что она возвращает мне посылкой все мои письма и просит, чтобы я тоже отправил ее письма либо до конца недели по адресу в Хайбери, либо после этого по адресу такому-то к миссис Смолридж недалеко от Бристоля. Я вспомнил сие имя и сие место, я знал все об этом предложении и сразу понял, что она задумала. Сей решительный поступок был полностью в ее характере, а то, что она ничего не сообщила о нем в своем предыдущем письме, лишний раз свидетельствовало о ее бескорыстной нежности. Сие могло бы выглядеть как угроза, а она ни за что на свете не хотела мне угрожать… Представьте же мое потрясение! Представьте, как я проклинал почту, пока не обнаружил, что сам во всем виноват!.. Что же мне было делать? Оставалось одно – поговорить с дядюшкой. Без его благословения я и не смел надеяться, что меня выслушают. Я все ему рассказал, обстоятельства мне благоприятствовали: последние события усмирили его гордыню, и он – даже скорее, чем я ожидал, – уступил, дал свое полное согласие и напоследок – бедный! – пожелал, чтобы я обрел в браке такое же счастье, как и он. Но думаю, мой брак будет все же несколько иным… Вы, верно, готовы пожалеть меня за то, что я пережил, пока открывался ему, пока ждал его ответа, пока решалась моя судьба? Но нет, не жалейте меня сейчас. Подождите, пока не узнаете, как я примчался в Хайбери и увидел, что сделалось с нею по моей вине. Пока не узнаете, какие чувства я испытал, увидев ее, слабую и измученную… Я прибыл в Хайбери к тому часу, когда, судя по их привычке поздно завтракать, мог надеяться застать ее одну… Мои надежды оправдались, как оправдались и те надежды, ради которых я приехал. Мне стоило больших усилий расправиться с ее вполне справедливым недовольством. Но теперь все позади. Мы помирились, стали дороже, куда дороже друг другу и больше никогда не позволим ни одной ссоре разлучить нас. Вот теперь я могу наконец закончить свое письмо. Я бесконечно вам благодарен за всю вашу доброту и еще больше благодарен за то внимание, которое ваше сердце подскажет вам оказать ей. Если вы сочтете, что я несколько счастливее, чем того заслуживаю, то знайте, что я совершенно с вами согласен… Мисс В. зовет меня баловнем судьбы. Надеюсь, она права… В одном отношении судьба и впрямь ко мне благосклонна, ибо я имею право подписаться как
Ваш преданный и любящий сын,
Ф. К. Уэстон-Черчилль
Глава XV
Письмо не могло не тронуть Эмму за душу. Несмотря на прежнюю свою предубежденность, она, как и предсказывала миссис Уэстон, отдала ему должное. Как только она дочитала до первого упоминания собственного имени, устоять было невозможно: каждая строчка представляла интерес, каждое слово доставляло удовольствие. Когда же Эмма дочитала до того места, где речь шла уже не о ней, письмо сохранило свою привлекательность: теперь к ней вернулась прежняя симпатия к его автору, а история любви обретала особую прелесть в свете последних событий ее жизни. Она прочла все письмо не отрываясь. Он, разумеется, был виноват, но куда меньше, чем она прежде предполагала. Фрэнк Черчилль так страдал, так сожалел о содеянном, так благодарил миссис Уэстон, так сильно любил мисс Фэрфакс, что невозможно было оставаться к нему суровой. Душа Эммы была переполнена счастьем, и войди он сейчас в комнату, то она, несомненно, горячо пожала бы ему руку.
Письмо столь ее впечатлило, что, когда опять пришел мистер Найтли, она захотела, чтобы он тоже его прочитал. Эмма не сомневалась, что миссис Уэстон была бы рада им поделиться, особенно с кем-то вроде мистера Найтли – человека, который видел в поведении мистера Фрэнка Черчилля столько предосудительного.
– С удовольствием на него погляжу, – сказал мистер Найтли, – вот только оно, кажется, длинное. Прочту его дома, верну вам завтра.
Но так никуда не годилось. Вечером собирался зайти мистер Уэстон, и письмо следовало отдать ему.
– Я бы лучше провел время за разговором с вами, – ответил он, – но раз уж того требует справедливость, то придется прочесть.
Мистер Найтли начал читать и почти сразу же оторвался:
– Предложил бы мне кто-то прочесть письмо сего джентльмена к мачехе пару месяцев назад, я не взял бы его с таким безразличием.
Он продолжил читать, а затем с улыбкой заметил:
– Хм! Пышное начало. Впрочем, в его духе. Каждый пишет по-своему. Не будем судить его строго.
Через некоторое время он добавил:
– Я сразу буду делиться своими мыслями, пока читаю. Хотя бы буду чувствовать, что я сейчас с вами. Тогда не так жаль будет потерянного времени, но если вы против…
– Отнюдь. С удовольствием послушаю.
Мистер Найтли продолжил читать уже с большим рвением.
– Вот здесь он лукавит, – сказал он, – когда пишет об искушении. Знает, что был не прав, вот и не может ничем оправдать… Плохо. Не стоило вообще заключать подобную помолвку… «Унаследовал склонность отца…» – это он несправедлив. Жизнерадостный нрав мистера Уэстона всегда помогал ему в его честных и благородных начинаниях, однако мистер Уэстон сам добился своего нынешнего счастья и полностью его заслужил… А вот это верно – он явился, только когда приехала мисс Фэрфакс.
– И я прекрасно помню, – сказала Эмма, – как вы твердили, что он мог бы приехать и раньше, если бы только захотел. Вы очень благородно сейчас об этом не упоминаете, но вы были совершенно правы.