Глава I
Эмме не пришлось долго думать, чтобы понять природу того волнения, которое принесла ей новость о приезде Фрэнка Черчилля. Она быстро убедилась, что не за себя смущается и опасается, а за него. Ее собственные чувства совершенно ослабли и не стоили внимания, а вот если он, влюбленный, очевидно, гораздо сильнее ее, вернется, полный тех же пылких чувств, с какими уезжал, то беды не миновать. Если за два месяца разлука не охладила его, то ее поджидали опасности и невзгоды – нужно быть осмотрительнее и ради него, и ради себя. Эмма и сама не желала вновь подвергнуться чувствам, и его обязана была никоим образом не поощрять.
Главное – удержать его от прямого признания. Не хотелось бы заканчивать их нынешнюю дружбу столь болезненным способом! И все же душа ее жаждала какой-то развязки. Эмма чувствовала, что с приходом весны случится некоторый перелом, некое событие, нечто такое, что повлияет на ее теперешние невозмутимость и умиротворение.
Довольно скоро – хотя и не так скоро, как предсказывал мистер Уэстон, – она смогла судить о чувствах Фрэнка Черчилля. Анскомское семейство приехало в Лондон позже, чем ожидалось, зато Фрэнк прибыл в Хайбери сразу же по приезде. Он смог отлучиться лишь на несколько часов и большего позволить себе пока что не мог. Из Рэндаллса Фрэнк тут же пришел в Хартфилд, и Эмма, со всей ее тонкой наблюдательностью, быстро оценила, какие чувства он испытывает и как ей себя вести. Они поприветствовали друг друга как настоящие друзья. Не могло быть никаких сомнений, что он чрезвычайно рад ее видеть. Однако Эмма сразу же заподозрила, что он охладел и не питает к ней былой нежности. Она внимательно за ним следила. Было очевидно: он уже не столь сильно влюблен. Разлука, а также, вероятно, уверенность в том, что к нему равнодушны, возымели вполне естественное и весьма желанное действие.
У него было прекрасное настроение: он, как всегда, с готовностью поддерживал беседу и смеялся, казалось, радовался случаю вспомнить свой прошлый визит и даже был в некоторой степени взволнован. Не из-за спокойствия Эмма рассудила о его новообретенном безразличии. Фрэнк отнюдь не был спокоен – напротив, он был немало возбужден, в его поведении чувствовалась какая-то суетливость. Его сегодняшняя оживленность, казалось, его самого не радовала. Однако сомнений по поводу его чувств не осталось и вовсе, когда, пробыв у них всего лишь четверть часа, Фрэнк Черчилль поспешил в Хайбери, чтобы нанести другие визиты. По пути в Хартфилд он встретил некоторых старых знакомых и успел разве что быстро поздороваться, однако смеет полагать, что они будут разочарованы, если он к ним не зайдет. Как бы ни хотелось ему побыть в Хартфилде подольше, к несчастью, он вынужден бежать. Эмма нисколько не сомневалась, что молодой человек к ней остыл, однако его взволнованность и стремление поскорее уйти говорили о том, что полностью он не исцелился и теперь боялся: останься он подольше, чувства снова над ним возобладают.
Прошло десять дней, однако больше Фрэнк Черчилль не приезжал. Он все время надеялся и собирался, но всякий раз встречал к тому препятствия. Его тете постоянно требовалось его присутствие. Так писал он в Рэндаллс. Если то была правда и он в самом деле пытался их навестить, то приезд в Лондон, по всей видимости, не исцелил беспокойства и своенравия миссис Черчилль. В том, что ей и правда нездоровится, Фрэнк был уверен и объявил об этом в Рэндаллсе. Хотя многое и возможно было приписать ее блажи, он не сомневался, что за последние полгода здоровье тетки и впрямь ухудшилось. Фрэнк полагал, что его возможно поправить правильным уходом и лекарствами и что миссис Черчилль, несомненно, проживет еще долгие годы, однако с мистером Уэстоном, который утверждал, будто жалобы ее выдуманные и она совершенно здорова, согласиться не мог.
Вскоре выяснилось, что Лондон ей не подходит. Она не выносит его шума. Он постоянно раздражает ее нервы и приносит страдания, так что под конец их десятого дня в городе Фрэнк сообщил в письме в Рэндаллс, что планы меняются. Они немедленно переезжают в Ричмонд. Там миссис Черчилль рекомендовали одного известного врача, да и сам город ей по нраву. Они уже сняли меблированный дом в ее любимом месте и полагают, что перемена принесет большую пользу.
Эмме передали, что Фрэнк чрезвычайно рад новым обстоятельствам и, кажется, благодарен судьбе за возможность провести два месяца – дом сняли на май и июнь – в такой близости от многочисленных и дорогих друзей. Ей сообщили, что теперь он совершенно уверен в возможности навещать их так часто, как пожелает.
Эмма догадывалась, как мистер Уэстон понимает эти радостные планы сына. Ее одну он считает причиной его счастья. Она же надеялась, что это не так. За два месяца все станет окончательно ясно.
В счастье самого мистера Уэстона сомневаться не приходилось. Он был в полном восторге. Прежде о таких переменах он мог только мечтать, теперь же Фрэнк и правда будет жить действительно по соседству. Что девять миль для молодого человека? Час езды. Он станет приезжать постоянно. Разница между Ричмондом и Лондоном велика: теперь они смогут видеться все время, когда до этого не могли видеться вовсе. Шестнадцать миль – нет, даже восемнадцать, если считать до Манчестер-стрит, – это расстояние серьезное. Даже если Фрэнк и мог выбраться, то весь день проводил в дороге. Нет, Лондон в этом отношении ничуть не лучше Анскома, а вот Ричмонд столь близко, что теперь у них не будет никаких трудностей. Ближе и не пожелаешь!
С новостью о переезде возобновились разговоры о бале в «Короне». О нем и прежде не забывали, однако очень скоро отказались от напрасных попыток назначить точный день. Теперь же балу быть! Продолжились прежние приготовления, и вскоре после переезда Черчиллей в Ричмонд от Фрэнка пришла весточка, в которой он сообщал, что тетке уже гораздо лучше и что он, вне всяких сомнений, сможет приехать к ним на сутки в любое назначенное время, и просил долго с балом не затягивать.
Задумка мистера Уэстона обещала стать явью. Всего несколько дней отделяли молодежь Хайбери от полного счастья.
Мистер Вудхаус смирился. Время года, несомненно, облегчало его горькую участь. Май во всех отношениях лучше февраля. Компанию ему на вечер согласилась составить миссис Бейтс, Эмма дала Джеймсу все необходимые указания, а сам мистер Вудхаус жизнерадостно выразил надежду, что ни с малышом Генри, ни с малышом Джоном в отсутствие милой Эммы ничего не случится.
Глава II
На этот раз балу ничто не помешало. День был назначен, и день настал. Утро прошло в тревожном ожидании, но наконец Фрэнк Черчилль собственной персоной явился к обеду в Рэндаллс, и все вздохнули спокойно.
Они с Эммой еще не виделись. Их первая за эти дни встреча должна была произойти в «Короне», но, к счастью, не при многочисленных гостях. Мистер Уэстон столь горячо просил Эмму приехать сразу же после них и до остальных приглашенных, чтобы оценить приличие и удобство комнат, что она не смогла ему отказать, и потому ей предстояло провести некоторое время до всеобщей суматохи в обществе молодого человека. Она заехала за Харриет, и вместе они прибыли в «Корону» как раз вовремя, сразу вслед за своими рэндаллсскими друзьями.
Фрэнк Черчилль, казалось, их поджидал, и, хотя он был молчалив, по глазам его можно было судить, что он предвкушает чудесный вечер. Они все вместе прошлись по комнатам, чтобы проверить, все ли в порядке, и всего через несколько минут к ним присоединились еще одни гости. Только заслышав их экипаж, Эмма не могла не удивиться. «Не слишком ли рано?» – чуть не вырвалось у нее, но вскоре оказалось, что это семейство старинных друзей мистера Уэстона, которых он, как и ее, призвал к себе на помощь. Вслед за ними подъехала еще одна повозка – двоюродные родственники, приглашенные пораньше с той же целью. Выходило, что добрая половина гостей уже собралась для предварительного осмотра.
Эмма осознала, что не единственно на ее вкус полагается мистер Уэстон. Невелика радость быть любимицей и близкой подругой человека, у которого полно других любимцев и поверенных. Ей нравилась его общительность, однако некоторая сдержанность была бы ему к лицу. Дружелюбность ко всем, но не дружба со всеми – вот качество настоящего джентльмена. Такой мужчина был бы ей по душе. Все вместе они снова обошли комнаты, все посмотрели, все похвалили и затем от нечего делать собрались полукругом у камина, отмечая каждый на свой лад, как же приятно даже в мае погреться вечером у камина.
Эмма узнала, что, будь на то воля мистера Уэстона, число его приближенных советников было бы даже больше. По пути из Рэндаллса они остановились у миссис Бейтс и предложили свой экипаж, однако выяснилось, что тетушку и племянницу привезут Элтоны.
Фрэнк встал рядом с Эммой, но поведение его говорило, что он явно чем-то обеспокоен. Он то и дело оглядывался по сторонам, подходил к дверям, прислушивался, не подъехала ли очередная повозка – то ли в нетерпении начать бал, то ли из страха все время находиться рядом с ней.
Вспомнили о миссис Элтон.
– Думаю, скоро она приедет, – сказал он. – Мне очень любопытно познакомиться с миссис Элтон, я столько о ней слышал. Наверное, недолго ждать осталось.
Появился экипаж. Фрэнк встрепенулся, однако сразу вернулся назад со словами:
– Я совсем забыл, что еще ей не представлен. Я ведь не знаком ни с мистером, ни с миссис Элтон. Не стоит бежать вперед всех.
Вошли Элтоны, посыпались улыбки и любезности.
– А где же мисс Бейтс и мисс Фэрфакс? – спросил, оглядываясь, мистер Уэстон. – Мы думали, они приедут с вами.
Он почти угадал. За ними как раз отправили экипаж. Эмме не терпелось узнать первые впечатления Фрэнка о миссис Элтон, его мысли о ее вычурном платье и снисходительных улыбках. Наверняка ему будет что сказать, ведь после их знакомства он принялся уделять ей очень пристальное внимание.
Через несколько минут повозка вернулась. Кто-то сказал, что на улице дождь.
– Я позабочусь о зонтиках, сэр. Нельзя забывать о здоровье мисс Бейтс, – сказал Фрэнк отцу и тут же убежал. Мистер Уэстон хотел было пойти вслед за сыном, но его задержала миссис Элтон. Ей не терпелось одарить его своим впечатлением о молодом человеке, и она так живо к этому приступила, что даже сам Фрэнк Черчилль, который поспешно направился ко входу, наверняка все слышал.
– Славный, очень славный молодой человек. Помните, мистер Уэстон, я честно вам сказала, что сама составлю свое мнение. Так вот, я чрезвычайно им довольна. Можете мне верить. Я никогда не льщу. По-моему, очень красивый молодой человек, а манеры – как раз такие, как я люблю и одобряю. Истинный джентльмен, без тени тщеславия и фатовства. Знаете, я терпеть не могу фатов, это воистину кошмар. В Мейпл-Гроув им никогда не были рады. Ни я, ни мистер Саклинг их не выносим, иногда приходилось по-настоящему грубить! Вот Селина с ними гораздо терпеливее, у нее удивительно мягкий нрав.
Внимание мистера Уэстона легко было завоевать разговорами о сыне, но едва речь зашла о Мейпл-Гроув, он сразу же вспомнил, что только что прибыли дамы, а значит, им нужно оказать должное внимание, и со счастливой улыбкой он убежал прочь.
Миссис Элтон обратилась к миссис Уэстон:
– Не сомневаюсь, это наш экипаж с мисс Бейтс и Джейн. У нас кучер быстро гонит, и лошади резвые! Никто быстрее нас не ездит. Какое удовольствие – посылать экипаж за друзьями! Вы, как я понимаю, тоже предлагали свою помощь, однако впредь этого не понадобится. Можете быть уверены: уж о них я всегда позабочусь.
В комнату вошли мисс Бейтс и мисс Фэрфакс в сопровождении джентльменов, и миссис Элтон, казалось, решила, что обязана приветствовать их наравне с миссис Уэстон. Это было заметно по ее жестам и движениям всякому, кто, как и Эмма, наблюдал за ней со стороны, а вот слова ее, да и слова всех остальных в комнате тотчас же потонули в нескончаемом потоке болтовни мисс Бейтс, которая начала говорить от самой повозки и долго не смолкала даже после того, как присоединилась к обществу у камина. С порога послышалось:
– Как любезно с вашей стороны!.. Что вы, что вы, какой дождь? Разве же это дождь? За себя я не волнуюсь. У меня подошва толстая. А Джейн говорит, что… Ох! – воскликнула она, едва ступив через порог. – Ого! Великолепно!.. Очаровательно!.. Право же, как чудно придумано! Лучше и не представишь. Выше всех ожиданий… Сколько света!.. Джейн, Джейн, посмотри!.. Видала ты сие когда-нибудь? Ах! Мистер Уэстон, не иначе вы нашли лампу Аладдина. Наша добрая миссис Стоукс просто не узна́ет собственную залу. Я с ней столкнулась на входе, она как раз у дверей стоит. «А! – говорю я. – Миссис Стоукс!» Ну а больше ничего сказать не успела, – тут гостью встретила миссис Уэстон. – Я замечательно, благодарю, благодарю вас. Надеюсь, что и вы в добром здравии. Да, очень рада это слышать… Я все боялась, как бы у вас голова не разболелась!.. Вы так часто мимо нас ходили, столько у вас было хлопот. Очень, очень рада это слышать. А, миссис Элтон! Признательны вам за экипаж! Как раз вовремя. Мы с Джейн были уже готовы. Ни на миг не задержали лошадей. Чрезвычайно удобный экипаж… Ах, миссис Уэстон! И вам я тоже весьма признательна. Миссис Элтон любезно заранее прислала Джейн записку, а так мы бы с удовольствием… Два таких добрых предложения в один день! Как нам повезло с соседями. Я матушке так и сказала: «Честное слово, такие соседи!..» Ах, благодарю, матушка себя чувствует прекрасно. Отправилась к мистеру Вудхаусу. Я ее заставила взять с собой шаль… вечерами так холодно становится… ее новую большую шаль… Это от миссис Диксон подарок по случаю свадьбы… Как мило с ее стороны подумать о моей матушке! Купила в Уэймуте… а выбирал мистер Диксон. Джейн говорит, там еще три других было, и они долго думали. Полковнику Кэмпбеллу понравилась оливковая… Джейн, милая, ты уверена, что не промочила ноги?.. Упало всего две капельки, но я все равно так беспокоюсь… Но мистер Фрэнк Черчилль бесконечно… И даже коврик, чтобы ступать… Никогда не забуду его чрезвычайной предупредительности… О, мистер Фрэнк Черчилль, должна сказать, матушкины очки больше не ломались, заклепка не выскакивала. Матушка часто вспоминает о вашей доброте. Правда, Джейн?.. Мы ведь часто вспоминаем о мистере Фрэнке Черчилле?.. А, мисс Вудхаус!.. Дорогая мисс Вудхаус, как поживаете?.. Я превосходно, благодарю. Мы с вами словно в сказке!.. Такое превращение!.. Знаю, что нельзя говорить комплименты, – сказала она, довольно разглядывая Эмму, – это было бы невежливо… Но, честное слово, мисс Вудхаус, вы выглядите… Как вам прическа Джейн?.. Вы можете судить… Она сама ее сделала. Удивительно, как у нее так получается!.. Лучше любого лондонского парикмахера… А, доктор Хьюз! И миссис Хьюз! Нужно скорее пойти с ними поздороваться… Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете?.. Я замечательно, благодарю. Какая чудная встреча… А где же наш дорогой мистер Ричард?.. А! Вот он где. Не надо, не зовите. С юными дамами гораздо приятнее беседовать. Как поживаете, мистер Ричард? Видела вас на днях в городе, вы мимо проезжали… Миссис Отуэй! И мистер Отуэй, и мисс Отуэй, и мисс Кэролайн… Сколько добрых друзей!.. И мистер Джордж, и мистер Артур!.. Здравствуйте! Как поживаете?.. Я чудесно, покорно вас благодарю. Лучше не бывает… Что я слышу? Еще одна повозка?.. Кто же это?.. Вероятно, достопочтенные Коулы… Честное слово, как чудесно, когда вокруг столько друзей! И какой славный камин!.. Даже жарко. Мне кофе не надо, спасибо, я кофе не пью… Чашечку чая, сэр, ежели вам не трудно, но это не к спеху… А вот и чай! Как замечательно!
Фрэнк Черчилль вернулся на прежнее место рядом с Эммой. Как только мисс Бейтс умолкла, Эмма стала невольным слушателем разговора между миссис Элтон и мисс Фэрфакс, которые стояли чуть позади. Фрэнк Черчилль о чем-то размышлял. Мог ли и он слышать их беседу, она понять не могла. Нахвалив платье и прическу Джейн, которая приняла все комплименты весьма сдержанно и достойно, миссис Элтон, очевидно, захотела ответных любезностей и начала:
– А как вам мое платье? Как отделка? Хорошо ли меня Райт причесала? – и в таком духе она задала еще множество вопросов, на каждый из которых Джейн отвечала вежливо и терпеливо. Затем миссис Элтон сказала:
– Нет на свете человека, которого заботят наряды меньше, чем меня, но по таким случаям, как этот, когда все взоры обращены ко мне, и из признательности к Уэстонам, которые, несомненно, дают этот бал прежде всего в мою честь, мне бы хотелось выглядеть не хуже других. Вижу, жемчуга тут больше почти ни у кого нет… Фрэнк Черчилль, как я понимаю, превосходный танцор. Посмотрим, какая из нас получится пара. Славный он молодой человек, этот Фрэнк Черчилль. Очень мне понравился.
Тут Фрэнк Черчилль внезапно столь живо заговорил, что Эмма осталась уверена: он тоже услышал эти похвалы и далее слушать не пожелал. На время беседа с ним отвлекла ее, но стоило им ненадолго замолчать, как вновь послышался отчетливый голос миссис Элтон. К дамам подошел мистер Элтон, и его жена воскликнула:
– Ах, наконец вы отыскали нас в нашем уединенном уголочке! А я как раз говорила Джейн, что вам, вероятно, скоро захочется к нам присоединиться.
– Джейн! – удивленно и недовольно повторил Фрэнк Черчилль. – Какая вольность… Но мисс Фэрфакс, полагаю, не против.
– Ну как вам нравится миссис Элтон? – шепотом спросила Эмма.
– Совершенно не нравится.
– Как вы неблагодарны.
– Неблагодарен!.. О чем вы? – спросил он, но, переменив хмурый взгляд на улыбку, продолжил: – Впрочем, не говорите. Не хочу знать. Где отец? Когда мы начнем бал?
Эмма совсем не понимала Фрэнка Черчилля и его странного настроения. Он пошел искать отца, но вскоре вернулся и с ним, и с мачехой. Оказалось, они были озадачены одним вопросом, которым хотели поделиться с Эммой. Миссис Уэстон только пришло в голову, что придется попросить миссис Элтон открыть бал – наверняка она рассчитывает именно на такое отношение. Словом, несмотря на все их желания, Эмме придется уступить ей это право. Она стойко приняла прискорбную перемену.
– А как быть с кавалером? – спросил мистер Уэстон. – Она решит, что ее обязан пригласить Фрэнк.
Фрэнк сразу же повернулся к Эмме, полный намерения исполнить данное ей обещание, и заявил, что уже ангажировал даму, чем заслужил одобрительный взгляд отца. Тут миссис Уэстон предложила самому мистеру Уэстону пригласить их гостью, и они втроем принялись его убеждать, в чем, впрочем, быстро преуспели. Мистер Уэстон и миссис Элтон открывали бал, мистер Фрэнк Черчилль и мисс Вудхаус следовали за ними. Эмме пришлось уступить миссис Элтон первенство на балу, который, как она вообще-то полагала, давался ради нее. Так недолго и о замужестве задуматься. Тем временем тщеславие миссис Элтон, несомненно, было удовлетворено в большей мере: хоть она и рассчитывала открыть бал вместе с Фрэнком Черчиллем, но все же нисколько не была расстроена переменой. Мистера Уэстона можно считать главнее. Однако даже несмотря на это досадное обстоятельство, Эмма радостно улыбалась, с удовольствием наблюдая, как пары выстраиваются в длинный ряд, и предвкушая на редкость долгий и веселый вечер. Беспокоил ее разве что мистер Найтли. Он решил остаться в стороне, хотя место ему было не там, а среди танцующих. Он же встал вместе с мужьями, отцами и любителями виста, которые с притворным интересом наблюдали за парами в ожидании, когда можно будет наконец приступить к игре. А ведь он так молодо выглядит! Нигде, пожалуй, он не мог бы предстать в более выгодном свете, чем среди них. Высокий, крепкий, статный, мистер Найтли смотрелся прекрасно в окружении грузных, сутулых стариков и наверняка привлекал всеобщие взгляды. Даже среди молодых людей с ним мог сравниться разве что ее кавалер. Мистер Найтли сделал несколько шагов вперед, и даже по этому незначительному движению можно было понять, с каким благородством, какой природной грацией он мог бы танцевать, возьми только на себя сей труд. Всякий раз, встретившись с ней взглядом, он вынужден был улыбаться в ответ, но в остальное время выглядел мрачно. Эмме было жаль, что ему не нравятся танцы и что ему не нравится Фрэнк Черчилль… Ей казалось, что мистер Найтли часто на нее смотрит. Она не смела льстить себе мыслью, что он восхищается ее танцем, а если уж он решил оценить ее поведение, то бояться ей нечего. Между Эммой и ее партнером не было и тени кокетства. Они походили скорее на веселых, непринужденных друзей, чем на возлюбленных. Теперь уже сомнений в том, что Фрэнк Черчилль стал относиться к ней иначе, у Эммы не осталось.
Бал весело продолжался. Заботливые старания миссис Уэстон и ее непрестанное внимание к гостям не прошли даром. Всем было весело, и похвалы дивному балу, которые обычно звучат уже после вечера, раздавались здесь с самого его начала. Важных и ярких событий на этом балу было не больше, чем обычно на такого рода собраниях, однако кое-что все-таки случилось. До ужина оставалось два танца, а Харриет оказалась без партнера. Всех остальных молодых дам пригласили. Как же такое произошло? Ведь до этого кавалеров хватало на каждую! Однако довольно скоро недоумению Эммы пришел конец: она увидела, как мистер Элтон неторопливо расхаживает по комнате. Он, разумеется, по возможности не станет приглашать Харриет. Эмма была уверена, что вот-вот – и мистер Элтон сбежит в игорную комнату.
Однако сбегать он не собирался. Напротив, отойдя к нетанцующим, мистер Элтон принялся с ними разговаривать и прохаживаться взад и вперед, как бы показывая, что никого он на танец не пригласил и не собирается. Иногда он даже становился ровно напротив мисс Смит или разговаривал с теми, кто сидел с нею рядом. Эмма все видела. Она еще не танцевала, а только шла в центр залы из дальнего конца, и потому, лишь слегка повернув голову в сторону сидящих, могла наблюдать всю эту сцену. На полпути она оказалась к ним спиной и больше никого не видела, зато прекрасно слышала каждое слово, которым обменивались мистер Элтон и миссис Уэстон. Эмма увидела, что его жена, вставшая прямо перед ней, не только все слышит, но и поощряет супруга красноречивыми взглядами. Добросердечная и мягкая миссис Уэстон поднялась со своего места, подошла к нему и спросила: «Мистер Элтон, а что же вы не танцуете?» – на что тот поспешно отвечал:
– Охотно потанцую с вами, миссис Уэстон.
– Со мной? Что вы! Нет, нет, я найду вам пару получше. Из меня танцор никудышный.
– Если миссис Гилберт желает потанцевать, – продолжал он, – то я с удовольствием ее ангажирую. Хоть я теперь мужчина старый, женатый, а пора танцев для меня уж миновала, я все равно с огромным удовольствием приглашу столь давнего друга, как миссис Гилберт.
– Миссис Гилберт не в том настроении, но зато сидит здесь одна юная дама, которой в самую пору бы танцевать… мисс Смит.
– Мисс Смит!.. Ах!.. Я и не заметил… Вы очень любезны, однако я уж мужчина старый, женатый… Пора танцев для меня миновала, миссис Уэстон. Прошу меня простить. Буду счастлив исполнить любую другую вашу просьбу, однако танцы для меня теперь в прошлом.
Больше миссис Уэстон ничего не сказала, и Эмма могла только предположить, в каком недоумении и разочаровании она вернулась на свое место. И это мистер Элтон! Дружелюбный, любезный, учтивый мистер Элтон… Эмма быстро оглянулась: он отошел к мистеру Найтли и как раз усаживался поудобнее для долгого разговора, одновременно обмениваясь с супругой торжествующими улыбками.
Эмма отвернулась и больше в их сторону не смотрела. Сердце ее пылало, и она боялась, как бы от этих чувств не воспылало и ее лицо.
И вдруг глазам ее предстало более отрадное зрелище: Харриет шла к танцующим в сопровождении мистера Найтли!.. Никогда еще не была Эмма так поражена, так восторженна! Ею овладело чувство удовольствия и желание скорее выразить мистеру Найтли свою признательность – и за себя, и за Харриет. Он стоял так далеко, что сказать Эмма ничего не могла, но, встретившись с ней взглядом, мистер Найтли все понял без слов.
Как она и предполагала, танцевал он превосходно. Можно было бы даже сказать, что Харриет чрезвычайно повезло, если бы не та жестокость, с которой только что обошлись с ней Элтоны. Весь ее вид говорил о том, как она счастлива и как довольна сим особым вниманием. И разве можно было упустить такой случай? Она подпрыгивала выше всех, кланялась ниже всех и непрестанно счастливо улыбалась.
Мистер Элтон сбежал в игорную комнату с видом, как полагала Эмма, самым нелепым. Казалось, он еще не так очерствел, как его жена, однако уже становился сильно на нее похож. Миссис Элтон же громко заявила своему кавалеру:
– Найтли сжалился над бедняжкой мисс Смит! Какое великодушие, право же.
Подали ужин. Все тут же заспешили к столу под сопровождение болтовни мисс Бейтс. Унялась она, только когда села за стол и взяла ложку.
– Джейн, Джейн, милая, где ты?.. Вот твоя горжетка. Миссис Уэстон настаивает, чтобы ты ее надела. Она боится, что в коридоре могут быть сильные сквозняки, хотя предприняли все возможное… Одну дверь заколотили, весь пол застелили ковром… Джейн, дорогая, надевай же. Ах, мистер Черчилль! Как вы любезны! Как хорошо вы ее набросили!.. Премного благодарна! Право же, какой чудесный бал!.. Да, милая моя, я уже сбегала домой, помогла бабушке лечь в постель и тут же вернулась назад – никто и заметить не успел… Я ведь, как ты знаешь, никому не сказала, что ухожу. С бабушкой все прекрасно, она провела чудный вечер у мистера Вудхауса за разговорами и триктраком. Перед уходом подали чай, печенье, печеные яблоки и вино, а в игре ей чрезвычайно везло! Она у меня про тебя спрашивала, хорошо ли ты тут проводишь время, кто твои кавалеры. «Ох! – говорю я. – Пускай Джейн вам сама все завтра расскажет. Не стану лишать ее сего удовольствия. Когда я уходила, она танцевала с мистером Джорджем Отуэем, первым ее на танец пригласил мистер Элтон, а кто дальше пригласит – не знаю, может, мистер Уильям Кокс». Сэр, вы чрезвычайно любезны… Может, кому-то больше нужна ваша… Я не беспомощна. Сэр, вы так добры. Честное слово, под одну руку – Джейн, под другую – я!.. Погодите, погодите, давайте чуть посторонимся, пропустим миссис Элтон. Дорогая миссис Элтон, как нарядно она выглядит!.. Какие кружева! А теперь и мы пойдем, вслед за ней. Настоящая королева вечера!.. Ну вот мы и в коридоре. Осторожно, Джейн, тут две ступеньки. Ой, нет! Оказывается, одна. А я была уверена, что две. Как странно! Я совершенно была убеждена, что их тут две, а она одна. Никогда не видела такого удобства, такой изысканности… Повсюду свечи… Джейн, я тебе рассказывала о бабушке. Так вот, одно лишь ее огорчило… Понимаешь, печеные яблоки и печенье по-своему хороши, но сначала-то подали нежное фрикасе из сладкого мяса и спаржу, а наш добрый мистер Вудхаус нашел, что спаржа недоварена, и отослал все назад. А ведь бабушка больше всего на свете любит сладкое мясо и спаржу, так что она несколько огорчилась, но мы договорились никому об этом не рассказывать, а то слух еще дойдет до милой мисс Вудхаус и она расстроится!.. Ах, какой восторг! Воистину поразительно! Я и представить такого не могла!.. Какая изысканность! Какое изобилие! Я такого не видела со времен… Ну где же нам сесть? Куда мы сядем? Главное, чтобы Джейн была не на сквозняке. А уж мне самой все равно. А, лучше с этой стороны?.. Разумеется, мистер Черчилль… но не слишком ли это… раз вы настаиваете. В этом доме ваше слово – закон. Джейн, дорогая, как же мы запомним все блюда, чтобы рассказать бабушке? И даже суп! Боже мой! Можно начать не с меня, я подожду, но пахнет так вкусно, что уже действительно не терпится.
Во время ужина у Эммы не было возможности поговорить с мистером Найтли, но, как только они все вернулись в бальную залу, она взглядом подозвала его к себе и поблагодарила. Он горячо осудил непростительно грубое поведение мистера Элтона и не менее пылко высказался о взглядах миссис Элтон.
– Они не только Харриет хотели обидеть, – сказал он. – Эмма, как это они стали вашими врагами?
Он посмотрел на нее со знающей улыбкой и, не получив ответа, добавил:
– Во всяком случае, ей-то сердиться на вас не за что… Вы, конечно, на мою догадку ничего не скажете, но сознайтесь, Эмма, вы ведь хотели женить его на Харриет.
– Да, – созналась Эмма, – и они не могут мне этого простить.
Мистер Найтли покачал головой, но чувствовалось в этом жесте некое доброе потворство.
– Не буду вас бранить. Предоставлю это вашей совести, – только и сказал он.
– И вы доверитесь такой угоднице? Разве может моя тщеславная душа сказать мне, что я неправа?
– Нет, но у вашей души есть и вдумчивая сторона. Покуда тщеславная сбивает вас с верного пути, вдумчивая помогает это заметить, я уверен.
– Признаю, я глубоко ошибалась насчет мистера Элтона. Ему присуща мелочность, которую вы, в отличие от меня, увидели сразу. Я была совершенно убеждена, что он влюблен в Харриет. К этому привел целый ряд грубых заблуждений!
– А я, в награду за это признание, отдам вам должное: вы выбрали ему куда лучшую невесту, чем он сам. Харриет Смит обладает некоторыми превосходными качествами, коих миссис Элтон напрочь лишена. Искренняя, бесхитростная и безыскусная девушка – такую любой мужчина, не лишенный здравого смысла и вкуса, предпочел бы такой вот миссис Элтон. Да и разговор с ней вести куда интереснее, чем я предполагал.
Эмма с большим удовольствием выслушала эти слова… Тут их беседу прервал суетливый мистер Уэстон, который принялся зазывать всех продолжить танцы.
– Пойдемте, мисс Вудхаус, мисс Отуэй, мисс Фэрфакс, что ж это такое? Пойдемте, Эмма, подайте всем пример. Все ленятся! Все засыпают!
– Я всегда готова, – сказала Эмма.
– С кем будете танцевать? – осведомился мистер Найтли.
Она немного замялась, но затем ответила:
– С вами, если вы меня пригласите.
– Вы позволите? – спросил он, протягивая ей руку.
– Разумеется. Вы показали, что прекрасно танцуете, и мы все-таки не такие уж и брат с сестрой, чтобы это показалось неприличным.
– Брат с сестрой! Отнюдь.
Глава III
Их маленькое объяснение с мистером Найтли доставило Эмме значительное удовольствие. Оно стало одним из приятнейших воспоминаний о бале, которым она предавалась на следующее утро, прогуливаясь по лужайке. Она была чрезвычайно рада, что они пришли к столь доброму согласию относительно Элтонов и что их мнения насчет мужа и жены совпали. Его же похвалы в сторону Харриет доставили ей исключительное наслаждение. Нахальство Элтонов, грозившее было испортить весь вечер, повлекло за собой самые радостные события и дало Эмме надежду на еще одно отрадное последствие – полнейшее исцеление Харриет от ее слепого увлечения. И надежда эта была не пустой: Эмма вспомнила, как сама Харриет рассказывала ей о произошедшем, когда они покидали бальную залу. Она словно прозрела и наконец увидела, что мистер Элтон совсем не то совершенное создание, за которое она его принимала. Мания прошла, и Эмма уже не боялась, что сердечко Харриет забьется чаще от какой-нибудь опасной учтивости с его стороны. Она была уверена, что Элтоны еще не раз оттолкнут ее своими недобрыми чувствами и подчеркнутым пренебрежением. Харриет образумилась, Фрэнк Черчилль не так уж и влюблен, а мистер Найтли настроен миролюбиво – какое счастливое лето у нее впереди!
Фрэнка Черчилля этим утром она не ждала. Он предупредил, что не сможет позволить себе удовольствие заглянуть в Хартфилд, поскольку обязан быть дома к обеду. Эмму это не расстроило.
Обдумав все эти обстоятельства и приведя в порядок мысли, она как раз поворачивала к дому, чтобы со свежей головой посвятить себя малышам племянникам и их дедушке, когда внезапно тяжелые кованые ворота распахнулись. То были два гостя, которых она совершенно не ожидала увидеть вместе: Фрэнк Черчилль и опирающаяся на его руку Харриет – да-да, Харриет! Эмма сразу поняла, что произошло нечто исключительное. Харриет была бледной и испуганной, а Фрэнк Черчилль старался ее приободрить… От ворот до двери дома было всего ярдов двадцать, и как только они втроем оказались в прихожей, Харриет опустилась на стул и немедленно лишилась чувств.
Коль скоро юная дама падает в обморок, ее необходимо привести в чувство. Затем надлежит расспросить, что же привело к столь неожиданным обстоятельствам. Дело это, разумеется, очень увлекательное, однако томительное неведение длится недолго. Всего через несколько минут Эмма знала все.
Мисс Смит вместе с мисс Бикертон, еще одной пансионеркой миссис Годдард, которая тоже была на балу, вышли прогуляться и свернули на дорогу на Ричмонд. Там-то, несмотря на ее многолюдность и, следовательно, безопасность, они и попали в беду. Где-то в полумиле от Хайбери дорога делала крутой поворот и под сенью густых вязов на долгое время становилась весьма пустынной. Пройдя немного вперед, девицы вдруг увидели, что на придорожной лужайке расположился цыганский табор. Мальчик, стоявший на страже, бросился просить у них милостыню, и мисс Бикертон, изрядно напуганная, громко закричала и, позвав за собой Харриет, вскарабкалась вверх по крутой обочине, перепрыгнула через невысокую изгородь и во весь дух пустилась бежать напрямик обратно в Хайбери. Но бедная Харриет ее примеру последовать не смогла. После танцев ее ноги сводили судороги, и первая же попытка взобраться на обочину об этом напомнила. Она оказалась так слаба, что ей, до смерти перепуганной, пришлось остаться на месте.
Неизвестно, как бы повели себя бродяги, окажись дамы похрабрее, но перед таким призывом к действию устоять трудно, и вскоре Харриет со всех сторон окружили с полдюжины детей с тучной цыганкой и крепким юношей во главе, с виду – правда, лишь с виду – крикливые и нахальные. Харриет, напуганная еще пуще прежнего, тут же пообещала дать им денег и, достав кошелек, протянула шиллинг, умоляя больше не просить и не причинять ей зла. Судорога наконец отступила, и Харриет начала, хоть и медленно, отступать, но ее ужас и кошелек привлекали цыган, и они последовали за нею, через некоторое время вновь обступив и требуя новой милостыни.
Так и застал их Фрэнк Черчилль: она вся дрожала и умоляла ее отпустить, а они кричали и наседали. По счастливой случайности, он покинул Хайбери позже, что и привело его к Харриет на помощь в сию трудную минуту. Погода стояла чудесная, и ему захотелось прогуляться, а потому он велел кучеру встретить его милях в двух от Хайбери. К тому же накануне вечером Фрэнк попросил у мисс Бейтс ножницы и забыл их вернуть, так что перед отъездом вынужден был ненадолго зайти к ней. Так и вышло, что он выдвинулся позже, чем собирался. Поскольку шел мистер Черчилль пешком, цыгане даже не заметили его, покуда он не подошел к ним вплотную. Тот ужас, который навели на Харриет цыганка с мальчишкой, теперь охватил их самих – Фрэнк Черчилль напугал их до смерти. Харриет не могла вымолвить ни слова. Она взволнованно в него вцепилась и из последних сил дошла до Хартфилда. Мысль привести ее сюда принадлежала ему – о другом месте он и не подумал.
Вот это и была вся история, пересказанная им и Харриет, как только та пришла в себя и обрела дар речи. Убедившись, что с ней все в порядке, молодой человек поспешил прочь: после стольких задержек нельзя было терять ни минуты. Эмма заверила его, что сообщит миссис Годдард о состоянии Харриет – а была она уже в порядке – и расскажет мистеру Найтли, какие люди расхаживают по окрестности. С этим он и ушел, осыпанный всевозможными благодарностями.
Подобное приключение, в которое волею судьбы попадают вместе прекрасный юноша и очаровательная дама, не может не навести на определенные мысли даже самое холодное сердце и самый трезвый ум. Так, во всяком случае, решила Эмма. Неужели лингвист, грамматик или даже математик, увидев то, что видела она, став свидетелем их появления и услышав их рассказ, не почувствует, что обстоятельства будто нарочно возбудили их интерес друг к другу? А уж сколько фантазий и планов возникнет у особы со столь пылким воображением, как у Эммы! Особенно после всех тех размышлений, которым она уже давно предавалась.
Удивительно! Впервые на ее памяти в их местах случается подобная история. Ни одна девица прежде не сталкивалась с бродягами, никто даже не опасался такой встречи. И вдруг в это положение попадает именно Харриет и именно в тот час, когда именно Фрэнк Черчилль случайно проходит мимо и спасает ее! Воистину невероятно! А вспомнив, какое у них обоих сейчас благоприятное состояние ума, Эмма поразилась еще больше. Он желает избавиться от своих чувств к другой, а она только начинает исцеляться от одержимости мистером Элтоном. Казалось, все складывается в пользу самых интересных последствий. Невозможно, чтобы сие событие не подтолкнуло их друг к другу.
В те несколько минут, что Харриет еще не пришла в себя, он с большим чувством, изумленный и довольный, рассказывал об ее ужасе и простодушии, о горячности, с которой она схватилась за его руку, а когда Харриет очнулась и дополнила историю, горячо негодовал по поводу чудовищного безрассудства мисс Бикертон. Тем не менее все должно идти своим чередом, без чужих принуждений и вмешательств. Эмма не сделает ни шагу, не обронит ни одного намека. Нет, хватит с нее попыток помочь. А вот от планов – простых безобидных планов – вреда быть не может. Это ведь всего лишь мечта. А предпринимать она ничего не станет.
Сначала Эмма хотела скрыть произошедшее от отца, прекрасно понимая, в какое волнение его это повергнет, однако вскоре стало ясно, что ничего утаить не удастся. Всего за полчаса история облетела весь Хайбери. Такое событие быстро привлекает всех заядлых болтунов: молодых людей и низшие сословия, – и вскоре вся молодежь и вся прислуга счастливо и на разные лады пересказывали эту страшную новость. Про бал теперь напрочь позабыли. Бедный мистер Вудхаус весь дрожал от страха и, как и предвидела Эмма, не успокоился, пока девицы не пообещали ему больше не заходить дальше хартфилдских аллей. Его несколько утешило, что в течение дня многие соседи справлялись о нем и мисс Вудхаус – ведь соседи знали, как он любит, чтобы о нем справлялись, – а также о мисс Смит. Он имел удовольствие отвечать, что чувствуют они все себя неважно, и хотя Эмма была в прекрасном расположении духа, да и Харриет – не хуже, вмешиваться она не стала. Эмме и так, можно сказать, не повезло со здоровьем: она слишком редко болела, и если бы батюшка не выдумывал для нее недугов, то рассказывать соседям было бы нечего.
Цыгане не стали дожидаться, пока их найдет правосудие, и поспешно скрылись. Юные дамы Хайбери даже не успели как следует испугаться, как снова могли в полной безопасности прогуливаться по окрестностям, и вскоре история была забыта всеми, кроме Эммы и ее племянников: в ее воображении она все еще играла важную роль, а Генри и Джон каждый день требовали рассказать им историю про Харриет и цыган и всякий раз упорно поправляли Эмму, если она хотя бы немного отступала от самого первого изложения.
Глава IV
Одним утром, спустя несколько дней после происшествия, Харриет пришла к Эмме с маленьким свертком в руках и, присев напротив, нерешительно начала:
– Мисс Вудхаус… если вы не заняты… я бы хотела вам кое-что рассказать… сделать одно признание… и тогда уже все будет кончено.
Эмма сильно удивилась, но просила Харриет продолжать. Судя по ее серьезному виду и не менее серьезным словам, речь шла о чем-то исключительном.
– Я не могу и не хочу, – продолжала она, – скрывать что-либо от вас по сему поводу. Поскольку я в известном отношении совсем переменилась, вы вправе иметь удовольствие знать все. Я не хочу говорить лишних слов – мне ужасно стыдно, что я так поддалась чувствам. Смею полагать, что вы меня понимаете.
– Да, – отозвалась Эмма, – надеюсь, что понимаю.
– Как я могла так долго обманываться!.. – горячо вскричала Харриет. – Просто помрачение какое-то! Теперь-то я ничего в нем особенного не нахожу. Мне все равно, увижу я его или нет… вернее, я бы даже предпочла его не видеть… Я бы хоть самой долгой дорогой пошла, лишь бы с ним разминуться… жене я его вовсе не завидую. Не завидую и не восхищаюсь ею больше. Она, конечно, весьма очаровательная и все такое, но нрав у нее прескверный… Никогда не забуду, как она на меня в тот вечер смотрела!.. Однако, уверяю вас, мисс Вудхаус, зла я ей не желаю. Нет, пускай живут счастливо вместе, мне это боли больше не причинит. И чтобы доказать вам, что я не лгу, я уничтожу то… то, что должна была уничтожить уже давно… что никогда не стоило мне сохранять… я прекрасно это знаю… – сказала она, зардевшись. – Но теперь-то я все уничтожу… и мне особенно хочется, чтобы вы при этом присутствовали, чтобы вы видели, как я образумилась. Вы догадываетесь, что в этом свертке? – осторожно спросила она.
– Не имею ни малейшего понятия… Разве он вам что-нибудь дарил?
– Нет… Подарками эти вещи не назовешь, но я ими очень дорожила.
Она держала сверток перед собой, и Эмма увидела надпись: «Самые драгоценные сокровища». Ее любопытству не было предела. Пока Харриет его разворачивала, Эмма с нетерпением наблюдала. Под несколькими слоями серебристой бумаги скрывалась прелестная танбриджская шкатулочка. Внутри она была устлана мягчайшим сатином, но, помимо ткани, в ней не было ничего, кроме маленького кусочка пластыря.
– Теперь-то вы вспомнили? – спросила Харриет.
– Отнюдь нет.
– Неужели! Я и не думала, будто вы забудете, что случилось в этой самой комнате чуть ли не в последний раз, когда мы с ним виделись!.. Всего за несколько дней до того, как я разболелась… перед приездом мистера Джона Найтли и миссис Найтли… по-моему, они как раз в тот вечер и приехали. Неужели вы не помните, как он порезался вашим новым перочинным ножиком и вы посоветовали ему заклеить палец пластырем? Но у вас пластыря не было, а у меня был, и вы попросили меня дать ему кусочек. Я достала пластырь, отрезала и подала ему, но тот кусок оказался слишком большим, и он разрезал его еще, а остаток некоторое время вертел в руках, пока не вернул мне. А я – какая глупость! – сохранила его, словно сокровище… не использовала его, а отложила и время от времени любовалась.
– Дражайшая моя Харриет! – вскричала Эмма, вскакивая и закрывая лицо руками. – Как же мне стыдно! Помню ли я? Разумеется, я все теперь помню. Все, кроме того, что вы сохранили этот сувенир, я даже не знала об этом до сего момента… Но как он порезал палец, как я посоветовала пластырь и сказала, что у меня его нет!.. Ах! Горе мне, горе!.. А ведь у самой пластырь в кармане лежал!.. Одна из моих неразумных уловок!.. Всю жизнь мне теперь краснеть от стыда… Ну, продолжайте, – она снова села на место, – что там еще у вас?
– У вас правда был пластырь? А я и не подумала, вы так держались…
– И вы из-за него хранили сей кусочек пластыря! – воскликнула Эмма, в которой стыд начал сменяться на изумление и веселье. А про себя она добавила: «Господи помилуй! Да чтобы мне пришло в голову хранить в шкатулке кусочек пластыря, который вертел в руках Фрэнк Черчилль! Да уж, такого мне не понять».
– А вот это, – продолжала Харриет, возвращаясь к своей шкатулочке, – это настоящее сокровище – точнее, было настоящим сокровищем, – потому что, в отличие от пластыря, эта вещь когда-то принадлежала ему.
Эмме не терпелось увидеть это настоящее сокровище. Им оказался огрызок старого карандаша – хвостик без грифеля.
– Это его карандаш, – сказала Харриет. – Помните, однажды?.. Нет, наверное, не помните. Но однажды – не помню уже точно день, кажется, это был вторник или среда перед тем самым вечером – он хотел сделать пометку у себя в записной книжке, что-то про хвойное пиво. Мистер Найтли рассказывал, как его варить, и мистер Элтон захотел все подробно записать, но в его карандаше осталось так мало грифеля, что он очень быстро и вовсе закончился. Вы ему дали другой карандаш, а этот ненужный он оставил на столе. Но я не спускала с него глаз, а когда наконец осмелилась схватить, то навсегда сохранила при себе.
– Нет, я помню, я отлично это помню! – воскликнула Эмма. – Мы говорили о хвойном пиве… Ах да! Мы с мистером Найтли сказали, что любим его, и мистер Элтон захотел тоже во что бы то ни стало его полюбить. Прекрасно помню… Погодите, мистер Найтли вот здесь ведь стоял? Мне кажется, он точно тут и стоял.
– Ах, не знаю. Не припомню… Очень странно, но не припомню… Мистер Элтон вот здесь сидел, это я помню, почти на моем месте.
– Ну, продолжайте.
– Нет, это все. Мне больше нечего вам ни показать, ни сказать… кроме того, что теперь я все это брошу в огонь, и хочу, чтобы вы это видели.
– Бедная моя, милая моя Харриет! Неужели вы и правда так радовались сим вещицам?
– Да, дурочка я такая!.. Но теперь мне очень стыдно. Ах, как бы я хотела все сжечь и тут же позабыть! Неправильно было хранить эти воспоминания уже после его свадьбы. Я знала, что неправильно… но мне не хватало духу с ними расстаться.
– Харриет, необходимо ли сжигать пластырь?.. Про старый карандашный огрызок я ничего не говорю, но ведь пластырь-то еще может пригодиться.
– Лучше я его сожгу, – отозвалась Харриет. – Не могу даже смотреть на него. Я обязана избавиться от всего… Вот так! Все! С мистером Элтоном – слава богу! – покончено.
«А когда же, – подумала Эмма, – дойдет дело до мистера Черчилля?»
Вскоре у нее появились основания полагать, что начало уже положено. Эмма надеялась, что, хоть цыганка и не нагадала Харриет счастливой судьбы, она, вполне возможно, ее устроила. Недели через две после того происшествия у них совершенно случайно состоялся знаменательный разговор. Эмма в тот момент думала совершенно о другом, и тем ценнее оказались слова Харриет. Они болтали о всяких пустяках, когда Эмма вскользь заметила: «А когда вы выйдете замуж, Харриет, я бы вам посоветовала делать так-то и так-то», – и тут же об этом забыла. И вдруг после минутного молчания Харриет с очень серьезным видом произнесла:
– Я никогда не выйду замуж.
Эмма подняла взгляд и тут же все поняла. На мгновение она задумалась, стоит ли ей что-то отвечать на эти слова, но все же сказала:
– Никогда не выйдете замуж?.. Вот это новость.
– Да, я так решила и своего мнения не изменю.
Поколебавшись еще немного, Эмма спросила:
– Надеюсь, это не из-за… Надеюсь, это не связано с мистером Элтоном?
– С мистером Элтоном! – возмущенно воскликнула Харриет. – О нет! – А затем Эмма уловила едва слышное: – Куда мистеру Элтону до него!
Эмма задумалась пуще прежнего. Может, на этом остановиться? Пропустить последнюю фразу мимо ушей и сделать вид, что она ничего не подозревает?.. Но тогда Харриет еще решит, что Эмме ее судьба безразлична или что подруга на нее сердится. А может, промолчи она, Харриет сама решит продолжить откровения. Эмма теперь не желала вести прежних несдержанных, открытых и частых разговоров о надеждах и счастливых случаях… Она рассудила, что мудрее всего будет сразу сказать и узнать все то, что она и так собиралась сказать и узнать. Нет ничего лучше искренней прямоты. Она уже давно про себя решила, как далеко может зайти в своих стараниях. Для них обеих будет безопаснее, если Эмма сразу все выяснит, не успев дать волю своему воображению. Рассудив таким образом, она заговорила:
– Харриет, не стану делать вид, будто я вас не понимаю. Ваше решение, а вернее, предположение, что вы никогда не выйдете замуж, происходит из мысли, что человек, которому вы бы, вероятно, отдали предпочтение, гораздо выше вас по положению и потому никогда на вас не посмотрит. Верно?
– Ах, мисс Вудхаус, поверьте, я и не смею предполагать… Я не настолько безумна. Нет, для меня удовольствие просто восхищаться им издалека… и думать о его бесконечном превосходстве над всеми остальными – с признательностью, изумлением и благоговением, которых он так заслуживает, в особенности от меня.
– Харриет, меня это ничуть не удивляет. Оказанная вам услуга не могла не растопить ваше сердце.
– Услуга! Ах! Да я перед ним в неоплатном долгу!.. Одно лишь воспоминание о его поступке и о моих чувствах тогда… когда я увидела, как он идет ко мне… его благородный вид… и то, что я перед тем вынесла. И вдруг такая перемена! В одно мгновение! От полного унижения – к совершенному счастью!
– Это вполне естественно. Естественно и достойно. Да, по-моему, достойно – сделать столь хороший и благодарный выбор. Однако не могу обещать, что он окажется для вас удачным. Харриет, не советую поддаваться чувствам. Я ни в коем случае не могу отвечать за то, что они окажутся взаимны. Подумайте хорошенько. Возможно, разумнее всего будет заглушить свои чувства, пока это возможно. Во всяком случае, не дайте им зайти далеко, покуда вы не уверены, что нравитесь ему. Понаблюдайте за ним. Пускай его поведение подскажет вам, как себя чувствовать. Я предостерегаю вас сейчас, потому что больше о сем предмете говорить с вами не буду. Я решила никак не вмешиваться. Отныне не желаю ничего знать. Пускай с ваших губ не сорвется ни одно имя. Мы сильно заблуждались прежде и теперь должны быть осторожными. Он вас превосходит, в этом сомнения нет, и вас разделяют весьма серьезные преграды, и все же, Харриет, чудеса случаются, как и случаются браки куда более неравные. Берегите себя. Я не хочу подавать вам ложных надежд, но знайте: чем бы это ни кончилось, обратив свой взор к нему, вы обнаружили прекрасный вкус, который я ценю по достоинству.
Харриет в немой и покорной благодарности поцеловала ее руку. Эмма решила, что подобная привязанность вреда подруге не причинит. Она лишь возвысит и обогатит ее разум и спасет от опасности себя уронить.
Глава V
Среди этого великолепия планов, надежд и молчаливого потворства и застал Хартфилд июнь. Существенных перемен приход лета в Хайбери не принес. Элтоны по-прежнему рассуждали о визите Саклингов и их ландо, Джейн Фэрфакс по-прежнему жила у бабушки, а приезд Кэмпбеллов из Ирландии снова был отложен – в этот раз уже до августа вместо середины лета, так что Джейн, вероятно, предстояло пробыть у них еще целых два месяца, если ей, конечно, удастся противостоять стараниям миссис Элтон и спастись от ее попыток поскорее найти ей восхитительное место совершенно против ее воли.
Неприязнь мистера Найтли, который по некой, только ему известной причине с первого дня невзлюбил Фрэнка Черчилля, с каждым днем только росла. Он начал подозревать, что, ухаживая за Эммой, молодой человек лукавит. В том, что Эмма – его избранница, сомневаться не приходилось. Об этом свидетельствовало все: его знаки внимания, намеки его отца, осторожное молчание его мачехи – все говорило об одном, все их слова и жесты, осмотрительные и неосмотрительные. Но в то время как все прочили его Эмме, а сама Эмма жертвовала его Харриет, мистер Найтли начал подозревать, что Фрэнк Черчилль вздумал приволочиться за Джейн Фэрфакс. Он не знал, как это объяснить, но между ними будто возникло некое согласие – во всяком случае, так ему казалось, он видел признаки восхищения с его стороны, которые даже на первый взгляд мистер Найтли счел говорящими, как бы ему ни хотелось избежать ошибок богатого воображения Эммы. Когда у него впервые зародились сии подозрения, самой Эммы рядом не было. Он, рэндаллское семейство и Джейн были приглашены на обед к Элтонам. Мистер Найтли заметил – и не раз, – что Фрэнк Черчилль посылает мисс Фэрфакс взгляды, которые со стороны поклонника мисс Вудхаус казались неуместными. Когда он снова оказался в их обществе, то не мог не вспомнить свои прежние подозрения, равно как и удержаться от дальнейших наблюдений. И если только он, подобно Куперу[15], сидящему в сумерках у камина, не «сам творил то, что он видел», то события лишь больше укрепляли его в подозрении, будто между Фрэнком Черчиллем и Джейн Фэрфакс существует некое взаимное расположение и даже согласие.
Однажды после обеда он, по обыкновению, решил провести вечер в Хартфилде. Эмма и Харриет собрались на прогулку, и он пошел с ними, а на обратном пути они встретили большую компанию: мистера и миссис Уэстон с сыном и мисс Бейтс с племянницей. Первые случайно столкнулись со вторыми по дороге. Все они одинаково рассудили, что прогуляться лучше пораньше, пока не начался дождь. Дальше пошли вместе, а у ворот Хартфилда Эмма, зная, как обрадует отца визит таких гостей, уговорила их зайти на чашечку чаю. Рэндаллское семейство сразу же согласилось, и мисс Бейтс после длинной речи, которую никто не слушал, тоже сочла возможным принять столь любезное приглашение дорогой мисс Вудхаус.
Когда они проходили ворота, мимо верхом проскакал мистер Перри. Джентльмены заговорили о его коне.
– Кстати, – через несколько мгновений спросил Фрэнк Черчилль у миссис Уэстон, – а что сталось с планом мистера Перри обзавестись каким-нибудь экипажем?
Миссис Уэстон с удивленным видом отвечала:
– Я не знала, что у него были такие планы.
– Так ведь это я от вас узнал. Вы мне об этом месяца три назад писали.
– Я! Не может быть!
– Еще как может. Как сейчас помню. Вы так писали, будто это уже дело решенное. Миссис Перри с кем-то поделилась своей чрезвычайной радостью, ведь это она на экипаже настояла, потому что считает, что разъезды мистера Перри в плохую погоду пагубно сказываются на его здоровье. Помните теперь?
– Честное слово, впервые об этом слышу.
– Впервые! Неужели!.. Да как же!.. Приснилось, наверное… хотя я был совершенно уверен… Мисс Смит, вы едва идете. Устали? Ну ничего. Скоро будете дома.
– Что-что? Что такое? – воскликнул мистер Уэстон. – Что там про Перри и экипаж? Перри, говоришь, собирается завести коляску? Я рад, что он может себе это позволить. Это он тебе рассказал?
– Нет, сэр, – смеясь, ответил ему сын, – получается, никто ничего не рассказывал… Очень странно!.. Я был совершенно уверен, что миссис Уэстон мне об этом в одном из писем писала – несколько недель назад и со всеми подробностями… но раз она заявляет, что впервые об этом слышит, то, стало быть, мне это приснилось. Мне часто сны снятся. Я всех обитателей Хайбери вижу во снах, когда уезжаю… и когда всех близких друзей во сне уже перевидал, начинают являться мистер и миссис Перри.
– Как странно, – заметил его отец, – что у тебя был столь подходящий и связный сон о людях, о которых ты в Анскоме вряд ли даже вспомнишь. Что Перри заводит экипаж! А жена убеждает его из заботы о его здоровье… Так оно однажды и произойдет, я уверен. А ты все это уже во сне увидел. Какие иногда правдивые сны бывают! А иной раз – воистину какая-то несуразица! Ну, Фрэнк, значит, даже покинув нас, ты много думаешь о Хайбери. Эмма, а вы ведь тоже часто видите сны?
Но Эмма его уже не слышала. Она поспешила домой, чтобы подготовить батюшку к приходу гостей, и намек мистера Уэстона пропал впустую.
– По правде говоря, – наконец докричалась до них мисс Бейтс, которая последние две минуты тщетно пыталась что-то сказать, – если уж на то пошло, то, вероятно, что мистер Фрэнк Черчилль… то есть я не хочу сказать, что ему это не снилось… мне и самой иногда столь странные сны снятся… но если уж на то пошло, признаю: была весной такая мысль. Миссис Перри сама говорила об этом с моей матушкой, и Коулы тоже знали, но на этом все… это ведь был секрет, да и думали они об этом дня три. Миссис Перри очень беспокоилась, что муж все ходит пешком, а в одно утро ей как будто удалось его убедить завести коляску, и она радостная пришла рассказать об этом матушке. Помнишь, Джейн, бабушка нам потом об этом говорила, когда мы вернулись домой? Не припоминаю, куда мы ходили… в Рэндаллс, наверное, – да, кажется, в Рэндаллс. Миссис Перри всегда любила мою матушку – да и кто ее не любит – и рассказала ей все это по секрету. Она не возражала, понятное дело, чтобы матушка рассказала и нам, но только нам, чтобы больше никто не узнал. И с тех пор и до сего дня я ни единой живой душе об этом не упоминала. Но все же я не могу ручаться, что не обронила намека случайно, я ведь иногда, бывает, невольно скажу что-нибудь. Я же болтушка, вы знаете, такая болтушка, и могу, бывает, лишнее сказать. К несчастью, я совсем не как Джейн. За нее могу ручаться: никогда ничего не выдаст. А где она?.. Ах! Сзади. Прекрасно помню визит миссис Перри… Да, удивительный сон!
Они входили в дом. Мистер Найтли смотрел на Фрэнка Черчилля, который, как ему показалось, пытался подавить и скрыть за шуткой свое смущение, однако, когда мисс Бейтс упомянула Джейн, он невольно перевел взгляд на нее. Она и правда шла немного позади, на ходу поправляя свою шаль. Мистер Уэстон уже вошел. Два других джентльмена остановились у двери, чтобы пропустить даму. Мистеру Найтли показалось, что Фрэнк Черчилль пытается поймать ее взгляд – так пристально он смотрел на Джейн, – однако тщетно: та прошла мимо них в прихожую, ни на кого не глядя.
Для дальнейших замечаний или пояснений времени не осталось. Пришлось довольствоваться оправданием про сон, и мистер Найтли вместе со всеми занял место за новым большим круглым столом, который завела в Хартфилде Эмма. Никому, кроме нее, не было под силу поставить его сюда и убедить отца пользоваться им, а не пембрукским столиком, за которым он вот уже сорок лет трапезничал в тесноте. Чай прошел весело, и никто, по всей видимости, уходить не торопился.
– Мисс Вудхаус, – сказал Фрэнк Черчилль, оглядев столик прямо у себя за спиной, – а ваши племянники увезли с собой алфавит – ну, коробку с буквами? Она обычно тут стояла. Где же она? Погода сегодня, кажется, пасмурная, такие вечера впору проводить совсем как зимние. Как-то утром мы с вами замечательно поотгадывали слова. Хочу вам еще что-нибудь загадать.
Эмме эта мысль понравилась. Вскоре на столе были разложены буквы, и они вдвоем принялись за игру с интересом, который больше никто не разделял. Они быстро составляли слова друг для друга и для всякого, кто захочет присоединиться. От игры было мало шума, и мистеру Вудхаусу это нравилось особенно. Его часто огорчали более оживленные развлечения, которые время от времени придумывал мистер Уэстон. Теперь же он мог счастливо предаваться нежным сожалениям по поводу отъезда «бедных наших малышей», подбирая иногда какую-нибудь отскочившую от играющих букву и показывая всем, как красиво Эмма ее вывела.
Фрэнк Черчилль выложил буквы перед мисс Фэрфакс. Она окинула их взглядом и принялась составлять слово. Фрэнк сидел рядом с Эммой, Джейн – напротив них, а мистер Найтли мог со своего места наблюдать за ними всеми. Он старался увидеть как можно больше, при этом не выдавая своего пристального внимания. Джейн отгадала слово и с едва заметной улыбкой отодвинула буквы. Ежели она хотела их перемешать и скрыть от остальных, то ей следовало смотреть на стол, а не напротив. Буквы, разумеется, не перемешались, и Харриет, которая с готовностью пыталась отгадать каждое новое слово и ни одного еще не отгадала, пододвинула их к себе и принялась думать. Она сидела рядом с мистером Найтли и обратилась к нему за помощью. То было слово «промах», и когда Харриет с восторгом сообщила разгадку, лицо Джейн зарделось, выдавая, что для нее оно несло тайный смысл. Мистер Найтли связал это с историей про сон, но как так вышло – понять он не мог. Как утонченность и осмотрительность его любимицы могли ее подвести? Он опасался, что эти двое состоят в довольно близких отношениях. На каждом шагу его, казалось, окружали лицемерие и обман. Буквы были всего лишь орудием изворотливых ухаживаний. Детская игра, призванная скрыть другую, более сложную игру Фрэнка Черчилля.
С возмущением продолжал мистер Найтли наблюдать за юношей, с большой тревогой и недоверием – за его обеими ослепленными собеседницами. Он увидел, как Фрэнк Черчилль подготовил короткое слово и с лукавым видом передал его Эмме. Эмма быстро его разгадала и нашла в высшей степени занятным, хотя и сочла необходимым осудить, сказав:
– Кошмар! Как вам не стыдно!
Мистер Найтли услышал, как Фрэнк Черчилль, взглянув на Джейн, произнес:
– Давайте покажем ей, я покажу?
И так же отчетливо он услышал, как Эмма с улыбкой в голосе отвечает:
– Нет-нет, не надо, не стоит.
И все же Фрэнк Черчилль поступил как ему вздумалось. Этот щеголь, который, казалось, умеет любить без чувства и располагать к себе без труда, пододвинул буквы к мисс Фэрфакс и с наигранно сдержанной учтивостью предложил их разгадать. Мистер Найтли, исполненный любопытства, при удобном случае бросал взгляд на буквы и вскоре понял, что это «Диксон». Джейн Фэрфакс, кажется, разгадала слово одновременно с ним. По всей видимости, для нее эти шесть букв в таком порядке несли еще и скрытый смысл. Они явно ее раздосадовали, но, подняв взгляд, она увидела, что за ней следят, густо покраснела и сказала только:
– Я не знала, что можно загадывать имена собственные.
Джейн несколько сердито отодвинула от себя буквы, не намеренная больше играть в слова. Она отвернулась от своих обидчиков в сторону тетки.
– Да, верно, милая, – воскликнула та, хотя Джейн ничего не говорила. – Я как раз это и собиралась сказать. Пора нам домой. Вечереет, и бабушка нас уже, поди, потеряла. Сэр, премного благодарны. Но пора нам прощаться.
Джейн, как и ожидала ее тетя, тут же была готова идти. Она немедленно встала, желая выйти из-за стола, однако все вокруг тоже вдруг задвигались. Мистеру Найтли показалось, что он видел, как к ней судорожно пододвинули еще одно слово, однако Джейн решительно смела буквы в сторону, даже не взглянув. Затем она принялась искать свою шаль, Фрэнк Черчилль тоже ее разыскивал, смеркалось, в комнате ничего было не разобрать, и как они распрощались, мистер Найтли не видел.
Он остался в Хартфилде после того, как все гости ушли, полный мыслей о том, что увидел. Наблюдения настолько его взволновали, что, когда к ним с Эммой внесли свечи, он решил, что обязан – да, именно обязан – как ее друг, ее встревоженный друг, дать Эмме намек, задать ей кое-какой вопрос. Предупредить ее, в каком опасном положении она оказалась, – его долг.
– Эмма, – начал он, – позвольте мне спросить, чем же так позабавило вас и задело мисс Фэрфакс последнее предложенное вам слово? Я его видел, и мне любопытно теперь, как для одного оно может быть столь занятным, а для другого – огорчительным.
Эмма сильно смутилась. Она ни за что не хотела объяснять все как есть: хотя ее подозрения и не исчезли, ей было стыдно, что она вообще с кем-то ими поделилась.
– Ах, это! – воскликнула она в очевидном смятении. – Это пустяки, просто одна наша шутка.
– Кажется, – мрачно заметил он, – смешно было только вам и мистеру Черчиллю.
Он надеялся, что Эмма что-нибудь ответит, но зря. Она старалась чем-нибудь себя занять, лишь бы не говорить. Мистер Найтли сидел некоторое время в нерешительности. В его голове вереницей проносились мрачные мысли. Вмешаться?.. Но что толку? Эмма смутилась, она в некотором роде признала их с Фрэнком Черчиллем близость. Следовательно, она влюблена. И все же он не может молчать. Он обязан все ей сказать, обязан рискнуть и дать непрошеный совет, лишь бы уберечь ее от опасности. Лучше навлечь на себя гнев, чем потом жалеть о своем молчании.
– Моя дорогая Эмма, – сказал он наконец с искренним благодушием, – как по-вашему, правильно ли вы понимаете степень знакомства между тем джентльменом и той дамой?
– Между мистером Фрэнком Черчиллем и мисс Фэрфакс? Ах, разумеется, да. А почему вы спрашиваете?
– И у вас никогда и ни при каких обстоятельствах не возникало повода подумать, что он восхищается ею, а она – им?
– Нет, что вы! – горячо и искренне воскликнула она. – Никогда и ни на секунду. Как вы могли о таком подумать?
– Мне в последнее время кажется, будто я вижу некоторые признаки взаимной привязанности между ними: выразительные взгляды, не предназначенные для посторонних глаз.
– Вот уж насмешили! Чрезвычайно рада узнать, что вы соизволили поддаться своему воображению, но оно вас несколько подвело. Мне очень жаль расстраивать вас в ваших начинаниях, однако вы глубоко заблуждаетесь. Нет между ними никакого восхищения, уверяю вас, а признаки, о которых вы говорите, указывают на некоторые особые обстоятельства… чувства совершенно иного рода… Трудно объяснить… это все такие глупости… но одно могу сказать точно: никакой привязанности, никакого восхищения между ними нет и в помине. То есть, что касается ее – то это я предполагаю, за него же я готова поручиться. Он к ней совершенно равнодушен.
Ее уверенность мистера Найтли ошеломила, а самодовольство лишило дара речи. Эмма развеселилась и с удовольствием бы продолжила беседу, желая услышать все подробности его подозрений, описание каждого их взгляда и узнать, где и как возникла у него подобная мысль, которая так ее теперь забавляла. Однако мистеру Найтли было не до веселья. Он убедился, что толку в его словах не было, и от злости не мог вымолвить ни слова. Чтобы окончательно не поддаться жару, особенно возле камина, который, по нежным привычкам мистера Вудхауса, топили круглый год, он вскоре поспешно удалился в прохладу и уединение Донуэлла.
Глава VI
Долго питался Хайбери надеждой на скорый приезд мистера и миссис Саклинг, однако сбыться ей было не суждено: они смогут навестить их только осенью. Теперь нечему было обогатить их жаждущие умы новыми впечатлениями. В ежедневном обмене новостями пришлось позабыть о Саклингах и вновь вернуться к другим предметам: последним известиям о здоровье миссис Черчилль, которое, казалось, то ухудшается, то улучшается каждый божий день, и положению миссис Уэстон, весть о котором невероятно обрадовала ее соседей, – она ждала ребенка, и осчастливить ее еще больше могло только его рождение.
Миссис Элтон была крайне разочарована. Откладывалось столько удовольствий и поводов пощеголять! Как ей хотелось всех представить, как ей хотелось всех порекомендовать – и теперь всему этому придется подождать, а все предполагаемые приемы и выезды отложить… Так подумала она сначала, но после некоторых размышлений решила, что в этом нет нужды. Разве не могут они съездить на Бокс-Хилл без Саклингов? А осенью можно вернуться уже с ними. Дело было решено. Все давно знали об этих планах, а некоторые ими даже вдохновились. Эмма никогда не бывала на Бокс-Хилл и захотела узнать, что же там столь примечательного. Они с мистером Уэстоном договорились выбрать какое-нибудь погожее утро и съездить туда. Присоединиться к ним были приглашены еще двое-трое избранных, и поездка предполагалась тихая, скромная и изящная – словом, без лишнего шума и ненужных приготовлений, без пышных пикников, к коим привыкли Элтоны и Саклинги.
И так они ясно об этом договорились, что Эмма не без удивления и легкого неудовольствия узнала от мистера Уэстона о его предложении миссис Элтон к ним присоединиться. Раз ее зять и сестра не приехали, то их компании могут съездить вместе. Миссис Элтон сразу же согласилась, и ежели Эмма не возражает, то так тому и быть. Поскольку единственным возражением Эммы было то, что ей совершенно не нравится миссис Элтон, о чем мистер Уэстон, разумеется, не мог не знать, то говорить об этом вновь даже и не стоило – это прозвучало бы как упрек и огорчило бы его жену. Так, Эмма была вынуждена согласиться на событие, которого сама всеми силами старалась бы избежать, событие, после которого про нее совершенно унизительно будут говорить, что миссис Элтон взяла ее с собой! Эмма была оскорблена до глубины души, и хотя вслух она покорно согласилась на новые обстоятельства, про себя сурово осудила излишнее дружелюбие мистера Уэстона.
– Рад, что вы одобряете, – радостно ответил он. – Я так и думал. В таких поездках важно иметь большую компанию. И чем больше, тем лучше. Такое общество само себя развлекает. Да и она, в конце концов, женщина добродушная. Нельзя было ее не пригласить.
Вслух Эмма ничего отрицать не стала, мысленно же ни с чем не согласилась.
Теперь уже стояла середина июня, погода была прекрасная, и миссис Элтон не терпелось назначить день и решить с мистером Уэстоном все вопросы о пирогах с голубями и холодной баранине, когда внезапно одна из лошадей захромала, повергнув их в печальную неопределенность. Ее, может, получится запрячь через несколько дней, а может, и через много недель. О приготовлениях теперь все забыли и впали в уныние. Даже богатый внутренний мир миссис Элтон такого удара не выдержал.
– Скажите, Найтли, не досада ли? – восклицала она. – И даже погода стоит подходящая!.. Эти отсрочки и огорчения воистину ужасны. Что же нам делать?.. Так и лето кончится, а мы ничего не успели. В прошлом году в это время мы, уверяю вас, уже успели совершенно чудесно съездить из Мейпл-Гроув в Кингз-Уэстон.
– Вы бы лучше до Донуэлла прогулялись, – ответил мистер Найтли. – И лошади не нужны. Приходите, отведайте моей клубники. Она уже поспевает.
Мистер Найтли, может, и пошутил, но восприняли его предложение весьма серьезно и с большим восторгом – это было ясно и по поведению миссис Элтон, и по ее восклицанию: «О, с превеликим удовольствием!» Донуэлл славился своей клубникой – сего предлога для приглашения было достаточно. Хотя, по правде сказать, в предлоге не было необходимости: миссис Элтон так не сиделось на месте, что ей подошла бы и капуста. Она вновь и вновь обещала ему прийти, хотя он и так в этом не сомневался, и была чрезвычайно довольна таким подтверждением их дружбы, таким отличительным комплиментом ее скромной персоне.
– Можете на меня положиться, – сказала она. – Я непременно вас навещу. Назначьте день, и я приду. Вы же позволите мне прийти с Джейн Фэрфакс?
– Я не могу назначить день, – отвечал он, – пока не поговорю с теми, кого еще собираюсь пригласить.
– А! Предоставьте это мне. Просто дайте мне карт-бланш… Я ведь дама-патронесса. Это мой праздник. Я приведу с собой друзей.
– Прошу вас привести Элтона, – отозвался он, – а об остальных гостях можете не беспокоиться.
– Ах, какой у вас хитрый вид! Не волнуйтесь, вы можете без опасений поручить все мне. Я ведь не какая-нибудь несведущая молодая девица. Нам, женщинам замужним, знаете ли, можно довериться со спокойной душой. Это мой праздник. Предоставьте все мне. Я сама приглашу ваших гостей.
– Нет, – невозмутимо ответил он, – только одной замужней даме я доверил бы приглашать гостей в Донуэлл, и это…
– Миссис Уэстон, полагаю, – перебила его обиженная миссис Элтон.
– Нет, миссис Найтли. А пока она не появится, я буду решать подобные вопросы сам.
– Ах, ну даете! – воскликнула она, довольная тем, что ей все-таки не предпочли другую. – Такой вы чудак, говорите все, что вам вздумается. Чудак! Хорошо, я приведу с собой Джейн, Джейн и ее тетю. А остальных гостей оставлю на вас. Не возражаю, если придут Вудхаусы. Приглашайте, не стесняйтесь. Я знаю, что вы с ними дружны.
– Обязательно придут, если мне удастся их уговорить. А к мисс Бейтс я зайду по пути домой.
– В этом нет нужды, я вижусь с Джейн каждый день… Впрочем, Найтли, как знаете. Нужно устроить все с утра и по-простому. Я надену такую шляпку, с широкими полями, а на руку повешу корзиночку – да, вот эту, пожалуй, с розовой ленточкой. Видите, совсем простенько. И Джейн такую дам. Никаких церемоний, никакой торжественности – все будет просто, как у цыган. Прогуляемся по вашему саду, сорвем своими руками клубнику, посидим под деревьями. И если вы захотите угостить нас чем-нибудь еще, то обязательно на свежем воздухе, поставим стол в тени. Естественнее и проще некуда. Так ведь вы задумали?
– Не совсем. По-моему, просто и естественно будет накрыть стол в столовой. Естественность и простота у джентльменов и дам, привыкших к слугам и мебели, связана с трапезами в доме. Когда вам надоест есть клубнику в саду, в доме вас будут ждать холодные закуски.
– Ну, воля ваша. Только не устраивайте пышный прием. И кстати, может быть, я или моя экономка можем помочь вам советом? Не стесняйтесь, Найтли. Если вы хотите, чтобы я поговорила с миссис Ходжис или присмотрела за…
– Благодарю, но в этом совершенно нет необходимости.
– Хорошо, но если возникнут какие-то трудности, моя экономка – просто искусница.
– Ручаюсь вам, моя тоже считает себя искусницей и с презрением отвергнет любую помощь.
– Вот бы у нас был ослик. Как было бы славно, если бы все мы приехали на осликах – Джейн, мисс Бейтс и я… а мой caro sposo шел бы рядом пешком. Может, нам и впрямь завести ослика? Нужно будет с супругом поговорить. При сельской жизни это просто необходимость. Даже женщине с богатым внутренним миром нужно хотя бы иногда выходить из дома, а долгие прогулки, сами понимаете… Летом пыль, зимой грязь.
– По дороге от Хайбери до Донуэлла вы не встретите ни того ни другого. Пыли там не бывает никогда, а для грязи сейчас слишком сухо. Но если вам так угодно, то приезжайте на ослике. Можете одолжить у миссис Коул. Мне бы хотелось, чтобы вы остались всем довольны.
– Уверена, об этом не стоит и беспокоиться. Отдаю вам должное, мой дорогой друг. За вашими исключительно сухими, резковатыми манерами скрывается теплое сердце. Я всегда так и говорю мистеру Э., вы просто чудак… Да, Найтли, знайте, я все поняла. Я оценила ваши старания оказать мне внимание и угодить. И с этой затеей вы очень точно угадали.
По иным причинам не хотел мистер Найтли накрывать стол на улице. Он надеялся убедить приехать к нему в гости не только Эмму, но и мистера Вудхауса. Он знал, что трапеза на улице невероятно бы гостя расстроила. Нельзя под благовидным предлогом утренней прогулки и пары часов в гостях заманивать его на такие мучения.
Приглашение было сделано с чистой совестью. Никакие ужасы доверчивого мистера Вудхауса не подстерегали, и тот согласился.
– Я уже два года не навещал Донуэлл, – говорил он. – Каким-нибудь ясным утром мы с Эммой и Харриет с удовольствием приедем. Я спокойно посижу с миссис Уэстон, а наши милые девочки погуляют по саду. Наверное, в полдень там уже совсем сухо. Мне бы очень хотелось снова посмотреть на старинный дом, и я с радостью встречусь с мистером и миссис Элтон и другими нашими соседями… Почему бы нам с Эммой и Харриет и впрямь не навестить вас, если утро будет ясное? Как славно, что вы нас пригласили! И как хорошо и разумно придумали пригласить всех без званого обеда. Не люблю я их.
Мистеру Найтли повезло: все приглашения были приняты. Причем каждый согласился прийти с такой готовностью, будто, подобно миссис Элтон, счел, что затея призвана угодить именно ему. Эмма и Харриет заявили, что с нетерпением предвкушают удовольствие от приема, а мистер Уэстон в знак согласия и благодарности даже пообещал написать с приглашениями Фрэнку, хотя его об этом и не просили. Мистеру Найтли оставалось только сказать, что он будет рад его видеть, и мистер Уэстон тут же принялся за письмо, не жалея никаких доводов, чтобы уговорить сына приехать.
Между тем хромая лошадь так быстро поправилась, что снова начались радостные разговоры про поездку на Бокс-Хилл, и в конце концов было решено посетить Донуэлл в один день, а Бокс-Хилл – на следующий, к тому же погода стояла самая благоприятная.
Под ярким полуденным солнцем, почти что в самый разгар лета, в экипаже с одним открытым окошком мистера Вудхауса благополучно доставили на донуэллский прием на свежем воздухе. Затем его проводили в одну из удобнейших комнат с горячим камином, который специально для него начали топить с самого утра. Тут он, весьма довольный, и расположился, готовый с удовольствием обсудить все новости и посоветовать каждому посидеть с ним и не перегреваться на солнце. Миссис Уэстон, которая, казалось, и пришла в Донуэлл пешком, чтобы уставшей сидеть с мистером Вудхаусом, осталась в доме, слушать его и сочувствовать, а остальные были настоятельно приглашены на свежий воздух.
Эмма так давно не была в Донуэлле, что, едва убедившись, как ее батюшка устроен со всеми удобствами, тут же радостно поспешила оглядеться вокруг. Ей хотелось поскорее освежить в памяти дом и парк, представляющие такой интерес для нее и всей ее семьи.
С настоящей гордостью и самодовольством, справедливыми при том родстве, в котором она состояла с нынешним и будущим владельцами имения, осматривала Эмма большой красивый дом, оценивая его удобное, выгодное и отличительное расположение в закрытой со всех сторон низине: роскошные сады простирались к лугам, омываемым рекой – которую, впрочем, из окон дома было видно плохо, ведь в старину строили, не задумываясь о видах, – а густые деревья стояли вдоль дорожек и аллей, не вырубленные ни в угоду моде, ни по прихоти хозяина. Дом был больше хартфилдского и совсем на него не походил: просторный и несимметричный, он занимал большую часть земли и мог похвастать множеством удобных и даже парой очень красивых комнат. Таким ему и надлежало быть, и таким он и был. Эмма почувствовала, как в ней растет уважение к родовому гнезду столь истинно благородного, чистокровного, просвещенного семейства. Конечно, у Джона Найтли имелись некоторые недостатки в характере, однако Изабелла сделала безупречный выбор. Она связала их с семьей, с фамилией, с имением, за которые краснеть не приходится. Таким приятным размышлениям предавалась Эмма, прогуливаясь по саду, пока ей не пришлось присоединиться к остальным гостям возле клубничных грядок. Все приглашенные были в сборе, кроме Фрэнка Черчилля, которого ожидали из Ричмонда с минуты на минуту. Счастливая миссис Элтон, наряженная в ту самую широкополую шляпу и вооруженная корзинкой, с готовностью взяла на себя бразды правления их обществом: собирая клубнику, поедая клубнику и разговаривая о клубнике – только о ней теперь могли быть все мысли и речи. Беспрестанно доносилось:
– Лучшая ягода в Англии… все ее любят… всем полезна… Это лучшие грядки и лучшие сорта… Сколько удовольствия рвать ее руками… только так можно по-настоящему насладиться… Утро – определенно лучшее время… никогда не устаю… Все сорта хороши… а земляника лучше всех… ни в какое сравнение… остальные вовсе несъедобны… земляника – деликатес… предпочитаю чилийскую… лесная превосходит все… Цены в Лондоне… полным-полно под Бристолем… в Мейпл-Гроув… новые грядки… каждый садовник по-разному… нет общих правил… садовников не переучишь… Восхитительное лакомство… но много не съешь… слишком яркий вкус… вишня вкуснее… смородина свежее… за клубникой тяжело нагибаться… палит солнце… устала до смерти… больше невозможно… нужно пойти посидеть в тени.
Так целых полчаса и велся разговор, прерванный лишь однажды миссис Уэстон, которая вышла узнать, не приехал ли ее пасынок. Она начинала беспокоиться: а вдруг что-то случилось с его лошадью?
Когда все отыскали себе местечко в тени, Эмма стала невольной свидетельницей разговора миссис Элтон и Джейн Фэрфакс. Речь шла о завидном для Джейн месте. Миссис Элтон получила о нем известие этим утром и теперь пребывала в полном упоении. Место было не у миссис Саклинг и не у миссис Брэгг, но по заманчивости и роскоши могло уступить разве что им: гувернантка требовалась кузине миссис Брэгг и знакомой миссис Саклинг, которую даже имели честь принимать в Мейпл-Гроув. Восхитительно, очаровательно, превосходно, это высший круг, лучшее общество, знакомства, положение и все прочее – миссис Элтон не терпелось немедленно покончить с этим делом. Она горячилась и ликовала, решительно отказываясь выслушать возражения мисс Фэрфакс, хотя та по-прежнему уверяла ее, что пока что не намерена искать себе место, и приводила все те же доводы, что и прежде. И все равно миссис Элтон настаивала на том, чтобы отправить согласие завтрашней почтой. Эмма поражалась, как только Джейн хватает терпения. Вид у нее был явно недовольный, и отвечала она не слишком любезно, и наконец с удивительной для нее решимостью сказала:
– А не пойти ли нам прогуляться? Может быть, мистер Найтли покажет нам свои сады? Хотелось бы все посмотреть.
Очевидно, больше выдержать настойчивости подруги она не могла.
Гости кто куда разбрелись по саду. Было жарко, и спустя некоторое время все один за другим бездумно устремились в заманчивую сень обсаженной липами широкой аллеи, которая тянулась за пределы сада и обрывалась на полпути к реке, как бы обозначая конец прогулочных угодий. Она никуда не вела, а заканчивалась видом, открывавшимся за низкой каменной оградой с высокими столбами, которые будто бы обозначали подъезд к несуществующему дому. Хоть и неясен был смысл такого решения, аллея чудесно подходила для прогулок, и вид в самом ее конце был необычайно красив. Склон, почти у подножия которого стоял донуэллский дом, спускаясь, становился круче, и в полумиле от пределов имения заканчивался резким и внушительным обрывом, одетым в густой лес. Под обрывом, на излучине реки, в благоприятном и укромном месте, лицом к лугам стояла ферма Эбби-Милл.
Вид был прекрасный, приятный и глазу, и душе. Английская зелень, английская природа, английский покой, залитый ярким солнцем, но не досаждающий буйством красок.
В аллее Эмма и мистер Уэстон и застали других гостей, а впереди всех, отделясь от остальных, спокойно шли мистер Найтли и Харриет. Мистер Найтли и Харриет! Удивительно было видеть их вместе, но приятно. А ведь когда-то он пренебрег бы такой собеседницей и попросту от нее отвернулся. Теперь же они явно вели весьма приятную беседу. И ведь когда-то Эмма бы забеспокоилась, что Харриет увидит ферму Эбби-Милл, да еще и в таком выгодном свете: пышную и красивую; с зелеными пастбищами, усеянными стадами; с деревьями в цвету и легким дымком, вьющимся из трубы дома. Теперь же опасаться было нечего. У ограды она подошла к этой паре поближе и заметила, что они более увлечены беседой, нежели видами вокруг. Мистер Найтли рассказывал Харриет что-то про сельское хозяйство и одарил Эмму улыбкой, которая, казалось, говорила: «Я ведь говорю о своих делах и имею право рассуждать на подобные темы. Не подозревайте меня в стремлении напомнить о Роберте Мартине». Никаких подозрений у Эммы и не было. Эта история случилась так давно… Роберт Мартин, наверное, уже и думать забыл о Харриет. Они вместе еще несколько раз прогулялись туда и обратно по аллее. В тени было свежо, и Эмма нашла эти минуты самыми приятными за день.
Затем все направились в дом, расселись и принялись за еду, а Фрэнк Черчилль все не ехал. Миссис Уэстон постоянно поглядывала на дорогу, но тщетно. Ее муж ни о чем не беспокоился и посмеивался над ее страхами, но миссис Уэстон упорно твердила, что это все из-за его вороной кобылы, ведь в этот раз он с несвойственной ему определенностью заявил, что приедет: его тетушке определенно гораздо лучше, и он, несомненно, сможет их навестить. Все тут же принялись напоминать ей, что здоровье миссис Черчилль часто и непредсказуемо меняется и что планы Фрэнка могли расстроиться. Наконец миссис Уэстон убедили – или же она просто решила согласиться, – что, вероятно, у миссис Черчилль опять случился приступ и Фрэнк просто не смог ее покинуть. Во время этих разговоров Эмма поглядывала на Харриет: та держалась очень хорошо и не выдала совершенно никаких чувств.
Расправившись с холодными закусками, гости решили снова выйти в сад и осмотреть то, что еще не успели: старинные рыбные пруды, может, даже клеверное поле, которое назавтра начинали косить – или же просто выйти, чтобы иметь удовольствие устать от жары и вернуться в приятную прохладу. Мистер Вудхаус, который уже успел прогуляться до верхней части сада, где даже ему не могла почудиться сырость с реки, больше с места не сдвинулся. Его дочь решила остаться с ним, чтобы мистер Уэстон убедил жену составить ему компанию и перевести дух за прогулкой.
Мистер Найтли сделал все возможное, чтобы развлечь мистера Вудхауса. Перед ним были разложены альбомы с гравюрами, витрины с медалями, камеи, кораллы, раковины и прочие фамильные коллекции из его шкафчиков, за разглядыванием которых он и провел все утро. Мистер Вудхаус был в восторге. Миссис Уэстон успела показать ему все диковинки, а он теперь захотел показать их Эмме. Он, словно ребенок, без разбору разглядывал все, что брал в руки: медленно, внимательно и обстоятельно. Но прежде чем ее батюшка принялся за дело, Эмма решила ненадолго выйти и в одиночестве полюбоваться входом и видом на имение. Не успела она приступить к сему занятию, как вдруг столкнулась с Джейн Фэрфакс, которая словно бы спасалась бегством из сада. Не ожидая встретить мисс Вудхаус, она вздрогнула, однако выяснилось, что именно ее-то она и искала.
– Не могли бы вы, – сказала Джейн, – когда меня хватятся, сказать, что я ушла домой? Я как раз ухожу. Тетя не осознает, как сейчас поздно и как давно мы в гостях. Боюсь, нас уже потеряли дома, так что я пойду немедленно. Я никому ничего не сказала, не хочу причинять неудобства и огорчения. Кто-то пошел к прудам, другие – в аллею. Пока они не вернутся, меня искать не будут, а когда начнут, не могли бы вы, пожалуйста, сказать, что я ушла?
– Разумеется, как вам угодно, но… вы же не одна пойдете в Хайбери?
– Одна. А чего мне бояться? Хожу я быстро. Двадцать минут – и я дома.
– Но как же вы пойдете в такую даль? Позвольте, вас проводит слуга моего батюшки… Позвольте, я прикажу подать экипаж. Он будет готов через пять минут.
– Благодарю вас, благодарю, но не стоит. Я лучше пройдусь. Да и что обо мне беспокоиться! Я сама скоро буду охранять других!
Она говорила очень взволнованно, и Эмма с чувством ответила:
– Это не повод подвергать себя опасности. Я прикажу подать повозку. Даже жара сейчас может быть опасной… Вы и так уже устали.
– Да, – признала она, – я устала, но это вовсе не та усталость… Быстрая прогулка меня взбодрит. Мисс Вудхаус, все мы иногда утомляемся душой. И моя, признаюсь, изнемогает. Вы окажете мне высочайшую услугу, если позволите поступить по-своему. Я лишь прошу вас, когда понадобится, сообщить, что я ушла.
Больше Эмма не возразила ей ни словом. Она все поняла и, войдя в ее положение, помогла немедленно покинуть дом, проводив с поистине дружеским рвением. На прощание Джейн Фэрфакс с благодарностью сказала ей: «Ах, мисс Вудхаус! Какое счастье иногда побыть одной!» Слова, казалось, вырвались прямо из ее изнеможенной души, выдав, какой постоянной выдержки требуют даже те, кто безгранично ее любит.
«И правда, что за семейка! И что за тетка! – подумала Эмма, возвращаясь в прихожую. – Искренне вам сочувствую. И чем больше вы будете показывать, как устаете от этих ужасов, тем сильнее станете мне нравиться».
Не прошло и четверти часа с ухода Джейн, а Эмма с отцом едва успели пролистать альбомы с видами площади Святого Марка в Венеции, когда в комнату вошел Фрэнк Черчилль. Эмма о нем и вовсе позабыла, но все равно очень обрадовалась. Теперь миссис Уэстон может быть спокойна. Вороная кобыла ни в чем не виновата, и правы оказались те, кто вспомнил о непостоянстве здоровья миссис Черчилль. У нее случился нервический припадок, который длился несколько часов. Фрэнк даже было оставил всякую надежду приехать, а знай он, как жарко будет в дороге и как поздно он, даже при всей спешке, прибудет, то и не поехал бы вовсе. Жара страшная, никогда еще он так не мучился и почти пожалел, что вышел из дома. Нет ничего хуже жары, он любой холод стерпит, но жара! Жара просто невыносима… И он, с весьма плачевным видом, уселся как можно дальше от дотлевающего камина мистера Вудхауса.
– Если вы посидите спокойно, то скоро остынете, – сказала Эмма.
– Как остыну, так тут же придется ехать назад. Я обязан быть дома, но на моем приезде так настаивали! Полагаю, вы вообще скоро все разойдетесь. Я уже кое-кого по пути сюда встретил… В такую жару! Безумие какое-то!
Эмма слушала, наблюдала и вскоре поняла, что Фрэнк Черчилль попросту, что называется, не в духе. Некоторые люди начинают ворчать от жары – возможно, и он таков. Она знала, что нет лучшего лекарства от сих ничтожных жалоб, чем еда и питье, и предложила ему чем-нибудь подкрепиться в столовой, милосердно указав на нужную дверь.
– Нет, никакой еды. Я не голоден. От еды мне станет только жарче.
И все же через пару минут он слегка остыл и, бормоча что-то про хвойное пиво, вышел. Эмма снова обратила все свое внимание на отца, думая: «Как хорошо, что я больше в него не влюблена. Не выношу мужчин, которые в жаркое утро так легко выходят из себя. А вот Харриет с ее милым и кротким нравом легко его стерпит».
Фрэнка не было довольно продолжительное время, и он, видимо, успел спокойно перекусить, потому что вернулся к ним в куда более остывшем и приподнятом настроении. К юноше вернулись его прекрасные манеры, и он даже придвинул стул поближе к Вудхаусам, чтобы с интересом принять участие в их занятии, лишь немного посетовав, что так сильно опоздал. Он все еще был не в лучшем расположении духа, но, казалось, старался забыть о своих неприятностях и вскоре снова смог вполне любезно болтать всякую чепуху. Они разглядывали виды Швейцарии.
– Как только тетя поправится, поеду за границу, – сказал Фрэнк Черчилль. – Не успокоюсь, пока не увижу всех этих мест. Покажу вам потом когда-нибудь свои наброски… или дам почитать заметки… или стихи. Словом, как-нибудь я выражу свои впечатления.
– Вполне вероятно, вот только… не швейцарские это будут наброски. Вам в Швейцарию никогда не поехать. Дядя с тетей не отпустят вас из Англии.
– Их тоже можно уговорить поехать. Возможно, тете пропишут теплый климат. Я почти что уверен, что мы поедем за границу. Уверяю вас. Я это чувствую, скоро я буду за границей. Я должен путешествовать. Я устал сидеть на месте. Я хочу перемен. Я не шучу, мисс Вудхаус, что бы там ни казалось вашему проницательному взгляду… Мне надоела Англия… Я бы хоть завтра уехал, если бы мог.
– Вам надоели достаток и роскошь. Не проще ли придумать себе парочку трудностей и остаться здесь?
– Мне! Надоели достаток и роскошь! Вы сильно ошибаетесь. Я вовсе не считаю, что живу в достатке или роскоши. Я лишен всего существенного. Мне крупно не повезло.
– И все ж нынче вы отнюдь не так несчастны, как в самом начале, когда только приехали. Ступайте, найдите еще что-нибудь перекусить, и скоро совсем повеселеете. Еще кусочек мяса, еще глоточек мадеры с водой – и у вас будет такое же прекрасное настроение, как у всех остальных.
– Нет, я останусь. Посижу с вами. Вы – мое лучшее лекарство.
– Мы завтра едем на Бокс-Хилл – вы поедете? Это не Швейцария, но хоть что-то для юноши, который так жаждет перемен. Останетесь сегодня? Поедете с нами?
– Нет, конечно, нет. Вечером, по прохладе, поеду домой.
– Можете к нам завтра утром приехать, тоже по прохладе.
– Нет… Оно того не стоит. Если я и приеду, то сердитый.
– Тогда уж прошу, оставайтесь лучше в Ричмонде.
– А если останусь, то рассержусь еще пуще. Как я буду думать о том, что вы все там – без меня.
– Сии трудности разрешить под силу лишь вам. Выберите, где вам больше нравится сердиться. А я более ничего не скажу.
Гости стали потихоньку возвращаться в дом, и вскоре в комнате собралось все общество. Одни при виде Фрэнка Черчилля невероятно обрадовались, другие поздоровались более сдержанно, однако все сильно забеспокоились и огорчились, когда выяснилось, что мисс Фэрфакс ушла. После этого гости решили, что и им пора бы по домам, и, повторив напоследок план на следующий день, разошлись. Фрэнку Черчиллю так не хотелось пропускать всеобщую поездку, что на прощание он сказал Эмме:
– Что ж… если вам хочется, чтобы я остался и поехал с вами, то так тому и быть.
Она одобрительно улыбнулась. До завтрашнего вечера он пробудет с ними, а призвать его назад в Ричмонд может только срочная просьба.
Глава VII
День для поездки на Бокс-Хилл выдался прекрасный, и все прочие внешние обстоятельства и договоренности обещали им весьма приятное время. Мистер Уэстон руководил сборами, заглядывая то в Хартфилд, то к викарию, и все двинулись в положенный срок. Эмма и Харриет ехали в одном экипаже, мисс Бейтс, ее племянница и Элтоны – в другом, а джентльмены верхом. Миссис Уэстон осталась с мистером Вудхаусом. Оставалось только радостно предвкушать приезд, и семь миль дороги прошли в счастливом ожидании. Прибыв на место, все огляделись с восхищением, однако вскоре стало ясно, что чего-то их событию не хватает. Царили вялость, апатия и разобщенность, их никак не удавалось побороть. Общество разделилось: Элтоны держались вдвоем, мистер Найтли – с мисс Бейтс и Джейн, а Фрэнк Черчилль – с Эммой и Харриет. Сколько мистер Уэстон ни пытался их объединить, все напрасно. Вначале казалось, что разделение произошло случайно, однако за два часа ничего не изменилось. Мистер и миссис Элтон были готовы общаться и любезничать с другими, но желание прочих гостей отделиться, по всей видимости, было настолько сильным, что ни прекрасные виды, ни холодные закуски, ни веселый мистер Уэстон преодолеть его не смогли.
Поначалу Эмме было ужасно скучно. Она никогда еще не видела Фрэнка Черчилля таким молчаливым и отупелым. Говорить с ним было неинтересно: он смотрел вокруг, но ничего не видел, восхищался всем неискренне, слушал Эмму, но не слышал ее. Он был столь скучен, что ничего удивительного, что поскучнела и Харриет. Оба они были невыносимы.
Когда все уселись, стало веселее – причем, на взгляд Эммы, веселее значительно. Фрэнк Черчилль разговорился, оживился и обратил наконец свой взор к ней. Он принялся оказывать ей всевозможные знаки внимания. Казалось, у него нет другой заботы, кроме как развлекать ее и угождать ей, и Эмма, с удовольствием готовая взбодриться и выслушать всю его лесть, тоже повеселела и разговорилась. Она по-дружески его поощряла и принимала ухаживания, совсем как в ранний и самый радостный период их знакомства, разве что теперь для нее все это ничего не значило, хотя в глазах остальных их поведение возможно было описать лишь точным английским словом «флирт». «Мистер Фрэнк Черчилль и мисс Вудхаус только и делали, что флиртовали», – такую фразу наверняка напишут в своих письмах две дамы: одна – в Мейпл-Гроув, другая – в Ирландию. Нельзя сказать, что Эмма беспечно веселилась, потому что была по-настоящему счастлива, – нет, она ожидала большего. Она смеялась, потому что была разочарована, и хотя его внимание – будь то как друга, как поклонника или просто игривого человека – она считала заслуженным, сердце ее оставалось к нему холодно. Эмма по-прежнему хотела, чтобы Фрэнк Черчилль оставался для нее лишь другом.
– Как я вам обязан, – говорил он, – за то, что вы сказали мне сегодня с вами поехать! Если бы не вы, я бы лишился такого удовольствия. А ведь я уж было поехал назад домой.
– Да, вы были ужасно сердиты, и я даже не понимаю почему. Опоздали на лучшую клубнику?.. Вы не заслужили столь доброго друга, как я. Но вы усмирили свой пыл. Вы действительно умоляли, чтобы вам приказали приехать.
– Не говорите, что я был сердит. Я просто устал. Меня одолела жара.
– Сегодня жарче.
– Не для меня. Я себя чувствую прекрасно.
– Это потому, что сегодня вы во власти.
– В вашей власти? Согласен.
– Так и знала, что вы так скажете, но я имела в виду, в вашей собственной. Вчера вы по неким причинам позволили себе утратить самообладание, но сегодня вновь держите себя в руках. А поскольку я не могу постоянно быть рядом с вами, то лучше верить тому, что вы все-таки сохраняете над собой вашу собственную власть, а не мою.
– Выходит одно и то же. Для самообладания мне нужна причина. Вы мной повелеваете, молча или вслух. И вы можете всегда быть со мной. Вы всегда со мной.
– Да, с трех часов вчерашнего дня. Раньше мое постоянное влияние начаться не могло – а иначе вы бы так не рассердились по пути.
– Вчерашнего дня! Так вы считаете. Я, кажется, впервые увидел вас в феврале.
– Ваша обходительность удивительна. Но, – продолжала Эмма, понизив голос, – все, кроме нас, молчат. Развлекать семь тихих человек, болтая всякую чушь, – это, пожалуй, слишком.
– А мне стыдиться нечего, – отозвался он с показной наглостью. – Впервые я вас увидел в феврале. Пускай все на Бокс-Хилл об этом знают. Пускай речи мои разнесутся от Миклэма до Доркинга. Впервые я вас увидел в феврале, – и шепотом продолжал: – Наши спутники совсем заскучали. Что бы нам такого выдумать, чтобы их разбудить? Любая глупость подойдет. Сейчас заговорят! Дамы и господа, мисс Вудхаус – которая всегда и везде первенствует – приказала мне передать: она желает знать, о чем вы думаете!
Кто-то засмеялся и отвечал добродушно. Мисс Бейтс пустилась пересказывать все, что было на уме, миссис Элтон нахохлилась при словах, что первенствует мисс Вудхаус, мистер Найтли заговорил яснее всех:
– А мисс Вудхаус уверена, что в самом деле желает сие знать?
– О нет, нет! – воскликнула Эмма с наигранно беззаботным смехом. – Ни за что на свете. Я не выдержу такого удара. Готова выслушать что угодно, но только не это. Впрочем, мысли некоторых, – добавила она, взглянув на мистера Уэстона и Харриет, – я узнать бы не побоялась.
– Вот я бы себе такого никогда не позволила, – с чувством воскликнула миссис Элтон. – Расспрашивать других об их мыслях! Хотя, возможно, как хозяйка сегодняшнего дня… а вот я никогда в обществе… поездки по округе… молодые девицы… замужние дамы…
Ворчала она главным образом мужу, и он бормотал ей в ответ:
– Верно, любовь моя, совершенно верно. Именно так… неслыханно… но некоторые девицы вообще говорят все, что вздумается. Лучше просто посмеяться. А ваши достоинства все знают.
– Это никуда не годится, – прошептал Фрэнк Эмме, – большинство оскорбилось. Попробую-ка по-другому. Дамы и господа, мисс Вудхаус приказала мне передать, что она отказывается от права знать, о чем вы думаете, и лишь желает узнать от каждого что-нибудь занимательное. Вас семеро, если не считать меня – я, по признанию мисс Вудхаус, и без того вполне занимателен, – и она требует, чтобы каждый рассказал либо одну вещь очень остроумную – будь то поэзия или проза, авторства вашего или чужого, – либо две вещи, остроумные слегка, либо же три совершенные глупости, а мисс Вудхаус обещает от души над всем посмеяться.
– О! Прекрасно! – воскликнула мисс Бейтс. – Тогда я могу не волноваться. Три совершенные глупости – это как раз для меня. Мне только рот стоит открыть, как тут же всякие глупости сыпятся, да? – спросила она, оглядываясь кругом в добродушной надежде, что другие ее поддержат. – Ну разве не так?
Эмма не устояла.
– Ах, но, видите ли, тут может возникнуть одно затруднение. Прошу меня простить, но… вы несколько ограничены числом… можно лишь три глупости за раз.
Мисс Бейтс, обманутая притворной официальностью ее манеры, не сразу поняла смысл сказанного, но, все осознав, не рассердилась, а лишь слегка зарделась – очевидно, слова Эммы ее ранили.
– Ах! Да… Конечно. Да, я поняла, о чем она, – сказала она, поворачиваясь к мистеру Найтли, – и впредь постараюсь молчать. Видно, я стала совсем надоедливой, раз она такое сказала старому другу.
– Отличная мысль! – воскликнул мистер Уэстон. – Я за! Как смогу, постараюсь. Задам-ка я вам загадку. Как загадка оценивается?
– Невысоко, сэр, боюсь, весьма невысоко, – ответил его сын. – Но мы будем снисходительны, особенно к тому, кто выступает первым.
– Нет-нет, – сказала Эмма, – отчего же невысоко. Загадки мистера Уэстона хватит и на него самого, и на ближайшего соседа. Прошу, сэр, говорите.
– Я и сам не уверен, что она так уж остроумна, – начал мистер Уэстон. – Это скорее факт, а не загадка, но… Какие две буквы алфавита обозначают совершенство?
– Две буквы!.. Совершенство!.. Право же, не знаю.
– А! Никогда не угадаете. Уж вы, – сказал он, обращаясь к Эмме, – точно не угадаете. Ну, ладно, скажу. «М» и «А». «Эмма». Понимаете?
Эмма поняла и осталась очень довольна. Загадка получилась, может, и не остроумной, но ей показалась весьма забавной и занимательной – как и Фрэнку с Харриет. Остальным она, однако, не так пришлась по душе, некоторые оцепенели, а мистер Найтли мрачно заметил:
– Ясно теперь, о каком остроумии идет речь, и мистер Уэстон сам преуспел, однако что теперь делать остальным? Не стоило так спешить с «совершенством».
– О, меня прошу уволить, – сказала миссис Элтон. – Не буду даже пытаться, мне такие выдумки не по нраву. Помню, как-то получила акростих в мою честь, совершенно мне не понравился. Я знаю, кто его прислал. Тщеславный фат!.. Вы знаете, о ком я, – добавила она, кивая мужу. – Подобные забавы хороши на Рождество, когда все сидят у камина, однако летом, в таких поездках, они, по-моему, совершенно неуместны. Мисс Вудхаус должна меня извинить. Я не из тех, кто сыпет остротами другим на потеху. На роль остряка не претендую. Я тоже по-своему умею веселиться, но предпочитаю сама решать, когда говорить, а когда молчать. Мистер Черчилль, будьте добры, уж меня увольте. Меня, мистера Э., Найтли и Джейн. Нам сказать нечего, решительно нечего.
– Да-да, уж меня увольте, – добавил ее муж с усмешкой. – Мне-то нечем позабавить ни мисс Вудхаус, ни других молодых дам. Я, мужчина старый, женатый, ни на что уж не годен. Августа, может, прогуляемся?
– С удовольствием. Мне надоело осматривать окрестности с одного места. Пойдемте, Джейн, берите меня под эту руку.
Однако Джейн отказалась, и супруги удалились вдвоем.
– Счастливая пара! – воскликнул Фрэнк Черчилль, как только те отошли подальше. – Как они друг другу подходят! Какое везение – вот так жениться после встреч на приемах в Бате. Они ведь всего несколько недель были знакомы? Настоящее везение! Ведь каков человек на самом деле, невозможно понять ни в Бате, ни в любом другом общественном месте. Это надобно видеть женщину в ее доме, среди родных и близких. Только так возможно судить о ее истинном нраве. А иначе все сводится к удаче – а вернее, в большинстве случаев, к неудаче. Сколько мужчин связали свое будущее с дамами после короткого знакомства, а потом каялись всю оставшуюся жизнь!
Мисс Фэрфакс, которая до того говорила только со своими близкими, подала голос:
– Такие случаи, несомненно, бывают. – Тут она закашлялась. Фрэнк Черчилль повернулся к ней.
– Продолжайте, – мрачно произнес он. Мисс Фэрфакс вновь заговорила:
– Я лишь хотела заметить, что, хотя сии печальные обстоятельства иногда случаются – как с мужчинами, так и с женщинами, – я не думаю, что так уж они и часты. Поспешная и безрассудная привязанность возникнуть может, однако после этого обычно бывает время одуматься. Я хочу сказать, что только слабые, нерешительные натуры, чье счастье полностью зависит от воли случая, допустят, чтобы злополучное знакомство навсегда стало их бременем.
Фрэнк Черчилль лишь молча посмотрел на нее и покорно поклонился. Через некоторое время он весело сказал:
– А я вот своему собственному суждению не доверяю. Надеюсь, жену мне выберет кто-нибудь другой. Может быть, вы? – спросил он, поворачиваясь к Эмме. – Выберете мне жену? Уверен, мне ваш выбор придется по душе. Вы ведь в этом вопросе уже весьма опытны, – добавил он, улыбнувшись своему отцу. – Найдите кого-нибудь. Мне не к спеху. Станьте ее покровительницей, воспитайте ее.
– По собственному подобию.
– Был бы весьма благодарен.
– Хорошо. Принимаю ваше поручение. Будет вам ваша очаровательная жена.
– Пускай будет веселой и пускай с карими глазами. А все остальное неважно. Я на пару лет уеду за границу, а когда вернусь – то приду к вам за женой. Запомните.
Такое Эмме забыть не грозило. Его поручение ей невероятно льстило. Ведь подойдет же Харриет под его описание? Разве что глаза не карие. Но за два года она станет ровно такой, как он желает. Возможно, он даже сейчас о ней и думает, кто знает? Не зря же он сказал про воспитание.
– А не присоединиться ли нам к миссис Элтон? – сказала Джейн, обращаясь к тетушке.
– Да, милая моя. С удовольствием. Я давно готова. Я сразу готова была с ней пойти, но и сейчас не поздно. Мы ее быстро нагоним. Вон она… нет, это кто-то другой. Это дама из той ирландской компании… совсем на нее не похожа. Ну право же…
Они ушли, и через полминуты за ними последовал мистер Найтли. Остались только мистер Уэстон, его сын, Эмма и Харриет. Молодой человек так разошелся, что его уже невозможно было терпеть. Даже Эмме надоели его лесть и веселость. Она бы предпочла тихо погулять с другими по окрестностям или спокойно посидеть в полном одиночестве, умиротворенно любуясь прекрасными видами Бокс-Хилла. С радостью были встречены слуги, которые сообщили, что экипажи поданы. Эмма с готовностью стерпела и суетливые сборы, и требования миссис Элтон, чтобы ее коляску подали первой. Впереди ее ждала спокойная поездка домой, которая положит конец сомнительным удовольствиям сегодняшнего дня. Она надеялась никогда больше не попасть в подобное общество, где люди совершенно не подходят друг другу, – а тем более против собственной воли.
Пока Эмма ждала экипаж, к ней подошел мистер Найтли. Он огляделся по сторонам, словно проверяя, чтобы никого не было рядом, и сказал:
– Эмма, я, как и всегда, не могу с вами не поговорить. Привилегию эту вы мне не давали, но все же вынуждены терпеть. Молчать я не могу. Невозможно смотреть, как вы поступаете дурно, и не упрекнуть вас. Как вы можете так поступать с мисс Бейтс? Как вы можете с таким высокомерием подшучивать над женщиной ее характера, возраста и положения?.. Эмма, я и не думал, что вы на сие способны.
Эмма вспомнила, покраснела и устыдилась, но попробовала обратить все в шутку:
– Да, но как тут удержаться?.. Никто бы не смог. Ничего воистину ужасного я не сказала. Она, полагаю, даже и не поняла меня.
– Уверяю вас, поняла. Целиком и полностью. Только об этом и говорит, и слышали бы вы как – с какой искренностью и великодушием. Слышали бы вы, как она хвалит вашу терпеливость, как отзывается о внимании, которое всегда оказываете ей вы и ваш отец – хотя ее общество, по всей видимости, столь для вас утомительно.
– Ах! – воскликнула Эмма. – Знаю я, что нет на свете создания добрее, но согласитесь: черты хорошие, к несчастью, сочетаются в ней с нелепыми.
– Да, согласен, – подтвердил он. – И полагаю, будь она богата, нелепые даже бы преобладали. Будь она женщиной состоятельной, я бы оставил все эти безобидные глупости и не ссорился с вами из-за ваших вольностей. Будь она вам равной по положению… но, Эмма, задумайтесь. Это далеко не так. Она бедна, а ведь родилась в довольстве. И если доживет до старости, то, вероятно, обеднеет еще больше. Ее положение должно внушать вам сострадание. А вы так дурно поступили! Она помнит вас еще малышкой, она помнит, как вы росли и взрослели еще в те годы, когда ее внимание считалось честью. А теперь вы, из легкомыслия, из минутной гордыни, насмехаетесь над ней, унижаете ее – да еще на глазах у ее племянницы, на глазах у других людей, многие из которых – некоторые наверняка – возьмут с вас пример. Вам неприятно это слышать, Эмма, и мне неприятно это все говорить, но это мой долг, и я буду, пока могу, говорить вам правду, зная, что я был вам хорошим другом и давал вам добрые советы, которые, надеюсь, однажды вы оцените больше, чем сейчас.
За разговором она подошли к экипажу. Эмма не успела ответить, как мистер Найтли помог ей взобраться внутрь. Он неверно истолковал чувства, которые заставили ее отвернуться и сковали ей язык. Ее охватили злоба на себя саму, беспокойство и стыд. Она была не в силах что-либо сказать и, сев в карету, откинулась было назад, но тут же, упрекая себя за то, что не простилась, что никак не ответила, что уезжает в таком несомненном недовольстве, выглянула наружу, чтобы его окликнуть, чтобы помахать ему рукой – но было поздно. Он уже отвернулся, а лошади тронулись. Эмма все оглядывалась, но тщетно, и вскоре экипаж, как показалось Эмме, на невероятной скорости скатился с холма, и все осталось позади. Эмму мучила невыразимая и едва ли скрываемая досада. Никогда в жизни не была еще она так взволнована, так пристыжена и так опечалена. Это был невыносимый удар. Не было смысла отрицать его слова. Сердце ее разрывалось. Как она могла так жестоко, так безжалостно поступить с мисс Бейтс! Как она могла так уронить себя в глазах того, чьим мнением столь дорожит! И как допустила, чтобы он ушел, не услышав ни благодарности, ни раскаяния, ни хоть одного доброго слова!
Время исцеления не принесло. Чем больше она размышляла, тем пуще расстраивалась. Никогда прежде не была она так подавлена. К счастью, говорить не было надобности. С ней ехала лишь Харриет, которая, кажется, тоже была не в лучшем настроении, усталая и молчаливая, и почти всю дорогу домой по щекам у Эммы лились непривычные для нее слезы, и сдержать их она даже не пыталась.
Глава VIII
Весь вечер мысли Эммы занимала лишь несчастная поездка на Бокс-Хилл. Какие впечатления остались у других, она не знала. Может, они, каждый у себя дома и каждый на свой лад, вспоминают их прогулку с удовольствием, но для нее утро оказалось потрачено совершенно впустую. Эмма в нем не нашла никакого наслаждения, а уж вспоминать о прогулке и вовсе нельзя было без отвращения. Весь вечер они с отцом проиграли в триктрак, и это время, по сравнению с утренней поездкой, было настоящим блаженством. Им она поистине насладилась, посвятив батюшке лучшее время суток. Эмма знала, что не заслужила такой слепой любви и полного доверия с его стороны, но была уверена: здесь ее никто ни в чем не упрекнет. Она надеялась, что бессердечной дочерью ее назвать нельзя. Что никто не скажет: «Как вы можете так поступать с отцом?.. Я буду, пока могу, говорить вам правду, это мой долг». А с мисс Бейтс она никогда больше… нет, никогда! Если вниманием в будущем можно стереть прошлое, то у нее есть надежда на прощение. Эмма знала, что виновата: она часто – правда, более в мыслях, нежели на деле – мисс Бейтс пренебрегала, бывала презрительна и невежлива. Но больше этого не повторится. Подогреваемая искренним раскаянием, Эмма решила на другое же утро навестить ее и тем самым положить начало новым, равным и добрым отношениям.
Наутро ее решимость не ослабла, и Эмма вышла из дома пораньше, чтобы ничто не могло ей помешать. Возможно, думала она, по пути ей встретится мистер Найтли, или, может, он зайдет к Бейтсам, когда она еще будет там. И пускай. Она не станет стыдиться своего справедливого и неподдельного раскаяния. По пути Эмма поглядывала в сторону Донуэлла, но мистера Найтли так и не встретила.
– Все дамы дома! – никогда еще она так не радовалась этим словам и никогда еще не ступала по коридору, не поднималась по лестнице с желанием доставить хозяйкам удовольствие, а не сделать им одолжение, и получить искреннее удовольствие самой, а не посмеяться над ними.
Ее появление вызвало какую-то суматоху: за дверьми забегали и заговорили. Она услышала, как мисс Бейтс кого-то поторапливает, служанка испуганно и неловко попросила ее немножко подождать, а затем впустила слишком рано. Тетя с племянницей, казалось, сбегали в соседнюю комнату. Она успела ясно увидеть Джейн – та выглядела очень нездоровой, и перед тем, как дверь за ними закрылась, Эмма услышала, как мисс Бейтс говорит:
– Ладно, милая, я тогда скажу, что ты в постели, ты ведь и впрямь неважно выглядишь.
Бедная старушка миссис Бейтс, как всегда вежливая и кроткая, выглядела так, будто не совсем понимает, что же происходит.
– Боюсь, Джейн приболела, – сказала она. – Впрочем, я не знаю, говорят-то мне, что все в порядке. А дочь моя, думаю, скоро выйдет. Вы найдете себе стульчик? Что-то Хэтти запропастилась. Я сама ничего не могу… Нашли стульчик? Вам удобно? Уверена, скоро она выйдет.
Эмма очень на это надеялась. На мгновение она испугалась, что мисс Бейтс ее теперь избегает. Но вскоре та вышла:
– Мисс Вудхаус, как мы счастливы, как мы вам обязаны!
Но совесть подсказывала Эмме, что в ее голосе нет прежней бодрой говорливости, что выглядит и двигается она несколько принужденно. Эмма надеялась, что заботливые расспросы о здоровье мисс Фэрфакс помогут возродить былую дружбу. И надежда эта быстро оправдалась.
– Ах, мисс Вудхаус, как вы добры! Полагаю, вы уже все слышали… и пришли нас поздравить. По мне, наверное, и не скажешь, что это большая радость, – сказала она, сдерживая набежавшую слезинку, – но нам так тяжело будет с ней расставаться, она ведь у нас столько времени провела, а сейчас у нее разболелась голова, все утро писала письма… такие длинные письма: полковнику Кэмпбеллу, миссис Диксон. «Милая, – говорю я, – ты ведь так ослепнешь», – потому что писала-то она сквозь слезы. Неудивительно, да, неудивительно. Это ведь такая перемена, и, хотя ей невероятно повезло… Такое место, полагаю, молодой девушке не всегда так сразу достается… Мисс Вудхаус, не сочтите нас неблагодарными, это такая удача… – У мисс Бейтс снова навернулись слезы. – Моя бедняжечка! Видели бы вы, как у нее разболелась голова. Когда событие приносит столько боли, трудно оценить сей подарок судьбы по достоинству. Она ужасно себя чувствует. По ее виду никто бы и не сказал, как она счастлива получить такое место. Надеюсь, вы извините ее за то, что она к вам не вышла… она не может… ушла в свою комнату… Я попросила ее лечь в постель. «Милая, – говорю я, – скажу, что ты в постели», – а она не лежит, а ходит по комнате. Говорит, что теперь, когда написала все письма, ей скоро станет лучше. Она будет очень сожалеть, что не смогла к вам выйти, мисс Вудхаус, но вы столь добры, что простите ее. Мне так стыдно, что вам пришлось ждать под дверью… Но тут началась такая суматоха… Понимаете, мы ведь стука не слышали и не знали, что к нам кто-то идет, пока вы не начали по лестнице подниматься. «Да это миссис Коул, – говорю я, – будьте уверены. Больше никто так рано не придет». «Ну, – говорит она, – рано или поздно все равно придется с ней увидеться, так почему бы и не сейчас». А потом зашла Пэтти и говорит, что это вы. «Ох! – сказала я. – Это мисс Вудхаус. Ты, разумеется, захочешь с ней повидаться». А она говорит: «Я не могу ни с кем видеться», – вскочила и убежала. Вот и заставили вас ждать… Так стыдно, простите нас! Я ей сказала: «Раз уж не можешь, милая, то иди, я скажу, что ты в постели».
Эмма слушала с неподдельным интересом. Она давно уже начала проникаться к Джейн добрыми чувствами, и эта картина ее нынешних мучений избавила Эмму от всех ее прежних недостойных подозрений, оставив место только состраданию. Вспомнив, как несправедлива и не слишком любезна она была с Джейн в прошлом, Эмма рассудила, что вполне естественно, если та готова выйти к миссис Коул или другому старинному другу, но не к ней. Она с искренним сочувствием и заботой от чистого сердца пожелала, чтобы решение, которое, как она поняла со слов мисс Бейтс, твердо приняла мисс Фэрфакс, оказалось для нее самым удачным и подходящим. Она понимает, какое это для них всех суровое испытание. До сих пор, кажется, все откладывалось до приезда полковника Кэмпбелла.
– Как вы добры! – сказала мисс Бейтс. – Впрочем, вы всегда к нам добры.
Слышать это «всегда» ей было невыносимо, и Эмма прервала поток мучительных благодарностей, задав прямой вопрос:
– А куда, если позволите, мисс Фэрфакс поступает?
– К некой миссис Смолридж – очаровательной, воистину превосходной женщине… у нее три малышки, три дочери, прелестные детки. Невозможно представить места лучше, за исключением разве что семейства миссис Саклинг да еще миссис Брэгг, но миссис Смолридж близко знакома с обеими и живет по соседству – всего в четырех милях от Мейпл-Гроув. Джейн будет всего в четырех милях от Мейпл-Гроув.
– Полагаю, это миссис Элтон мисс Фэрфакс обязана…
– Да, нашей доброй миссис Элтон. Самому неутомимому, верному другу. Она не стала слушать отказов. А то ведь, знаете, когда Джейн впервые услышала это предложение – то было позавчера, как раз когда мы навещали Донуэлл, – она была против, она не желала его принимать по тем самым причинам, о которых вы упомянули. Джейн, как вы справедливо заметили, не хотела ничего искать, пока не вернется полковник Кэмпбелл, и до того времени ничто не заставило бы ее принять на себя какие-либо обязательства – так она повторяла миссис Элтон вновь и вновь, и я бы даже никогда не подумала, что она вдруг передумает! Но нашу славную миссис Элтон чутье никогда не подводит, и она оказалась дальновиднее. Не всякий смог бы с такой добротой выстоять перед Джейн и ее возражениями, но она решительно заявила, что не станет тут же посылать письмо с отказом, как ее просила Джейн, и подождет – и вот! Вчера вечером было решено, что Джейн едет. Как я удивилась! Я и понятия не имела! Джейн отвела миссис Элтон в сторонку и прямо сказала, что, обдумав все преимущества предложения миссис Смолридж, она твердо решила его принять… Я только потом уже все узнала.
– Вы провели вечер у миссис Элтон?
– Да, мы все. Миссис Элтон очень на том настаивала. Договорились еще на прогулке, пока мистер Найтли был с нами. «Вы все просто обязаны провести вечер у нас, – сказала она, – я настаиваю, чтобы вы все пришли».
– Так и мистер Найтли был у нее?
– Нет, мистер Найтли сразу отклонил приглашение, но я думала, что он все-таки придет, ведь миссис Элтон заявила, что и слышать отказов не желает, однако же он не пришел, а вот я, матушка и Джейн – мы все были у нее и чудесно провели вечер. С такими добрыми друзьями иначе и быть не может, хотя после утренней прогулки все казались несколько уставшими. Знаете, даже удовольствия иногда могут утомить… да и, кажется, им поездка не очень понравилась. Ну а я всегда буду вспоминать нашу прогулку с радостью и признательностью к добрым друзьям, которые пригласили меня с собой!
– Полагаю, мисс Фэрфакс, хотя вы о том и не догадывались, целый день обдумывала предложение?
– Полагаю, что так.
– И ей, и всем ее друзьям будет трудно расставаться. Но я надеюсь, что новое место, нравы и обычаи этого семейства помогут ей пережить горечь разлуки.
– Спасибо, дорогая мисс Вудхаус! Да, там будет все, что нужно для счастья. Если не считать Саклингов и Брэггов, то нет другой такой детской, обставленной столь богато и изысканно! Миссис Смолридж – очаровательная женщина!.. Образ жизни почти как в Мейпл-Гроув, а детки – нигде больше таких воспитанных и милых деток нет, ну разве что у Саклингов и Брэггов. А как внимательно, как сердечно будут с Джейн обращаться!.. Не жизнь, а удовольствие… А жалованье! Его и вслух-то страшно назвать, мисс Вудхаус. Даже вы, привыкшая к суммам значительным, едва ли поверите, что такой молоденькой гувернантке, как Джейн, могут столько предложить.
– Ах, честное слово! – воскликнула Эмма. – Ежели все детки такие, какой я помню себя, то жалованье, будь оно хоть в сто раз больше, достается отнюдь не просто.
– Как вы великодушны!
– Когда же мисс Фэрфакс уезжает?
– Скоро, очень скоро – это самое страшное. У нее есть две недели. Миссис Смолридж не может ждать дольше. Бедная моя матушка не знает, как и вынести эту новость. Поэтому я стараюсь ее отвлечь, я говорю: «Полно, матушка, не будем больше об этом думать».
– Ее друзьям без нее, наверное, будет очень грустно. Полковник и миссис Кэмпбелл, должно быть, расстроятся, что она поступила на место до их возвращения?
– Да, Джейн говорит, что наверняка расстроятся, но она просто не может отказаться от сего предложения. Я была так поражена, когда она рассказала мне, о чем говорила с миссис Элтон, и когда ко мне тут же подошла сама миссис Элтон с поздравлениями! Это было перед чаем, хотя нет… погодите… не могло это быть перед чаем, ведь мы как раз собирались сесть за карты… нет, все-таки перед чаем, потому что я помню, как подумала… А! Точно, вспомнила, да, перед чаем тоже кое-что произошло. Мистера Элтона тогда вызвали из комнаты – это сын старого Джона Эбди к нему пришел. Бедный старый Джон, я его так уважаю! Он у моего покойного батюшки двадцать семь лет служил причетником, а теперь, бедный, на старости лет прикован к постели страшной подагрой… Надо бы его сегодня навестить… Джейн наверняка тоже захочет, если вообще сможет выйти из дому. Так вот, его сын пришел поговорить с мистером Элтоном о вспоможении от прихода. Сам-то он устроен хорошо – состоит главным конюхом при «Короне», но на одно только жалованье отца содержать не может. Когда мистер Элтон вернулся, он нам все про него и рассказал, и тут выяснилось, что в Рэндаллс отправили фаэтон за мистером Фрэнком Черчиллем, чтобы отвезти его в Ричмонд. Вот что случилось перед чаем. А с миссис Элтон Джейн говорила после чая.
Мисс Бейтс не дала Эмме возможности сказать, что последнее обстоятельство ей было дотоле неизвестно, однако это не имело значения: та, даже не смея предположить, что гостья не захочет узнать все подробности отъезда мистера Фрэнка Черчилля, тут же принялась их излагать.
Конюх пересказал мистеру Элтону то, что знал сам и что поведала ему рэндалльская прислуга: вскоре после того, как они все вернулись с утренней прогулки, из Ричмонда прибыл посыльный – впрочем, ничего неожиданного в этом не было. Мистер Черчилль прислал племяннику записку, в которой давал отчет о вполне сносном состоянии супруги и просил, не откладывая, вернуться следующим же утром. Однако мистер Фрэнк Черчилль твердо решил поехать домой немедленно, а так как его лошадь, кажется, простудилась, Тома скорее послали в «Корону» за фаэтоном. Конюх, выйдя на улицу, видел, как экипаж быстро и ровно направился в Рэндаллс.
Ничего удивительного или любопытного в этом рассказе не было, и внимание Эммы привлек лишь тот предмет, который уже и без того занимал ее мысли. Ее поразила разница положений миссис Черчилль и Джейн Фэрфакс: одна была всем, другая – ничем. Эмма погрузилась в раздумья о женской судьбе, не замечая, на чем остановила свой взгляд, пока мисс Бейтс не пробудила ее словами:
– Да, понимаю, о чем вы думаете – фортепиано. Что с ним теперь станется?.. Да, бедняжка Джейн как раз только что об этом размышляла… «Нам с тобой, – говорила она, – придется расстаться. Делать тебе здесь будет нечего…» А потом говорит мне: «Впрочем, пускай пока остается. Сохраните его у себя, а потом приедет полковник Кэмпбелл, и я с ним обо все договорюсь. Он все устроит, он разрешит мои трудности»… По-моему, она до сих пор не знает, от кого же пришел подарок: от полковника или от его дочери.
Теперь Эмма невольно задумалась о фортепиано. Воспоминания обо всех ее прежних фантазиях и несправедливых домыслах были весьма неприятны, и вскоре она решила, что визит ее уже и так затянулся, так что, повторив все свои добрые и искренние пожелания, откланялась.
Глава IX
По пути домой тревожные раздумья Эммы ничто не прерывало, однако, войдя в гостиную, она обнаружила гостей. Пока ее не было, в Хартфилд пришли мистер Найтли и Харриет, которые сидели теперь с ее отцом. Мистер Найтли тут же встал и необычно мрачным голосом произнес:
– Я не хотел уезжать, не повидав вас, но больше у меня времени нет, я должен немедленно уйти. Я еду в Лондон, проведу несколько дней у Джона и Изабеллы. Вам нужно что-нибудь отправить или передать, помимо всяких никому не интересных учтивостей?
– Нет, спасибо, ничего не нужно. Это, кажется, решение неожиданное?
– Да… отчасти. Я об этом в последнее время подумывал.
Эмма была уверена, что мистер Найтли ее не простил, он был сам не свой. Впрочем, подумала она, время подскажет ему, что им следует снова стать друзьями. Пока он стоял, словно собираясь уйти, но все же не двигаясь с места, ее отец приступил к расспросам.
– Ну, милая, как ты добралась? Как поживают моя почтенная старинная подруга и ее дочь? Уверен, они твоему визиту были очень признательны. Мистер Найтли, как я вам уже говорил, Эмма ходила навестить миссис и мисс Бейтс. Она всегда к ним столь внимательна!
Эмма густо покраснела от этой незаслуженной похвалы. Улыбнувшись и покачав головой, что и без лишних слов говорило о многом, она посмотрела на мистера Найтли. Он, казалось, мгновенно смягчился, словно прочтя в ее глазах всю правду, словно увидев и оценив все ее добрые помыслы. В его взгляде читалось уважение. У Эммы потеплело на душе, и еще большую радость доставил последовавший за тем небольшой и непривычный для мистера Найтли жест. Он взял ее за руку – а может, она первая ее подала, первая предложила, Эмма и не знала, – но он все же взял ее за руку, пожал ее и, кажется, собирался поднести к губам, как вдруг, из какой-то прихоти, отпустил. Почему он вдруг отступил, почему в последний миг передумал, понять было трудно. Эмма подумала, что лучше бы он не останавливался. В самом намерении, однако, сомневаться не приходилось, и то ли потому, что ему вообще несвойственна была подобного рода учтивость, то ли по какой-то другой причине, но жест его очень красил. Он был полон простоты и в то же время достоинства, и Эмма испытала великое удовольствие. То было свидетельство их полного согласия… Сразу после этого мистер Найтли ушел, словно в мгновение ока. Он всегда двигался решительно и медлить не любил, но в этот раз, казалось, скрылся даже стремительнее обычного.
Эмма нисколько не жалела, что сходила навестить мисс Бейтс, однако жалела, что не ушла от нее минут на десять пораньше – так она имела бы удовольствие обсудить с мистером Найтли положение Джейн Фэрфакс. Сокрушаться о том, что он уезжает, она тоже не собиралась, ведь знала, сколько радости принесет его визит на Бранзуик-сквер. И все же время для поездки оказалось не лучшее, да и узнать о таких планах заранее было бы приятнее. Так или иначе, расстались они добрыми друзьями, обмануться она не могла: и выражение его лица, и этот учтивый полужест – все, без сомнения, говорило о том, что она полностью прощена. Эмме рассказали, что он пробыл у них полчаса. Как жаль, что она не вернулась пораньше!
В надежде отвлечь отца от скорбных мыслей об отъезде мистера Найтли в Лондон, да еще и отъезде столь внезапном, да к тому же – какой ужас! – верхом, Эмма передала ему вести о Джейн Фэрфакс. Уловка сработала прекрасно: он проявил участие, но не расстроился. Мистер Вудхаус уже давно свыкся с мыслью, что Джейн Фэрфакс суждено поступить в гувернантки, и мог говорить об этом спокойно, а вот отъезд мистера Найтли в Лондон стал неожиданным ударом.
– Я рад, голубушка, очень рад слышать, что ее так хорошо устроили. Миссис Элтон – особа весьма благонравная и любезная, уверен, знакомые у нее ей под стать. Надеюсь, в доме сухо и мисс Фэрфакс будут беречь. Ее здоровье должно стать их первейшей заботой, как для меня всегда было здоровье бедняжки мисс Тейлор. Она ведь для них будет словно наша мисс Тейлор для нас. Только надеюсь, что в одном отношении ее жизнь устроится лучше: ей не придется покидать дом, в котором она прожила столько лет.
События следующего дня затмили собой все прочее. В Рэндаллс прибыл нарочный из Ричмонда с вестью о кончине миссис Черчилль! Хотя еще позавчера у ее племянника не было никаких причин спешить домой, после его возвращения она не прожила и двух суток. Приступ, совершенно не предвещаемый ее общим состоянием, охватил ее внезапно и унес весьма быстро. Великой миссис Черчилль не стало.
Весть была принята так, как и положено принимать подобные вести. Все несколько притихли, погрустнели и прониклись нежными чувствами к покойной и сочувствием к ее близким, а спустя некоторое время из любопытства задались вопросом, где же она будет похоронена. Как писал Голдсмит[16], коль женщина теряет ум – лишь смерть ее излечит, и то же средство помогает женщине с тяжелым характером обелить репутацию. Лет двадцать пять миссис Черчилль не любили, а теперь прониклись к ней сочувствием. В один миг ей все простили. Никто прежде не верил, что она и впрямь серьезно больна. Смерть же доказала, что недуг не был плодом ее воображения или себялюбия.
«Бедная миссис Черчилль! – твердили вокруг. – Наверняка она ужасно страдала, разве можно было предположить? От постоянных болей так портится характер! Печальное известие, такой удар! Даже при всех ее недостатках для мистера Черчилля это страшная потеря. Как же он теперь без нее? Нет, мистер Черчилль уж никогда не оправится».
Даже мистер Уэстон, положивший себе непременно предаться глубокой скорби, с мрачным видом качал головой и говорил:
– Бедная женщина! Кто бы мог подумать!
Его жена, вздыхая за своим шитьем, с сочувствием и непоколебимой рассудительностью размышляла о нравственном уроке, извлеченном из сей истории.
Едва услышав известие, они оба первым делом подумали о Фрэнке. Как это событие скажется на его положении? Почти сразу же задумалась об этом и Эмма. С состраданием и глубочайшим почтением ее мысль ненадолго коснулась образа миссис Черчилль и горя ее мужа, а затем остановилась на Фрэнке Черчилле – как на него повлияет перемена, что она ему даст, насколько он освободится? Эмма мгновенно осознала все возможные преимущества. Теперь ничто не стояло на пути у него и его чувств к Харриет Смит. Мистера Черчилля, в отличие от его жены, никто не боялся. Нрав у него был мягкий, покладистый, и племяннику не стоило особого труда в чем-то его убедить. Оставалось лишь надеяться, что Фрэнк Черчилль и правда неравнодушен к Харриет, в чем Эмма, при всем ее желании, пока что уверена не была.
Харриет держалась превосходно, с большим самообладанием. Как бы ярко ни разгорелись в ней надежды, она себя не выдавала. Эмма с удовольствием наблюдала такое доказательство окрепшего характера подруги и сдерживалась от всяческих намеков, которые могли бы поколебать ее спокойствие, а потому о кончине миссис Черчилль они говорили со взаимной сдержанностью.
В Рэндаллс приходили короткие письма от Фрэнка, в которых он сообщал лишь самое важное об их делах и планах. Мистер Черчилль переносил события лучше, чем ожидалось, и сразу после похорон в Йоркшире они наметили отправиться в Виндзор к его старинному другу, которого мистер Черчилль вот уже лет десять все обещал навестить. Другими словами, в настоящем Харриет помочь было нечем, и Эмме оставалось лишь с надеждами ждать будущего.
Куда более насущным вопросом было будущее Джейн Фэрфакс, для которой возможности закрылись столь же внезапно, как для Харриет открылись. Всякому в Хайбери, кто хотел ее поддержать, следовало поторопиться, и Эмма горела желанием оказать ей внимание. Ни в чем еще она так не раскаивалась, как в своей былой холодности. Ту, которой она столько месяцев пренебрегала, ей хотелось теперь осыпать всеми возможными знаками своего почтения и сочувствия. Эмма хотела быть для Джейн полезной, хотела показать, как ценит ее общество, и проявить свое уважение и заботу. Она решила во что бы то ни стало уговорить ее провести день в Хартфилде. Была послана записка с приглашением. Его отклонили – причем устно, добавив, что «мисс Фэрфакс больна и не может писать». Тем же утром в Хартфилд заглянул мистер Перри и рассказал, что мисс Фэрфакс так сильно нездоровится, что к ней, без ее согласия, вызвали его, что ее мучают сильные головные боли и нервическая горячка и что он даже сомневается, сможет ли она поехать к миссис Смолридж в назначенное время. Здоровье ее совсем расстроилось, аппетита нет, и, хотя никаких чересчур тревожных симптомов не наблюдается и затронуты, кажется, только легкие – привычная для нее жалоба, – мистер Перри несколько обеспокоен. На его взгляд, она взяла на себя чересчур тяжелую ношу и сама это чувствует, хоть и не хочет признавать. Ее силы, кажется, на исходе. Он не мог не отметить, что условия, в которых мисс Фэрфакс сейчас живет, не способствуют исцелению от нервического расстройства: она вынуждена все время ютиться в одной комнатке и терпеть излишние заботы и внимание своей тети, которая, по словам мистера Перри, хоть и старинная его подруга, но племяннице сейчас не лучшая компаньонка. Он очень опасается, что мисс Фэрфакс от этого больше вреда, чем пользы. Эмма слушала с живейшим участием, все более проникалась сочувствием и раздумывала, как бы тут помочь. Забрать ее – хоть на часок-другой – от тетки, вывезти на свежий воздух, сменить обстановку, поддержать тихую рассудительную беседу… На следующее же утро Эмма в самых сочувственных словах написала Джейн, что в любой назначенный ею час заедет за ней в экипаже и что мистер Перри высказался решительно в пользу подобной прогулки. В ответ ей пришла короткая записка о том, что мисс Фэрфакс «кланяется и благодарит, однако она не в силах совершать прогулки».
Эмме казалось, что ее предложение заслуживает лучшего отношения, однако невозможно было сердиться на слова, написанные столь дрожащей и явно немощной рукой. Она пыталась придумать, как же ей сломить это нежелание видеться или принимать помощь. Так что, несмотря на отказ, Эмма велела подать экипаж и отправилась к мисс Бейтс в надежде, что сможет убедить Джейн присоединиться к ней, но все тщетно. К карете спустилась мисс Бейтс, рассыпаясь в благодарностях и горячо соглашаясь с мисс Вудхаус, что свежий воздух, разумеется, поможет. Она побежала передать это все племяннице, однако вернулась назад ни с чем: Джейн на уговоры не поддается, и от одной только мысли о том, чтобы выйти на улицу, ей, кажется, стало только хуже. Эмма захотела с ней увидеться и попытаться уговорить ее лично, однако не успела она намекнуть об этом мисс Бейтс, как та дала понять, что пообещала племяннице ни под каким предлогом не впускать к ней мисс Вудхаус.
– По правде сказать, наша милая Джейн, бедняжка, не может никого видеть… совсем никого… Она, конечно, не смогла отказать миссис Элтон… и миссис Коул так настаивала… и миссис Перри так просила… но больше Джейн, право, не может никого видеть.
Эмма не хотела становиться в один ряд со всякими дамами вроде миссис Элтон, миссис Перри и миссис Коул, которые кому угодно себя навяжут, никаких особых прав на внимание Джейн она за собой не ощущала, а потому смирилась и лишь спросила мисс Бейтс, хорошо ли ее племянница ест и не может ли она чем-то здесь помочь. При упоминании о еде мисс Бейтс очень расстроилась и охотно рассказала: Джейн почти не кушает. Мистер Перри прописал ей питательную диету, но все, чем они располагают и что получили от самых заботливых на свете соседей, ей не по вкусу.
Приехав домой, Эмма тут же позвала экономку проверить, какие у них есть съестные припасы, и вскоре к мисс Бейтс была отправлена маранта наивысшего качества с самой теплой запиской. Через полчаса посылку вернули. Мисс Бейтс передавала тысячу благодарностей, но «милая Джейн сказала, что не может принять сей дар, и не успокоилась, пока его не отправили назад, а к тому же попросила передать, что совершенно ни в чем не нуждается».
Вечером того же дня Эмма узнала, что Джейн Фэрфакс гуляла по лугам недалеко от Хайбери, хотя еще утром решительно отказалась выехать с ней в карете под предлогом, что у нее совсем нет сил. После этого у Эммы не осталось сомнений: это от нее Джейн ни в чем не нуждается. Ей стало очень и очень грустно. Сердце разрывалось от жалости к Джейн, ее раздражительности духа, непоследовательности в поведении и бессильному положению. Эмме было обидно, что ее сочли неспособной на искреннее чувство и недостойной дружбы. Она утешалась мыслью, что намерения ее были чисты, и говорила самой себе, что если бы мистер Найтли знал обо всех ее попытках помочь Джейн Фэрфакс, если бы мог заглянуть к ней в душу, то не нашел бы за что ее упрекнуть.
Глава X
Однажды утром, дней через десять после кончины миссис Черчилль, Эмму попросили сойти вниз к мистеру Уэстону, который «не может оставаться и пяти минут и очень просит с ней поговорить». Он ждал ее у дверей в гостиную и, едва поздоровавшись в своей привычной манере, тут же понизил голос, чтобы мистер Вудхаус его не услышал:
– Сможете ли вы сегодня утром, в любое время, зайти в Рэндаллс?.. Зайдите, если получится. Миссис Уэстон хочет вас видеть. Ей нужно с вами поговорить.
– Она больна?
– Нет-нет, что вы… лишь немного взволнована. Она бы села в коляску да приехала сама, но ей нужно поговорить с вами наедине, а здесь это… – Он кивнул в сторону ее отца. – Кхм!.. Придете?
– Разумеется. Хоть сейчас, если угодно. Как я могу отказать, когда вы так просите. Но что случилось?.. Она точно не больна?
– Нет-нет, право же. Но прошу, не задавайте больше вопросов. Скоро все узнаете. Невероятное дело! Но тише! Тс!
Даже Эмма не смогла бы угадать, что все это значит. Судя по виду мистера Уэстона, случилось нечто очень важное, но раз с подругой ее все в порядке, то она постаралась не беспокоиться. Эмма предупредила батюшку, что идет прогуляться, и они вместе с мистером Уэстоном быстрым шагом направились в Рэндаллс.
– Ну, – сказала Эмма, когда они вышли за ворота, – теперь-то вы мне расскажете, что случилось?
– Нет. Не спрашивайте меня, – мрачно ответил он. – Я пообещал жене, что она сама вам все расскажет – так вы меньше расстроитесь. Потерпите, Эмма. Скоро вы все узнаете.
– Расстроюсь! – вскричала Эмма, в ужасе застыв на месте. – Господи!.. Мистер Уэстон, расскажите мне все немедленно!.. Что-то случилось на Бранзуик-сквер. Я поняла. Расскажите, я требую, немедленно мне все расскажите.
– Нет-нет, вы заблуждаетесь…
– Мистер Уэстон, не шутите со мной. Подумайте, сколько моих близких сейчас на Бранзуик-сквер. Кто из них в беде?.. Во имя всего святого, не пытайтесь от меня что-то скрыть.
– Эмма, даю вам слово…
– Слово! Отчего же не «честное слово»? Почему вы не даете мне честного слова? Боже мой!.. Что такого может меня расстроить, если это не касается моих близких?
– Даю вам честное слово, – со всей серьезностью сказал он, – не касается. Это ни в коей степени не связано ни с одним живым существом по фамилии Найтли.
Эмма несколько успокоилась и продолжила путь.
– Зря я сказал, – продолжил он, – что вас это расстроит. Не стоило мне употреблять это слово. Собственно, это не столько связано с вами… сколько со мной… ну надеюсь… Хм!.. Словом, дорогая Эмма, беспокоиться не о чем. История, конечно, не из приятных, но все могло быть гораздо хуже… Если поторопимся, то скоро будем в Рэндаллсе.
Эмма поняла, что придется потерпеть, но теперь ожидание стоило ей меньших усилий. Больше вопросов она не задавала и довольствовалась своими размышлениями, которые вскоре подсказали ей, что речь может идти о деньгах, что внезапно всплыли какие-нибудь неутешительные семейные обстоятельства, связанные с недавним событием в Ричмонде. Воображение ее разыгралось. Может, обнаружилось с полдюжины незаконнорожденных детей, и теперь бедный Фрэнк совершенно без наследства! Неприятно, конечно, но ее это никак не заденет. Лишь возбудит живое любопытство.
– Кто это там на лошади? – переменила она тему, желая помочь мистеру Уэстону сохранить его тайну.
– Не знаю… Кто-то из Отуэев… Не Фрэнк – можете быть уверены. Его вы не увидите. Он сейчас уже на полпути в Виндзор.
– Так, значит, ваш сын приезжал?
– Да… А вы не знали?.. Ну да неважно.
Он ненадолго замолк и затем гораздо осторожнее и сдержаннее добавил:
– Да, Фрэнк заезжал сегодня утром, просто узнать, как мы тут поживаем.
Они прибавили шагу и вскоре были в Рэндаллсе.
– Дорогая, – сказал мистер Уэстон, заходя в комнату, – я привел ее. Надеюсь, скоро тебе станет получше. Оставлю вас. Тянуть смысла нет. Если понадоблюсь, буду неподалеку. – И, прежде чем уйти, тихо прибавил: – Я сдержал свое слово. Она ничего не знает.
Миссис Уэстон выглядела нездоровой и чрезвычайно взволнованной. Эмма вновь забеспокоилась и, как только они остались одни, с чувством спросила:
– Что случилось, милый друг? Что-то, как я понимаю, очень неприятное… Прошу, говорите прямо. Меня всю дорогу терзает неизвестность. Мы обе ненавидим сие чувство. Прошу, скорее расскажите. Вам и самой сразу станет легче.
– Вы и правда ничего не знаете? – дрожащим голосом спросила миссис Уэстон. – И совершенно… совершенно не догадываетесь, что вам предстоит услышать?
– Я догадываюсь, что это связано с мистером Фрэнком Черчиллем.
– Вы не ошиблись. Я скажу вам все прямо, – заявила миссис Уэстон, продолжая свое шитье и будто стараясь не смотреть Эмме в глаза. – Сегодня он приехал к нам по исключительному делу. Невозможно передать наше удивление. Он приехал поговорить с отцом на предмет того… объявить о своем чувстве…
Она замолчала, чтобы перевести дух. Сначала Эмма подумала, что речь идет о ней, затем – о Харриет.
– То есть даже больше, чем о чувстве, – продолжала миссис Уэстон, – о помолвке. Самой настоящей помолвке… Эмма, что вы скажете… что все скажут, когда узнают, что Фрэнк Черчилль и мисс Фэрфакс помолвлены – и помолвлены давно!
Эмма даже подскочила от неожиданности и в ужасе воскликнула:
– Джейн Фэрфакс! Господи помилуй! Вы не шутите? Это правда?
– Понимаю ваше удивление, – ответила миссис Уэстон и, по-прежнему не поднимая взгляда, поспешно продолжила, стараясь дать Эмме время прийти в себя: – Очень даже понимаю. Однако это так. Они помолвились еще в октябре, в Уэймуте, и хранили все в тайне. Никто, кроме них, не знал: ни Кэмпбеллы, ни ее родные, ни его… Это столь удивительно, что мне до сих пор не верится… А я-то думала, что знаю его…
Эмма едва ли ее слушала. Лишь о двух вещах она могла сейчас думать: обо всех своих прежних разговорах с Фрэнком Черчиллем о мисс Фэрфакс и о бедной Харриет. Некоторое время она могла лишь восклицать и снова и снова требовать все повторить.
– Н-да, – сказала она, наконец придя в себя, – мне, пожалуй, нужно хотя бы полдня, чтобы все это осознать. Как!.. Зимой уже были помолвлены… то есть еще до того, как оба приехали в Хайбери?
– Помолвлены с октября – втайне. Эмма, это известие меня сильно ранило. И сильно ранило его отца. Кое-что в его поведении мы простить не можем.
Эмма на мгновение задумалась и затем ответила:
– Не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы. Надеюсь, я, сколько могу, облегчу вашу боль: будьте уверены, его внимание ко мне не возымело того эффекта, которого вы опасаетесь.
Миссис Уэстон, не веря, подняла взгляд, но выглядела Эмма так же спокойно, как говорила.
– Чтобы вам легче было поверить, что я к нему решительно равнодушна, – продолжала она, – я расскажу вам больше. Когда мы только познакомились, он действительно мне понравился, и я была даже готова влюбиться – да, собственно, и влюбилась, – но потом, что удивительно, это прошло. Оно и к лучшему. Он уже некоторое время, месяца три точно, совершенно мне безразличен. Можете мне верить, миссис Уэстон. Это чистая правда.
Миссис Уэстон со слезами радости бросилась ее целовать и, когда вновь обрела дар речи, то заявила Эмме, что ничто на свете не обрадовало бы ее сейчас больше сего заверения.
– Мистер Уэстон тоже будет счастлив это слышать, – сказала она. – Как же мы мучились! Ведь нам так хотелось, чтобы вы друг другу понравились, и мы были уверены: так оно и случилось… Представьте себе, как мы за вас беспокоились, когда обо всем узнали.
– Чудом я избежала удара, и за это нам с вами остается лишь благодарить судьбу. Но, миссис Уэстон, его это никак не оправдывает. Должна признаться, в моих глазах он очень виноват. Какое право он имел, будучи связанным клятвой и чувством, так вызывающе себя вести? Какое право он имел ухаживать и добиваться внимания одной дамы – а именно так это было, – когда на деле принадлежал другой? Неужели он не знал, что это может привести к беде? Неужели не думал, что я могу в него влюбиться? Он поступил дурно, очень дурно.
– Из его слов, милая моя Эмма, я так поняла, что…
– А она! Как она могла сносить подобное поведение! Хладнокровно наблюдать, как он у нее на глазах раз за разом оказывает знаки внимания другой женщине, и не возмутиться… Такой степени равнодушия я не понимаю и не уважаю.
– Между ними были размолвки, Эмма, он так прямо и сказал. У него не было времени объяснить все подробно. Он пробыл у нас всего четверть часа да в таком взволнованном состоянии, что за это время почти ничего рассказать не успел, но то, что между ними были размолвки, он дал понять ясно. Они-то, сколько я понимаю, и стали причиной сегодняшних событий и, очень вероятно, вызваны были его неуместным поведением.
– Неуместным! Ох, миссис Уэстон… Это мягко сказано. Гораздо, гораздо хуже, чем просто неуместным! Передать не могу, как сильно он уронил себя в моих глазах. Разве может так вести себя мужчина?.. А как же честность и прямота, строгая верность правде и принципам, презрение к мелочным уловкам, которые надлежит всегда и во всем выказывать настоящему мужчине?
– Позвольте, милая моя Эмма, я за него заступлюсь: здесь он, конечно, поступил неправильно, но я давно его знаю и могу ручаться, что у него много, очень много прекрасных качеств, и…
– Боже мой! – вскричала Эмма, не слушая. – А миссис Смолридж! Джейн чуть не поступила в гувернантки! Какое ужасающее бесчувствие! Так заставить ее страдать, что она чуть не нанялась… как такая мысль вообще пришла ей в голову!
– Эмма, об этом он ничего не знал. Здесь я могу полностью его оправдать. Она сама приняла это решение, не сказав ему ни слова… или же сказав так, что он не придал тому значения. До вчерашнего дня он был в совершенном неведении. Он узнал о ее планах внезапно, не знаю как, может, из какого-то письма или записки. Но именно после этого он и решился немедленно пойти к дяде, все рассказать и положиться на его доброту – словом, покончить с этой тайной, которую они и так слишком долго скрывали.
В этот раз Эмма к ней прислушалась.
– При прощании он обещал мне скоро написать, – продолжала миссис Уэстон, – и, судя по его тону, изложить все подробности, которые не смог сообщить сейчас. Так что давайте сначала дождемся этого письма. Может, оно несколько смягчит его вину. Может, мы поймем и простим многое из того, что неясно сейчас. Не будем же суровы, не будем торопиться с осуждениями. Запасемся терпением. Любить его – мой долг, и теперь, когда один очень существенный для меня вопрос разрешен, я искренне желаю, чтобы все сложилось благополучно, и очень на это надеюсь. Они оба, наверное, столько выстрадали из-за необходимости молчать и скрываться.
– Ему, – сухо отозвалась Эмма, – эти страдания, по всей видимости, особого зла не причинили. Ну и как воспринял все это мистер Черчилль?
– Весьма благосклонно и почти сразу же его благословил. Подумать только, как в их семье все переменилось всего за одну неделю! Пока жива была бедная миссис Черчилль, не могло быть ни надежды, ни возможности, ни малейшей вероятности, но едва только ее останки упокоились в семейном склепе, как ее мужа с легкостью уговорили действовать наперекор ее возможным желаниям. Как радостно, когда чрезмерное влияние уносят с собой в могилу!.. Дядюшку даже почти уговаривать не пришлось.
«Да, – подумала Эмма, – и с Харриет было бы так же».
– Это было вчера вечером, а сегодня с рассветом Фрэнк скорее выехал в Хайбери. Думаю, он на некоторое время заехал к Бейтсам, а потом сразу прискакал к нам, но, как я уже говорила, пробыл всего четверть часа – очень спешил назад к дяде, ему он сейчас нужнее обыкновенного. Он был очень взволнован – чрезвычайно! – и сам не свой, я его таким никогда не видела. Вдобавок ко всему прочему его потрясло, как сильно ей сейчас нездоровится, он и понятия об этом не имел. Весь его вид говорил о том, что он переполнен чувствами.
– И вы в самом деле полагаете, что об их связи совершенно никто не знал? Ни Кэмпбеллы, ни Диксоны – никто не знал о помолвке?
Вспомнив о Диксонах, Эмма слегка покраснела.
– Никто, совершенно никто. Он решительно заявил, что об этом, кроме них двоих, ни единая живая душа не знала.
– Что ж, – сказала Эмма, – полагаю, со временем мы свыкнемся с этой мыслью, и я желаю им всяческого счастья, но сама навсегда останусь уверена, что подобные действия отвратительны. Что это, как не лицемерие и ложь, шпионаж и предательство? Явиться к нам, прикинувшись столь открытыми и простыми, а в то же время судить всех нас в своем тайном союзе! Всю зиму и весну нас дурачили. Мы-то думали, что общаемся с ними на равной ноге, со всей честью, со всем уважением, а меж тем эти двое, вероятно, слушали нас, а потом втайне сравнивали и судили все наши слова, предназначенные только для одного из них. Ну и пускай сами на себя пеняют, если услышали друг про друга не самые приятные вещи!
– Я на этот счет спокойна, – откликнулась миссис Уэстон. – Вполне уверена, что все сказанное мной каждому из них по отдельности можно было бы сказать и им вместе.
– Вам повезло… Свою единственную ошибку вы рассказали лишь мне – когда вообразили, будто в нее влюблен один наш общий друг.
– Да. Но я всегда была о мисс Фэрфакс самого высокого мнения и, даже поверив в сие заблуждение, ни за что не стала бы говорить о ней дурно, а о своем пасынке – и подавно.
Тут за окном показался мистер Уэстон, очевидно, проверяя, как идет разговор. Жена взглядом пригласила его войти и, пока он шел, добавила:
– А теперь, Эмма, милая, прошу вас: говорите и держитесь так, чтобы у него отлегло от сердца и чтобы он остался доволен этим союзом. Давайте обратим его внимание на все хорошее, в конце концов, мисс Фэрфакс – девушка замечательная. Партия не самая завидная, но ежели мистер Черчилль на нее согласен, то с чего возражать нам? А ему, Фрэнку, можно сказать, очень повезло найти невесту со столь твердым характером и ясным умом – именно такой я всегда мисс Фэрфакс считала и считаю по-прежнему, даже несмотря на это единственное, но крупное отступление от строгих правил. Но в ее положении даже сию ошибку многое оправдывает!
– Очень многое! – с чувством воскликнула Эмма. – Ежели и бывает положение, в котором женщине простительно думать только о себе, то это положение Джейн Фэрфакс. О таком даже можно сказать: «Не друг тебе – весь мир, не друг – закон»[17].
Когда вошел мистер Уэстон, Эмма улыбнулась и воскликнула:
– Что за шутку вы со мной сыграли, честное слово! Это вы так хотели подразнить мое любопытство и проверить, как я умею угадывать? Ну и напугали же вы меня. Я уж было подумала, что вы половины своего состояния лишились. И вдруг прихожу – а тут! Вам не соболезнования надо приносить, а поздравления! Мистер Уэстон, от всей души поздравляю вас с тем, что вам в невестки достанется одна из самых очаровательных и достойных девиц в Англии.
Обменявшись взглядами с женой, мистер Уэстон понял, что Эмма не шутит, тут же воспрянул духом и весь преобразился, а в голос его вернулась привычная бодрость. С благодарностью крепко пожав ей руку, он пустился рассуждать об этом предмете так весело, что сомневаться не приходилось: еще немного времени, немного мягкого убеждения, и он начнет рассуждать о помолвке исключительно с удовольствием. Его собеседницы говорили лишь о том, что могло оправдать в его глазах безрассудство и смягчить его возражения, и к тому времени, как они обсудили это все втроем, а затем еще раз вдвоем, пока мистер Уэстон провожал Эмму в Хартфилд, он совершенно примирился с новыми обстоятельствами и почти уверился, что Фрэнк принял лучшее решение в своей жизни.
Глава XI
«Харриет, бедная Харриет!» – мучилась Эмма, не в силах избавиться от этих горьких мыслей. Фрэнк Черчилль и с ней самой обошелся очень дурно – дурно во многих отношениях, – но злилась она на него не за его проступки, а за свои собственные. Думать о том положении, в котором оказалась Харриет, было невыносимо. Бедняжка! Во второй раз она стала жертвой ее заблуждений и обманчивых надежд. Пророческими оказались слова мистера Найтли: «Эмма, вы были ей плохой подругой». Она причиняла Харриет один лишь вред. Правда, в этот раз, в отличие от прошлого, можно было хотя бы не винить себя за то, что без нее у Харриет не возникли бы злосчастные чувства – Харриет сама, без намеков Эммы, признала свое восхищение Фрэнком Черчиллем и свое предпочтение ему. И все же Эмма чувствовала себя виноватой за то, что поощряла увлечение, которое могла бы усмирить. Она могла бы сдержать силу этих чувств. Ее влияния бы хватило. И теперь она знала, что следовало тогда им воспользоваться… Эмма думала, что рисковала счастьем подруги безо всяких на то оснований. Здравый смысл подсказал бы ей, что не стоит поощрять Харриет в ее мыслях о Фрэнке Черчилле, что вероятность взаимных чувств ничтожно мала. «Но здравого-то смысла как раз, – подумала она, – мне и не хватает».
Эмма ужасно на себя сердилась. К тому прибавлялась злость на Фрэнка Черчилля, что значительно облегчало ее ношу… К счастью, хотя бы за Джейн Фэрфакс можно было теперь не беспокоиться. Хватит тревог и за Харриет. У невзгод и болезней Джейн была, очевидно, одна общая причина, и будет от них одно общее лекарство. Миновали для нее дни ничтожности и бед. Совсем скоро поправится ее здоровье, совсем скоро станет она счастливой и богатой. Теперь Эмма понимала, почему ее вниманием так пренебрегали. Она получила ответы на многие вопросы. Несомненно, причиной была ревность. Джейн видела в ней соперницу – неудивительно, что все ее попытки помочь и проявить заботу отвергались. Поездка в хартфилдском экипаже звучала для Джейн словно пытка, а маранта из хартфилдских кладовых казалась ядом. Теперь Эмма все поняла. Постаравшись по мере сил не думать о несправедливости и успокоить свои корыстные и гневные мысли, она признала, что Джейн Фэрфакс заслужила и высокое положение, и счастье. Но бедная, бедная Харриет! Все свое время и все сочувствие Эмма теперь обязана подарить ей. Она с печалью и страхом думала, что второе такое разочарование окажется тяжелее первого. Иначе и быть не может: нынешний предмет ее чувств во всем превосходит предыдущий, а его влияние на Харриет, очевидно, сильнее, ведь она стала столь сдержанна, научилась прекрасно владеть собою… И все-таки Эмма обязана рассказать эту горькую правду – и чем раньше, тем лучше. При прощании мистер Уэстон попросил ее держать новость в секрете: «Пока что все должно оставаться в совершенной тайне. Мистер Черчилль очень на этом настаивал из уважения к памяти совсем недавно ушедшей жены. Мы все согласны, что того требуют приличия». Эмма дала обещание молчать, но для Харриет следовало сделать исключение. Того требовал высший долг.
Несмотря на досаду, она не могла не подумать, как забавно сложились обстоятельства: она оказалась на месте миссис Уэстон, ей предстоял тот же мучительный и щекотливый разговор. Тревога, с которой та сообщала известие, теперь передалась самой Эмме. От звука шагов и голоса Харриет ее сердце забилось чаще – так, наверное, чувствовала себя бедная миссис Уэстон, когда ее подруга входила в Рэндаллс. Вот бы и закончилось сейчас все так же просто!.. Но на это, к несчастью, надежды не было.
– Вот это новости! – воскликнула Харриет, торопливо заходя в комнату. – Ну не поразительно ли, мисс Вудхаус?
– О каких новостях речь? – ответила Эмма. По виду и голосу Харриет невозможно было понять, знает ли она уже о помолвке.
– Про Джейн Фэрфакс. Просто удивительно! Слыхали вы когда-нибудь подобное? Ах! Не бойтесь, вам не нужно ничего скрывать, мистер Уэстон мне уже все рассказал. Я только что с ним столкнулась. Он сказал, что это большой секрет, так что я никому больше не расскажу, но вы, он сказал, уже все знаете.
– Что же мистер Уэстон вам рассказал? – спросила Эмма, по-прежнему озадаченная.
– О! Он все мне рассказал! Что Джейн Фэрфакс и мистер Фрэнк Черчилль собираются пожениться и что они уже давным-давно помолвлены. Невероятно!
И правда невероятно – поведение Харриет Эмму поразило, она не знала, что и думать. Очевидно, подруга ее сильно изменилась. Новость Харриет не взволновала, не расстроила и будто бы совершенно ее не касалась. Эмма смотрела на нее, лишившись дара речи.
– Могли бы вы подумать, что он в нее влюблен?.. – воскликнула Харриет. – Хотя вы-то, наверное, и могли… с вашим талантом читать в чужих сердцах, – на этих словах она зарделась, – но все остальные…
– Честное слово, – заговорила Эмма, – я уже начинаю сомневаться в своем таланте. И как вы можете предполагать, что я догадывалась о его чувствах к другой женщине и в то же время – хоть и неявно – поощряла вас? Я до последнего и не подозревала даже, что Фрэнк Черчилль может взглянуть на Джейн Фэрфакс. А иначе, можете быть уверены, я бы постаралась вас предостеречь.
– Меня! – изумленно вскричала Харриет, краснея. – С чего бы вам предостерегать меня? Не думаете же вы, что я неравнодушна к мистеру Фрэнку Черчиллю?
– Рада слышать, с какой стойкостью вы об этом говорите, – с улыбкой ответила Эмма, – но ведь не станете вы отрицать, что было время – причем совсем недавно, – когда вы дали мне понять, что он вам небезразличен?
– Он!.. Что вы, никогда! Дорогая мисс Вудхаус, как же вы могли так неверно меня понять? – Она взволнованно отвернулась.
– Харриет! – вскричала Эмма и, помедлив, добавила: – О чем вы говорите?.. Господи помилуй! О чем вы?.. Неверно понять!.. Неужели тогда?..
Больше она не могла вымолвить ни слова и в онемении села, с ужасом ожидая, что же скажет Харриет.
Харриет стояла поодаль, отвернувшись, и ответила не сразу, а когда наконец заговорила, то звучала не менее взволнованно, чем Эмма.
– Никогда бы не подумала, что вы не так меня поймете! – начала она. – Конечно, мы договорились никогда не называть его имени, но он настолько превосходит всех остальных, что я и не подозревала, будто вы можете подумать о ком-то другом. Надо же, мистер Фрэнк Черчилль! Да кто на него взглянет, когда рядом есть он. У меня, смею полагать, не такой дурной вкус, чтобы думать о мистере Фрэнке Черчилле, который в сравнении с ним – ничто. Поразительно, как вы могли так заблуждаться!.. Я бы и не посмела мечтать о нем, не позволила бы себе такую дерзость, если бы не была уверена, что вы всецело одобряете мой выбор и поощряете мои чувства. Вы ведь сказали мне, что чудеса случаются, как случаются и куда более неравные браки – это ваши собственные слова! Без того я бы даже не решилась дать волю… у меня бы и в мыслях не было… Но вы-то знаете его всю жизнь…
– Харриет! – вскричала Эмма, решительно взяв себя в руки. – Покончим с этим сейчас же, скажите прямо. Неужели вы говорите о… мистере Найтли?
– Разумеется. Я бы никогда и не подумала ни о ком другом, и мне казалось, вы меня понимаете. Из нашего разговора все было ясно.
– Не совсем, – едва сдерживаясь, возразила Эмма, – раз все ваши слова возможно было отнести к другому человеку. Я почти готова поручиться, что вы даже назвали имя мистера Фрэнка Черчилля. И я уверена, вы даже упоминали об услуге, оказанной вам мистером Фрэнком Черчиллем, когда он спас вас от цыган.
– Ах, мисс Вудхаус! Как же вы могли забыть!
– Милая моя Харриет, я прекрасно помню все, что сказала вам по этому поводу. Я сказала, что меня ваши чувства не удивляют, что после оказанной вам услуги они вполне естественны, а вы согласились и очень горячо говорили и о самой услуге, и о том, что вы испытали, когда увидели, как он спешит к вам на помощь… Я прекрасно все помню.
– Боже мой! – воскликнула Харриет. – Теперь-то я понимаю, о чем вы, но тогда я говорила совершенно о другом. Не о цыганах и не о мистере Фрэнке Черчилле. Нет! – воодушевившись, продолжала она. – Я говорила о куда более дорогом воспоминании – о том, как мистер Найтли подошел и пригласил меня на танец, когда мистер Элтон отказался и когда других кавалеров не оказалось. Вот о какой доброй услуге я говорила, вот о каком благородном великодушии и щедрости, вот когда я поняла, насколько он превосходит всех на этом свете.
– Боже правый! – вскричала Эмма. – Какая злосчастная, какая досадная ошибка!.. Что же теперь делать?
– Значит, вы бы меня не поощряли, если бы поняли верно? Положение мое, во всяком случае, было бы куда хуже, если бы речь шла о другом… а теперь… все же, возможно…
Она замолчала. Эмма не могла говорить.
– Мисс Вудхаус, я понимаю, – продолжала Харриет, – что вы видите между ними огромную разницу – обо мне ли речь или о ком-то еще. Вы, должно быть, считаете, что один стоит в миллионы раз выше меня, чем другой. Но я надеюсь, мисс Вудхаус, что… предполагая… как бы невероятно ни звучало… Но ведь вы сами сказали, что чудеса случаются и что случаются куда более неравные браки – про меня и мистера Фрэнка Черчилля. Значит, если такие браки уже случались… если мне так несказанно повезет… если мистер Найтли и правда… если он закроет глаза на наше неравенство, то надеюсь, дорогая мисс Вудхаус, что вы тоже не станете противиться и чинить препятствий. Впрочем, я уверена, что не станете, вы ведь столь добры!
Харриет встала у окна. Эмма в испуге обернулась к ней и торопливо спросила:
– У вас есть основания полагать, что мистер Найтли разделяет ваши чувства?
– Да, – скромно, но бесстрашно ответила Харриет. – Признаться, есть.
Эмма тут же отвела взгляд и, совершенно оцепенев, глубоко задумалась. Нескольких минут ей хватило, чтобы понять, что лежит у нее на сердце. Склад ума, подобный ее, едва только породив догадку, стремится скорее ее проверить. Она сделала предположение, обдумала его и наконец признала простую истину. Почему она так легко приняла, что Харриет влюблена во Фрэнка Черчилля, но не желала ничего слышать о мистере Найтли? И почему так мучительно думать, что Харриет имеет основания надеяться на взаимность? Мысль пронзила ее, словно молния: потому что мистер Найтли должен жениться только на ней самой!
Поняв свое сердце, Эмма тут же поняла и свое поведение. Она увидела все с необыкновенной ясностью. Как недостойно она вела себя с Харриет! Как безрассудно, как бестактно, как неразумно, как бесчувственно! Какая слепота, какое безумие двигали ею! Мысли эти поразили ее с ужасающей силой. Однако из уважения к себе – хоть теперь и довольно слабого, – из желания не терять лицо и из чувства справедливости к Харриет Эмма решилась вытерпеть все со спокойствием и даже мнимым добродушием. В сочувствии девица, уверенная, что ее любит мистер Найтли, очевидно, не нуждалась, но совесть не позволяла Эмме огорчить подругу своей холодностью. Ей и самой полезно выяснить, как далеко простираются надежды Харриет. К тому же та не провинилась ни в чем, что могло бы лишить ее расположения Эммы и того дружеского участия, которое дотоле весьма добровольно к ней проявлялось. Харриет не заслужила пренебрежения со стороны той, чьи советы вечно несли ей один лишь вред. Очнувшись от размышлений и уняв свои чувства, Эмма снова повернулась к подруге и возобновила их беседу куда более мягким тоном. Чудесная история Джейн Фэрфакс, с которой и начался их разговор, была совершенно позабыта. Обе могли думать теперь лишь о мистере Найтли.
Харриет, погруженная в счастливые мечтания, была тем не менее рада откликнуться на ободряющий голос такого судьи и такого доброго друга, как мисс Вудхаус. Она с охотой приняла приглашение поведать все о своих надеждах и заговорила с восторгом и трепетом. Эмма, расспрашивая подругу и слушая ее, трепетала не меньше, хоть и скрывала это лучше. Голос ее звучал ровно, но разум пребывал в совершенном смятении и смешении сбивающих с толку чувств, вызванных внезапным откровением о самой себе и столь же внезапной угрозой со стороны подруги. Никак не выказывая внешне своих страданий, она терпеливо слушала все подробности, излагаемые Харриет. Разумеется, ждать от нее связного, последовательного и доходчивого рассказа даже не стоило, однако, выделив из всех ее запинок и повторений суть, Эмма пала духом, особенно вспомнив, что мнение мистера Найтли о Харриет и правда переменилось к лучшему.
Харриет перемену в его поведении почувствовала после тех самых решающих танцев… Эмма знала, что ее подруга превзошла его ожидания. С того самого вечера – или же с той минуты, когда мисс Вудхаус поощрила ее чувства, – Харриет начала замечать, что он теперь говорил с ней гораздо охотнее, что его обращение с ней несколько переменилось – он стал добрее и любезнее!.. И в последнее время она видела это все яснее. Во время их общих прогулок он подходил к ней чаще и заводил столь приятные беседы!.. Кажется, он хотел узнать ее получше. Эмма знала, что ее подруга права. Она и сама замечала в нем эту перемену. Харриет повторяла его одобрения и похвалы, и, насколько могла судить Эмма, они действительно совпадали с его мнением о ней. Он хвалил ее за безыскусность, за естественность, за ее простые, честные и щедрые чувства. Эмма знала, что он видит в Харриет все эти достоинства, – он и сам с ней не раз об этом говорил. Однако многие мелочи, живо сохранившиеся в памяти Харриет, его взгляды, его речи, стремление с ней говорить, скрытые комплименты, из которых можно было сделать вывод о его предпочтении, – все это, ничего не подозревая, Эмма пропустила мимо. Все эти обстоятельства, о которых ее подруга могла рассказывать еще добрых полчаса, говорили о многом для той, кому они предназначались, и остались совершенно не замеченными той, что теперь о них слушала. Однако на два последних и самых многообещающих, на взгляд Харриет, события Эмма тоже обратила внимание.
Во-первых, когда они все прогуливались по липовой аллее в Донуэлле, он словно нарочно отвел ее в сторону от остальных и сначала, пока Эмма не подошла к ним, говорил как-то по-особенному, совершенно не так, как обычно! Харриет при этом воспоминании даже зарделась. Казалось, еще немного – и он спросит, свободно ли ее сердце… Но как только к ним стала приближаться мисс Вудхаус, он тут же переменил предмет разговора и завел беседу о сельском хозяйстве.
Во-вторых, перед его отъездом в Лондон они вместе почти полчаса ждали Эмму в Хартфилде, хотя сначала он сказал, что и пяти минут оставаться не может, а за разговором еще и признался, что уезжает с большой неохотой, о чем ей, Эмме, не сказал ни слова. Она с болью поняла, что с Харриет он откровеннее.
Немного пораздумав о первом из этих обстоятельств, Эмма решилась спросить:
– Но может быть… не показалось ли вам, что… когда он хотел, как вы подумали, спросить о ваших чувствах, то намекал на мистера Мартина и узнавал ради мистера Мартина?
Но Харриет решительно отвергла сие предположение.
– Мистера Мартина! Нет, что вы! Не было никаких намеков на мистера Мартина. Теперь-то мне хватит ума даже не взглянуть в его сторону. Я и повода никому не дам заподозрить, что мне небезразличен мистер Мартин.
Пересказав все свои наблюдения, Харриет попросила дорогую мисс Вудхаус рассудить, есть ли у нее основания надеяться.
– Я бы и не посмела о таком мечтать, – сказала она, – если бы не вы. Вы посоветовали мне внимательно наблюдать за ним и его поведением… и я наблюдала. И теперь мне кажется, что я, возможно, все-таки его достойна и что, если он и впрямь выберет меня, то не будет в этом ничего столь уж удивительного.
Столько горьких чувств охватило Эмму разом, что ей стоило большого усилия вымолвить:
– Харриет, осмелюсь только утверждать, что мистер Найтли не из тех мужчин, которые намеренно вводят женщину в заблуждение по поводу своих к ней чувств.
Харриет готова была боготворить подругу за столь радостный вывод, и лишь звук батюшкиных шагов из коридора помог Эмме избежать восторгов и благодарностей, которые были бы для нее сейчас худшей пыткой. Харриет не хотела видеться с ним в таком сильном волнении. Она была не в силах совладать с собою и решила поскорее уйти, чтобы не встревожить мистера Вудхауса. Эмма ее поддержала и, едва Харриет выбежала, дала наконец волю чувствам:
– Боже! За что она мне только повстречалась!
Остаток дня и всю ночь Эмма мучилась от бесчисленных мыслей, ошеломленная и сбитая с толку всем, что обрушилось на нее в один день. Каждый новый миг преподносил новую неожиданность, а каждая неожиданность – унижение для Эммы. Как это все осмыслить? Как осознать собственный обман, которым она так долго жила? Свои ошибки, слепоту ума и сердца? Она то сидела на месте, то ходила взад и вперед по комнатам и саду, раз за разом убеждаясь, что поступала недостойно, что ее поставили в унизительное положение, что она сама себя поставила в еще более унизительное положение, что она несчастна и что, пожалуй, несчастья ее только начинаются.
Прежде всего она попыталась разобраться в собственных чувствах. О них она думала каждую свободную минуту, не посвященную отцу, каждый миг случайной рассеянности.
Как давно стал мистер Найтли столь дорог ее сердцу? С каких пор он имел на нее такое влияние? Когда занял в ее душе то место, которое однажды – совсем недолго – занимал Фрэнк Черчилль? Она вспоминала прошлое, сравнивала их и свое к ним отношение с тех пор, как познакомилась с Фрэнком. А если бы она, по счастливой случайности, решила сравнить их давным-давно, то поняла бы, что всегда считала мистера Найтли бесконечно выше, а его внимание – бесконечно ценнее. Эмма осознала, что, пытаясь убедить саму себя в своей выдумке и держаться согласно ей, впала в заблуждение, совершенно глухая к собственному сердцу, – словом, она поняла, что и вовсе никогда не любила Фрэнка Черчилля!
Вот к чему привели ее самые первые размышления. Вот что узнала она о себе и о своем сердце, и времени на это понадобилось совсем немного. Ею овладели горечь и гнев, и всякое чувство вызывало стыд, кроме одного – любви к мистеру Найтли… Все прочие помыслы были ей отвратительны.
Полная невыносимого тщеславия, она возомнила себя знатоком людских сердец, полная непростительного высокомерия, пыталась распоряжаться чужими судьбами. И мало того что она ошиблась во всех своих суждениях, она еще и наделала бед Харриет, самой себе и, к ужасу Эммы, мистеру Найтли. Если этот неравнейший брак состоится, то лишь она одна будет в том виновата. Эмма была уверена, что чувства мистера Найтли возникли в ответ на чувства самой Харриет, а даже если и нет, то все равно – он бы и не знал никакой Харриет, если бы не блажь самой Эммы.
Мистер Найтли и Харриет Смит!.. Что может быть невероятнее? В сравнении с этим роман Фрэнка Черчилля и Джейн Фэрфакс меркнул, история их любви была скучной, избитой, совершенно неудивительной – словом, не о чем тут даже думать и говорить… Но мистер Найтли и Харриет Смит! Как она возвысится! Как он падет! Эмма с ужасом думала, как низко он уронит себя в общественном мнении, сколько будет усмешек, ухмылок и издевок, с каким разочарованием и презрением отнесется к новости его брат, сколько трудностей это доставит ему самому. Разве такое возможно? Нет и еще раз нет! И все-таки невозможные вещи случаются. Разве впервые мужчину из высших кругов очаровывает девица из низших? Разве впервые мужчина, которому некогда заняться поиском будущей супруги, падает жертвой той, которая сама его находит? Разве впервые на этом свете случается столь неравный, непонятный, нелепый союз? Впервые случай и обстоятельства – пусть и неявно – распоряжаются людскими судьбами?
Ах, зачем она только пыталась возвысить Харриет! Лучше бы оставила ее там, где ей место! Ведь и он говорил Эмме об этом когда-то!.. Если бы только она не последовала своей сумасбродной прихоти и не помешала ее браку с замечательным молодым человеком, который подарил бы ей счастье и уважение того круга, которому она принадлежит… Тогда все сложилось бы иначе, тогда не было бы сих ужасных последствий.
Как только Харриет хватило наглости устремить свои мысли к мистеру Найтли! Как посмела она – еще до того, как он дал ей повод, – вообразить, что может стать избранницей такого человека? Но Харриет уже не была той скромницей, что прежде. Теперь она меньше сомневалась: не чувствовала, что ниже и положением, и умом, не боялась, что мистер Найтли не снизойдет до нее, как боялась того с мистером Элтоном… Увы! Не ее ли, Эммы, рук это дело? Не она ли изо всех сил старалась убедить Харриет ставить себя выше? Не она ли говорила, что та может притязать на место в высшем свете и должна по возможности возвыситься? Если смиренная Харриет стала теперь тщеславной – это все тоже ее вина.
Глава XII
Пока не возникла угроза потерять мистера Найтли, Эмма и не догадывалась, насколько ее счастье зависит от возможности быть первой в его помыслах и в его сердце. Считая свое первенство в порядке вещей, она, довольная, наслаждалась им весьма бездумно, пока страх, что ее место займет другая, не открыл Эмме глаза на правду. Долго, очень долго она была во всем для него первой: никаких близких родственниц у него не было, и лишь Изабелла имела право делить с ней его внимание, однако степень любви и уважения мистера Найтли к Изабелле ей всегда была известна. Все эти годы Эмма была для него самым близким другом. Она этого не заслужила: часто упрямилась, пренебрегала им и его советами, спорила с ним ему назло, не признавала и половины его достоинств и ссорилась, когда он не хотел соглашаться с ее ошибочными и чересчур самонадеянными суждениями о самой себе, – и все же, несмотря на все это, из давней привязанности и привычки, из благородства души он любил ее, смотрел, как она растет, стремился помочь ей стать лучше и всегда поступать правильно, – рвение, которое не разделял с ним больше никто. Эмма знала, что, несмотря на все ее недостатки, она была ему дорога, и хотела бы надеяться, что даже очень дорога… Но подобным надеждам она предаваться не посмела. Это Харриет Смит может позволить считать себя достойной его исключительного внимания, его пылкой любви. Но не она. Нет, она не станет ласкать себя мечтой, будто мистер Найтли слепо ее любит. И совсем недавно она получила доказательство его беспристрастности… Как разгневан он был ее поведением по отношению к мисс Бейтс! Как прямо, как строго он сказал все, что думает! Конечно, не столь строго, чтобы нанести Эмме обиду, но разве стал бы он так с ней разговаривать, если бы в его душе теплилось что-то, помимо неизменного чувства справедливости и непредвзятой доброжелательности. В ней не было ни единой надежды, что он может разделять ее самые нежные чувства, однако все еще оставалась надежда – которая то угасала, то вновь разгоралась, – что Харриет обманулась и неверно истолковала степень его к ней расположения. Ах, как бы Эмме этого хотелось – для его же собственного блага. Пускай даже не выберет ее, но зато будет всю жизнь холостяком. Будь она уверена, что мистер Найтли никогда не женится, то этого бы вполне хватило. Пускай только он навсегда останется тем же самым мистером Найтли для нее и ее батюшки, тем же самым мистером Найтли для всех остальных. Пускай никогда не прервутся драгоценные узы дружбы и доверия между Донуэллом и Хартфилдом, и на душе у нее будет спокойно… По правде сказать, она и сама не смогла бы выйти замуж. Как совместить брак с дочерним долгом перед отцом и чувствами к нему? Ничто не должно их разлучить. Она не вышла бы замуж, даже если бы попросил сам мистер Найтли.
Эмма всей душой желала, чтобы догадки Харриет не оправдались. Она надеялась, что теперь, увидев их вместе, сможет хотя бы оценить, действительно ли у подруги есть основания рассчитывать на взаимность. Отныне она будет следить за ними с пристальнейшим вниманием, и как бы слепа ни была Эмма до сих пор, она знала, что теперь-то не ошибется. Его ждали со дня на день. Очень скоро ей представится возможность для наблюдения, и Эмма с ужасом ждала сего часа, а с Харриет твердо решила пока не видеться. Никому из них встречи сейчас не пойдут на пользу, как и дальнейшие разговоры на животрепещущую тему. Она не хотела верить догадкам подруги, пока сама во всем не убедится, но и разубеждать ее пока что права не имела. Разговоры лишь заденут Эмму за живое… Так что она написала Харриет письмо с доброй, но решительной просьбой не приходить покамест в Хартфилд, выразив убеждение, что беседы об известном предмете сейчас лучше избегать, и надежду, что через несколько дней они смогут увидеться – но в обществе, а не наедине, – и держаться так, будто вчерашнего разговора никогда не было… Харриет покорилась, согласилась и поблагодарила ее.
Едва этот вопрос был улажен, как в Хартфилд пришла гостья и ненадолго отвлекла ее от предмета, который занимал все ее мысли во сне и наяву вот уже сутки. Миссис Уэстон только что побывала у будущей невестки и на обратном пути решила заехать в Хартфилд, дабы и получить удовольствие от разговора, и исполнить свой долг перед Эммой, рассказав все подробности сего занимательного визита.
К Бейтсам они пришли вместе с мистером Уэстоном, и он весьма достойно оказал дамам все необходимое внимание. После миссис Уэстон пригласила мисс Фэрфакс на прогулку в экипаже и тогда-то, наедине, и узнала от нее намного больше, чем в гостиной мисс Бейтс, где они все вместе просидели четверть часа в неловкости.
Эмме стало немного любопытно, тем более что дело напрямую касалось ее подруги. Из дома миссис Уэстон отправилась в чрезвычайном волнении. Изначально она хотела просто написать мисс Фэрфакс, а с официальными визитами повременить до тех пор, пока мистер Черчилль не примирится с мыслью о помолвке и всеобщей огласке. Нынче же их визит, на ее взгляд, породит всякого рода сплетни. Однако мистер Уэстон был непреклонен, он положил во что бы то ни стало выказать мисс Фэрфакс и ее семье свое расположение и был уверен, что никаких подозрений визит не вызовет, а если и вызовет, то пускай – такое, как он заметил, все равно не скроешь. Эмма улыбнулась, подумав, что тут уж с мистером Уэстоном не поспоришь. Словом, они решились ехать. При их виде прекрасная дама явно встревожилась и смутилась. Она говорила с большим трудом, а каждый ее взгляд и каждый жест выдавали, как сильно ее мучают угрызения совести. Отрадно и в то же время трогательно было видеть тихое, искреннее счастье старушки и упоение ее дочери, которая от избытка чувств даже несколько притихла. Они обе так бескорыстно радовались, так много думали о Джейн и обо всех других, совершенно позабыв о себе, что заслужили уважение и все самые добрые чувства. Недавняя болезнь мисс Фэрфакс послужила миссис Уэстон прекрасным предлогом пригласить ее на прогулку. Та сначала предложение отклонила, однако в конце концов уступила настояниям. Во время прогулки миссис Уэстон, ласково ее ободряя, помогла мисс Фэрфакс преодолеть смущение и заговорить о самом главном. Разумеется, началась беседа с извинений за столь нелюбезное малословие в первые минуты их визита и заверений в горячей признательности, которую она всегда питала по отношению к миссис Уэстон и ее супругу. Покончив со всеми этими излияниями, они наконец заговорили о помолвке, о ее настоящем и будущем. Миссис Уэстон осталась убеждена, что принесла собеседнице большое облегчение, освободив ее от груза всего, что скопилось на душе за долгое время, да и сама осталась весьма довольна всем услышанным.
– Она с большим возбуждением говорила о том, как мучительно тяжело ей было скрываться все эти месяцы, – продолжала миссис Уэстон. – Вот ее слова: «Не стану говорить, что после помолвки у меня не было счастливых минут, но я с тех пор не знала ни единого спокойного часа», – а губы у нее при этом так дрожали, что невозможно было не проникнуться сочувствием.
– Бедняжка! – воскликнула Эмма. – Стало быть, она осуждает себя за то, что согласилась на тайную помолвку?
– Осуждает? По-моему, никто не способен винить ее больше, чем она сама. «Это решение, – сказала она, – стало для меня причиной нескончаемых страданий, и поделом. Но несмотря на наказание, которое влечет за собой ошибка, ошибкой она быть не перестает. Кара не искупает грехи. Я навсегда останусь виноватой. Я действовала против собственных представлений о правильном и неправильном, и совесть моя подсказывает, что я не заслужила ни сего счастливого поворота событий, ни той доброты, которой я сейчас пользуюсь. Миссис Уэстон, только не думайте, что меня столь дурно воспитали. Не судите по моей грубой ошибке друзей, которые меня растили. Виновата я одна. Уверяю вас, как бы ни складывались сейчас обстоятельства, я с ужасом думаю о том, как мне все рассказать полковнику Кэмпбеллу».
– Бедняжка! – вновь воскликнула Эмма. – Должно быть, любит она его без памяти, а иначе не решилась бы на такой шаг. Видимо, любовь пересилила разум.
– Да. Она, без сомнений, питает к нему очень сильные чувства.
– Боюсь, – вздохнув, ответила Эмма, – что и я немало виновата в ее страданиях.
– Вы, моя милая, не хотели навредить ей нарочно. Но, видимо, все это как раз и привело к размолвкам, о которых нам уже упоминал Фрэнк. Она сказала, что, совершив сие зло, она, естественно, начала вести себя неразумно. Сознавая, как дурно поступила, она постоянно мучилась, она сделалась придирчивой и раздражительной и, наверное – даже наверняка – ему тяжело было это выносить. «Я не считалась, – она сказала, – с его характером и его духом – его жизнерадостным духом, с его веселым и шутливым нравом, который в других обстоятельствах, я уверена, непрестанно меня бы очаровывал, как и в нашу первую встречу». Затем она заговорила о вас и о том, сколько доброты вы выказали ей во время ее болезни. Потому-то я и решила, что это все связано. Она покраснела и попросила, чтобы я при первой же возможности передала вам ее благодарность – ее величайшую благодарность – за ваши благие намерения и старания. Ей больно думать, что она так и не выразила вам должной признательности.
– Если бы я не знала, что она теперь счастлива, – серьезно отвечала Эмма, – а она, сколько бы ни мучили ее угрызения совести, полагаю, счастлива, – то ни за что бы не вынесла эту благодарность, потому что – ах! Миссис Уэстон! Если б только подсчитать все добро и зло, которое я сделала мисс Фэрфакс!.. – Эмма заставила себя сдержаться и уже веселее добавила: – Ну, пора это все забыть. Как любезно с вашей стороны рассказать мне столь любопытные подробности. Они показывают ее с самой выгодной стороны. Я теперь уверена, что она замечательный человек… и, надеюсь, будет счастлива. Справедливо, что он хотя бы богат, потому что все иные достоинства и добродетели всецело принадлежат ей.
Такое заключение миссис Уэстон просто так оставить не могла. Она прекрасно относилась к Фрэнку почти во всех отношениях, и к тому же очень сильно к нему привязалась, а потому со всей искренностью и серьезностью принялась его защищать. Она рассуждала здраво и с чувством, но Эмма ее уже не слушала: ее мысли устремились то ли на Бранзуик-сквер, то ли в Донуэлл… Когда миссис Уэстон закончила свою речь словами: «Того самого письма мы еще не получили, но, надеюсь, скоро оно придет», – Эмма ответила не сразу, пытаясь вспомнить, о каком письме идет речь, но, так ничего и не поняв, ответила наугад.
– Эмма, милая, вы здоровы? – на прощание спросила миссис Уэстон.
– Конечно! Вы ведь знаете, я никогда не болею. Не забудьте рассказать мне про письмо, как только оно придет.
Рассказ миссис Уэстон дал Эмме новую пищу для печальных размышлений: она прониклась еще большим уважением и сочувствием к мисс Фэрфакс, еще острее ощутила стыд за то, как несправедливо с ней обходилась. Она горько сожалела, что не искала с ней дружбы, и краснела от того, что причиной тому была в некоторой степени зависть. Последуй Эмма известным желаниям мистера Найтли, выкажи она мисс Фэрфакс заслуженное внимание, попытайся она узнать ее лучше, сблизиться с ней, найти друга в ней, а не в Харриет Смит, от скольких мучений сейчас была бы избавлена. Одна была равна ей и по рождению, и по способностям, и по уму, с ней-то и следовало с благодарностью судьбе искать дружбу, а другая что?.. Возможно, они никогда и не стали бы близкими подругами, и, вероятнее всего, мисс Фэрфакс не посвятила бы мисс Вудхаус в столь важную сердечную тайну, но тем не менее, узнав Джейн как следует, Эмма ни за что бы не допустила тех низких подозрений насчет ее непристойных чувств к мистеру Диксону, которые она весьма глупо выдумала и так долго лелеяла. А какую непростительную ошибку она совершила, еще и поделившись этими мыслями с Фрэнком Черчиллем! Эмма опасалась, что он весьма опрометчиво передал их Джейн, чем принес ей немало страданий. Вероятно, с тех пор как та приехала в Хайбери, Эмма стала худшим из ее несчастий. Заклятым врагом. Всякий раз, как они втроем оказывались в одном месте, она беспрестанно ранила бедную Джейн Фэрфакс и нарушала ее спокойствие, а Бокс-Хилл, очевидно, стал последней каплей.
Вечер в Хартфилде тянулся долго и уныло. Погода наводила еще пущую тоску. Зарядил сильный холодный дождь, и лишь зеленые деревья и кусты, взволнованные ветром, да поздний закат, из-за которого еще долго было видно безрадостный вид из окна, напоминали о том, что на дворе июль.
На мистера Вудхауса непогода действовала дурно, и лишь неутомимое внимание дочери, стоившее ей небывалых усилий, могло хоть немного его приободрить. Эмме вспомнился их первый одинокий вечер в день свадьбы миссис Уэстон. Тогда к ним, вскоре после чая, пришел мистер Найтли и разогнал их несносную тоску, но увы! Весьма может статься, что совсем скоро этим визитам – прекрасным свидетельствам хартфилдского очарования – придет конец. В тот раз ее опасения о будущем не оправдались: она рисовала себе картины их с батюшкой одиноких зимних вечеров, а на деле ни один друг их не покинул и ни одно удовольствие не прошло мимо. В этот же раз она боялась, дурные предчувствия окажутся правдой. Эмма не видела в будущем ни одного проблеска надежды. Если в кругу ее друзей свершатся все ожидаемые перемены, то останется она в опустевшем Хартфилде подбадривать батюшку да сокрушаться по своему разрушенному счастью.
Скоро в Рэндаллсе появится ребенок, создание для миссис Уэстон куда более драгоценное, чем Эмма. Свое время и сердце она полностью посвятит ему. Хартфилд утратит ее общество, как, вероятно, и общество ее мужа. Фрэнк Черчилль больше приезжать не станет, а мисс Фэрфакс, судя по всему, вскоре покинет Хайбери ради нового дома. Они поженятся и поселятся либо в Анскоме, либо от него неподалеку. Сколько ужасных потерь! А если к ним добавится еще и Донуэлл, то что же останется от их веселого, разумного общества? Мистер Найтли перестанет коротать у них вечера! Перестанет приходить когда вздумается, словно к себе домой! Как же такое вынести? И если он забудет о них ради Харриет, если он и правда свяжет с ней будущее, найдет в ней все, что ищет: свою избранницу, свою самую дорогую и близкую подругу, свою жену, свое счастье – то как сможет Эмма вынести мысль о том, что все это – ее рук дело?
На этой мысли она невольно вздрагивала, глубоко вздыхала или принималась расхаживать по комнате. Одно только ее успокаивало и утешало: она твердо решила не повторять прежних ошибок и надеялась, что стала теперь разумнее, что лучше узнала саму себя и что, сколь скучными и унылыми ни оказались бы все предстоящие зимы, они оставят ей после себя гораздо меньше сожалений.
Глава XIII
На следующее утро погода стояла по-прежнему скверная, а в Хартфилде царило все то же одиночество и уныние, но после полудня небо прояснилось, ветер переменился и разогнал тучи, вышло солнце – словом, снова вернулось лето. Эмма от сей перемены оживилась и захотела как можно скорее выйти на улицу. Благоухающая природа являла собой восхитительное зрелище – ласковая, теплая и живописная после дождя, она манила Эмму, мечтавшую о душевном спокойствии. После обеда к ее батюшке зашел на часок мистер Перри, и она немедленно поспешила в сад… После нескольких кругов по аллее дух ее воспрянул, а мысли прояснились, как вдруг она увидела, что из дома выходит мистер Найтли и направляется к ней. Эмма и не знала, что он уже вернулся из Лондона. Только минуту назад она как раз думала о нем и не сомневалась, что их все еще разделяют шестнадцать миль. Кое-как она собралась с мыслями. Ей необходимо казаться собранной и спокойной. Мистер Найтли подошел, они поздоровались, но оба говорили тихо и держались скованно. Эмма спросила, как поживают их родные – он отвечал, что хорошо. А когда он от них уехал? Только этим утром. Должно быть, в пути он промок? Да… Оказалось, он тоже хочет прогуляться. Он только что заглянул в гостиную, убедился, что никому там не нужен, и решил, что лучше выйти на улицу. Эмме показалось, что выглядел и говорил мужчина подавленно, а ее страхи тут же подсказали причину: вероятно, он сообщил о своих намерениях брату и огорчился из-за того, как тот их принял.
Они пошли рядом. Мистер Найтли молчал. Ей казалось, что он то и дело посматривает на ее лицо, словно пытаясь его прочесть, Эмме же хотелось отвернуться. Новый страх зародился в ее душе. Может, он хочет поговорить с ней о своих чувствах к Харриет, но не знает, как начать?.. Однако она не может и не хочет сама заводить эту беседу. Пускай справляется без нее. И все же тишина становилась непривычно невыносимой. Эмма поколебалась, собралась с мыслями и, с натянутой улыбкой, начала:
– Вы вернулись – а у нас новости. И думаю, они вас даже удивят.
– Да? – тихо спросил он, глядя на нее. – И какого же рода?
– О! Самого приятного – будет свадьба.
Помедлив мгновение, словно желая убедиться, что больше она ничего не добавит, он ответил:
– Если вы про мисс Фэрфакс и Фрэнка Черчилля, то я эти новости уже слышал.
– Как! – воскликнула Эмма, поворачиваясь к нему и тут же краснея: не успела она договорить, как поняла, что по пути он, возможно, заглянул в пансион к миссис Годдард.
– Утром я получил записку от мистера Уэстона: он написал мне про дела в приходе, а в конце кратко пересказал последние события.
Эмма несколько успокоилась и, собравшись с мыслями, сказала:
– Вы-то, наверное, почти не удивились, ведь у вас уже были некоторые подозрения… Я не забыла, как вы однажды пытались меня предостеречь… Жаль, что я вас тогда не послушала, но… – она тяжело вздохнула и продолжила упавшим голосом: – Кажется, я навеки обречена оставаться слепой.
Последовала тишина. Она даже не подозревала, что ее слова произвели на него особое впечатление, как вдруг через мгновение ее рука оказалась прижата к его сердцу, и мистер Найтли тихо, но с большим чувством заговорил:
– Время, милая моя Эмма, время залечит вашу рану… С вашим ясным умом… вашей преданностью отцу… вы, я знаю, не позволите себе… – он прижал ее руку крепче и продолжил подавленным, срывающимся голосом: – Как ваш преданный друг… Гнев одолевает… Гнусный подлец! – и уже громче и спокойнее он завершил: – Скоро его здесь не будет. Скоро они уедут в Йоркшир. Ее мне жаль. Она заслуживает лучшей участи.
Эмма все поняла и, едва оправившись от трепета наслаждения, вызванного его столь нежным участием, ответила:
– Вы очень добры… но вы заблуждаетесь… я обязана все разъяснить… Я вовсе не нуждаюсь в такого рода сочувствии. Я была слепа и вела себя так, что и вспоминать стыдно. Я по глупости творила и говорила много вещей, за которыми могли последовать весьма неприятные догадки, однако иных причин сожалеть, что я не была посвящена в их тайну раньше, у меня нет.
– Эмма! – вскричал он, внимательно ее разглядывая. – Неужели вы?.. – он спохватился. – Нет, нет, я понимаю… простите… я рад, что вы можете так рассуждать… Да, он сожалений не заслуживает! И совсем скоро вы сможете признать это не только головой, но и сердцем… Какое счастье, что вы не успели привязаться к нему сильнее!.. Признаюсь, по вашему поведению я никак не мог понять, глубока ли степень вашего чувства… Я лишь был уверен, что вы отдаете ему предпочтение – предпочтение, которого он не заслуживает… Он не достоин называться мужчиной. И ему еще и достанется столь прелестное создание?.. Джейн, Джейн, как вам не повезло.
– Мистер Найтли, – весело сказала Эмма, хотя и была крайне смущена, – это весьма необычный разговор. Я не могу допустить, чтобы вы и далее оставались в заблуждении, но раз мое поведение стало его причиной, то, право же, мне очень стыдно признаваться, что я никогда не любила сего человека, хотя обычно женщине стыдно признаться в обратном… И все же я никогда его не любила.
Повисла тишина. Эмма ждала, что он заговорит, но он молчал. Она подумала, что, вероятно, этих слов не хватало для его снисхождения, и со страхом решилась уронить себя еще ниже в его глазах:
– Мне трудно оправдать свое поведение… Его внимание мне льстило, и я позволила себе выказывать удовольствие. Это, вероятно, старая история… и весьма распространенная… обыкновенная для многих представительниц нашего пола… и все же непростительная для меня как для человека, как я всегда считаю, рассудительного. Многое способствовало искушению. Он сын мистера Уэстона, он постоянно бывал у нас и всегда был очень любезен… Словом, – она вздохнула и продолжила: – Можно изобрести еще немало причин, но все они сводятся к одному: он льстил моему тщеславию, и я принимала его знаки внимания. Впрочем, я уже некоторое время подозревала, что они совершенно ничего не значат. Он ухаживал за мной по привычке, в шутку и серьезности от меня не ждал. Он меня обманул, но не ранил. Я никогда не питала к нему чувств. И теперь мне ясно его поведение. Он никогда и не желал моего расположения. Он использовал меня, чтобы скрыть свои чувства к другой… Он задался целью всех обмануть и, уверяю, вполне успешно обманул бы и меня… да только я не обманулась. Мне очень повезло… сама не понимаю как, но я от него убереглась.
Она надеялась, что хотя бы сейчас мистер Найтли что-нибудь ответит – может, во всяком случае, скажет, что понимает теперь ее поведение… Но он молчал, по всей видимости, глубоко задумавшись. Наконец, почти что в своем обычном тоне, он произнес:
– Я никогда не был высокого мнения о Фрэнке Черчилле. Впрочем, я допускаю, что мог его недооценивать. Едва ли я пытался узнать его ближе… Но даже если я в своем мнении оказался прав, у него еще есть надежда исправиться… С такой женой это возможно… У меня нет причин желать ему зла, а ради ее блага, чье счастье теперь зависит от его доброго нрава и поведения, я даже желаю ему добра.
– Не сомневаюсь в их счастье, – сказала Эмма. – По-моему, они оба очень искренне друг друга любят.
– Везунчик! – с чувством отозвался мистер Найтли. – В столь раннем возрасте – в двадцать три года – мужчина, ежели выбирает себе жену, то выбирает, как правило, неудачно. А он в двадцать три заполучил такое сокровище! Сколько бесконечного счастья еще ждет его в будущем! Одаренный любовью такой женщины – любовью бескорыстной, ибо нрав Джейн Фэрфакс свидетельствует о ее бескорыстии… Все ему благоприятствует: равенство в положении – я имею в виду, достаточное для общества, – равенство в привычках и в воспитании, равенство во всем, кроме одного – и то призвано принести ему еще большее счастье, ибо он наградит ее бескорыстную душу – а в этом сомневаться невозможно – всем, чего ей не хватает. Мужчине всегда хочется дать жене дом лучше, чем ее родной, и, должен сказать, тот, кому это удается, кто вдобавок уверен в искренней любви своей избранницы, – счастливейший из людей. Фрэнк Черчилль – настоящий везунчик. Все ему благоприятствует. Он встречает на водах девушку, завоевывает ее любовь, а затем не выказывает ей должного внимания – и все равно любим! Да обыщи он и его родня хоть целый свет – они нигде бы лучше невесты не сыскали. Мешает только тетка. Тетка умирает. Ему остается лишь все объявить. Друзья за него рады. Он всех одурачил, а они счастливы его простить. Везунчик, иначе не скажешь!
– Вы словно завидуете ему.
– А я и завидую, Эмма. В одном отношении даже очень.
Эмма не могла вымолвить ни слова. Казалось, еще чуть-чуть – и речь пойдет о Харриет. Ей хотелось во что бы то ни стало избежать этого разговора. Она решила перевести тему на что-нибудь совершенно иное – да хоть спросить о детях на Бранзуик-сквер. Но не успела она и рта раскрыть, как мистер Найтли ее опередил:
– Вы не спрашиваете, чему же я завидую… Вы твердо решили, как я понимаю, не выказывать любопытства… Разумно. Но я разумным быть не хочу. Эмма, я обязан сказать вам то, о чем вы не спрашиваете, хотя, быть может, сразу же об этом пожалею.
– Ах! Тогда молчите, молчите! – с жаром воскликнула она. – Не торопитесь, подумайте, возьмите себя в руки.
– Благодарю, – униженно произнес он и не проронил больше ни звука.
Его страданий Эмма вынести не могла. Он желал ей довериться, возможно, даже с ней посоветоваться… что ж, чего бы ей это ни стоило, она его выслушает. Если он уже принял твердое решение – она его поддержит, если еще полон сомнений – поможет их преодолеть. Она может по заслугам восхвалить Харриет или, напомнив ему обо всех достоинствах независимого положения, избавить от нерешительности, которая для человека его склада, должно быть, невыносима… Они подошли к дому.
– Вы уже заходите? – спросил он.
– Нет, – откликнулась Эмма. При звуках его подавленного голоса она еще больше укрепилась в своем решении: – Пройдусь еще. Мистер Перри пока что не ушел. – Через несколько шагов она добавила: – Мистер Найтли, я очень невежливо прервала вас и, боюсь, причинила боль… Но если вы желаете поговорить со мной откровенно, как с другом, или спросить совета о чем-то, что у вас на уме, то я, как ваш друг, к вашим услугам… Я все выслушаю и честно скажу, что думаю.
– Как друг! – повторил мистер Найтли. – Эмма, это слово, я боюсь… Но нет, я не хочу… А впрочем, к чему эти колебания? Я зашел слишком далеко, скрывать смысла нет… Эмма, я принимаю ваше предложение. Как это ни странно, я его принимаю и хочу обратиться к вам как к другу… Так скажите же, есть ли у меня хоть какая-то надежда?
Он умолк и вопросительно на нее посмотрел, и взгляд этот словно приковал ее к месту.
– Дорогая моя Эмма, – продолжал он, – и дорогой вы останетесь для меня навеки, как бы ни закончился этот разговор. Дорогая моя, любимая моя Эмма, ответьте же… Если нет, скажите прямо. – Но говорить Эмма была не в силах. – Вы молчите! – с немалым воодушевлением воскликнул он. – Сейчас я о большем и не прошу.
От волнения Эмма чуть не лишилась чувств. Больше всего она боялась, что вот-вот проснется и происходящее окажется лишь самым счастливым на свете сном.
– Эмма, оратор из меня плохой, – вскоре продолжал он со столь искренней и откровенной нежностью, что всяческие сомнения исчезли, – и люби я вас меньше, то, наверное, смог бы сказать красноречивее. Но вы меня знаете… Я всегда говорю вам только правду… Я вас бранил, читал вам мораль, а вы сносили все так, как не снесла бы ни одна другая… Прошу, вытерпите правду и сейчас, милая Эмма. Конечно, манеры мои не слишком любезны. Видит бог, кавалер из меня неважный… Но вы все понимаете… Да, вы понимаете мои чувства… и ответите взаимностью, если сможете. А сейчас я прошу лишь одного: скажите хоть что-нибудь.
Пока он говорил, в голове у Эммы с поразительной скоростью пробегали тысячи мыслей. Не пропустив мимо ушей ни единого его слова, она вдруг осознала всю правду: что надежды Харриет были безосновательны и ошибочны, что она просто заблуждалась, как часто заблуждалась и сама Эмма; что Харриет для него – ничто, а она – все; что все, что она только что говорила с мыслями о Харриет, он воспринял как язык ее собственных чувств; что из-за ее волнения, сомнений, нерешительности, попытки избежать разговора он подумал, будто она не хочет слушать его признаний ей!.. Эмма успела не только убедиться в своем безграничном счастье, но и порадоваться, что не выдала тайну Харриет. Она твердо решила, что ее и впредь следует сохранить… Вот и все, чем она может теперь помочь своей бедной подруге: никакого желания идти на героическую жертву и пытаться убедить его, что Харриет бесконечно ее превосходит и куда более достойна его любви, у нее не было, как не было и возвышенного желания отказать ему раз и навсегда, не объяснив причин, лишь потому, что он не смог бы одновременно жениться на них обеих. Она жалела Харриет и раскаивалась, но, несмотря на все очевидные возможности выказать великодушие, делать этого не собиралась. Эмма сбила подругу с пути и никогда себя за это не простит, но все же чувства не могли затмить здравый смысл, который, как и прежде, порицал столь неравный и унизительный для мистера Найтли союз. Больше на ее пути никто не стоял, хотя легким он по-прежнему не был… И наконец, склонившись на такие настоятельные просьбы, Эмма заговорила… Что же она сказала? Разумеется, все, что полагалось. Все, что и говорит в подобных случаях дама, чтобы дать мужчине понять, что у него нет оснований отчаиваться, и побудить к дальнейшему объяснению. Оказалось, он и впрямь успел отчаяться – она отказалась его выслушать и столь горячо велела ему быть осмотрительнее и молчать, что он на время потерял всякую надежду… Внезапная перемена его поразила: предложение продолжить прогулку и вернуться к разговору, который она сама же только что прервала, – удивительно!.. Эмма понимала, что вела себя непоследовательно, но мистер Найтли любезно с этим смирился и не просил от нее объяснений.
Редко, очень редко правда раскрывается целиком и полностью, и всегда хоть что-то остается тайным или недопонятым, но когда, как в их случае, неверно толкуется лишь поведение, а не чувства, то ничего страшного в этом нет. Ее сердце успокоилось и было полностью готово принять его.
Оказалось, что мистер Найтли и не подозревал о ее чувствах. Когда он шел к ней в сад, у него не было планов объясниться. Он лишь совершенно бескорыстно хотел узнать, как она справляется с известием о помолвке Фрэнка Черчилля, и, при необходимости, утешить ее и ободрить советом. Все остальное произошло под влиянием минуты и того, что он от нее услышал. Когда он узнал, что Эмма к Фрэнку Черчиллю совершенно равнодушна, что ее сердце никогда ему не принадлежало, в его душе зародилась надежда, что со временем он сумеет завоевать ее расположение. Мистер Найтли и не надеялся на взаимность в настоящем, но на мгновение чувство возобладало над разумом, и он захотел услышать, что Эмма не запрещает ему добиваться ее любви… А оказалось, что он смеет надеяться даже на большее. Он лишь просил разрешения заслужить ее любовь, а она уже его любила!.. Еще полчаса назад он был в полном отчаянии, теперь же – в таком совершенном блаженстве, что иначе и не назовешь.
Про Эмму можно было сказать то же самое. За эти полчаса они оба убедились в том, что любимы, избавились от заблуждений, ревности и недоверия. Мистер Найтли начал ревновать давным-давно, еще с первого приезда – а то и с ожидания – Фрэнка Черчилля. Он полюбил Эмму и начал ревновать почти одновременно, и одно чувство сильнее разжигало в нем другое. Именно из-за ревности он и уехал в Лондон. Поездка на Бокс-Хилл стала решающей. Мистер Найтли понял, что больше не может смотреть, как Эмма позволяет и поощряет внимание другого. Он думал, что отъезд поможет ему охладеть. Но выбрал для того неверное место. В доме его брата все дышало домашней приветливостью и семейным счастьем, Изабелла слишком походила на свою сестру, уступая ей лишь в тех мелочах, за которые мистер Найтли и полюбил Эмму, и сколько бы он у них ни пробыл – ничем бы ему это не помогло. И все же он день за днем упрямо терпел, пока сегодня с утренней почтой не получил записку с новостями о помолвке. Он обрадовался и даже того не устыдился, ведь всегда считал, что Фрэнк Черчилль Эммы совершенно недостоин. Новость его чрезвычайно взволновала, побудив немедленно отправиться домой. Он поскакал прямо в дождь и сразу же после обеда пришел в Хартфилд, чтобы узнать, как переносит удар самая милая, самая лучшая, самая совершенная, несмотря на все ее несовершенства.
Мистер Найтли застал Эмму взволнованной и печальной. Фрэнк Черчилль – просто подлец!.. Затем он услышал, что она никогда его не любила. Пожалуй, Фрэнк Черчилль не так безнадежен… Теперь же она стала его Эммой, она пообещала ему свое сердце, и вспомни он сейчас о Фрэнке Черчилле, то даже решил бы, что он вполне славный малый.
Глава XIV
Как изменилось настроение Эммы за время прогулки! Выходя из дома, она надеялась хотя бы немного передохнуть от страданий, а возвращаясь – трепетала от небывалого счастья, которое, она знала, даже возрастет, когда этот волнительный трепет уймется.
Они сели пить чай – то же общество за тем же столом. Как часто они вот так сидели здесь втроем! И как часто взгляд ее падал на те же кусты, залитые тем же волшебным светом закатного солнца! Но никогда прежде не испытывала Эмма ничего подобного, и ей стоило больших усилий взять себя в руки и исполнять обязанности внимательной хозяйки и заботливой дочери.
Бедный мистер Вудхаус и не подозревал, какое предательство замыслил человек, которого он так сердечно принимает и за которого так беспокоится, не простудился ли он в пути. Если бы мистер Вудхаус мог заглянуть в сердце мистера Найтли, то не стал бы столь волноваться за его легкие, но он и представить себе не мог, какая на него надвигается беда. Не замечая ничего необычного в поведении своих собеседников, он безмятежно пересказывал им все новости, которые узнал от мистера Перри, и довольно болтал о том о сем, совершенно не подозревая, что они могли бы рассказать ему в ответ.
Пока мистер Найтли сидел с ними, Эмма была в постоянном возбуждении чувств, но когда он ушел, стала понемногу успокаиваться и остывать. За вечер она столько пережила, что всю ночь проворочалась без сна и в раздумьях о двух весьма серьезных обстоятельствах, которые могли помешать ее счастью. Ее батюшка и… Харриет. Оставшись одна, Эмма почувствовала бремя их притязаний. Как же ей сохранить их покой? В отношении отца ответ нашелся быстро. Она пока не знала, что попросит от нее мистер Найтли, но, прислушавшись к собственному сердцу, твердо решила, что никогда не покинет отца… Эмма даже всплакнула от того, что вообще позволила себе грешную мысль об отъезде. Покуда батюшка ее жив, речь может идти лишь о помолвке, однако она старалась льстить себе надеждой на то, что отец даже порадуется за ее судьбу, едва только осознает, что угрозы разлуки нет. С Харриет дело обстояло труднее. Как избавить ее от ненужных страданий? Как искупить свою вину? Как не сделаться ее врагом? Эмма ломала голову над этими вопросами, непрестанно терзаясь от жестоких упреков и горестных сожалений… Наконец она лишь укрепилась в своем решении пока что с подругой не видеться и при необходимости сообщаться исключительно перепиской. Эмма подумала, что хорошо бы Харриет вообще на время из Хайбери уехать, и, поддавшись своей любви строить планы, решила, что было бы целесообразно заручиться для нее приглашением на Бранзуик-сквер. Харриет Изабелле нравилась, и несколько недель в Лондоне будут для нее интересным развлечением. Зная Харриет, Эмма была уверена, что ей пойдут на пользу новая обстановка, улицы, лавки и дети. Во всяком случае, этот жест станет свидетельством внимания и доброты со стороны Эммы, а также способом пока что не видеться и отсрочить сей страшный день, который снова сведет их вместе.
Она встала пораньше и написала Харриет письмо. Занятие это повергло ее в уныние, и мистер Найтли, явившийся в Хартфилд к завтраку, оказался как раз вовремя. Лишь прогулявшись с ним полчаса по саду за приятной беседой, Эмма вновь воспрянула духом.
Вскоре после его ухода – Эмма даже не успела задуматься о ком-либо еще – из Рэндаллса пришел очень толстый конверт. Она догадалась, что в нем за письмо, и с неудовольствием подумала, что придется его прочесть. Эмма больше не держала зла на Фрэнка Черчилля, не хотела его объяснений и желала всего лишь остаться наедине со своими мыслями. К тому же она была уверена, что его доводы понять не сможет. Но делать было нечего. Эмма открыла конверт: там, как она думала, лежало письмо к миссис Уэстон от Фрэнка Черчилля, а в него была вложена записка:
«Дорогая Эмма, я с величайшим удовольствием направляю вам это письмо. Знаю, что вы отдадите ему должное, и нисколько не сомневаюсь, что оно вас порадует. Отныне мы не разойдемся во мнениях относительно его автора. Не стану писать долгих предисловий. У нас все хорошо. Письмо исцелило меня от беспокойства, которым я терзалась в последнее время. Во вторник мне показалось, что вы выглядите неважно, но утро тогда было хмурое, и, хотя вы вечно твердите, что погода на вас не влияет, на всех, по-моему, сказываются северо-восточные ветра. Я очень беспокоилась за вашего батюшку во время грозы во вторник вечером и следующим утром, но мистер Перри меня вчера заверил, что с ним все хорошо.
Ваша А. У.
К миссис Уэстон.
Виндзор… июля.
Любезная миссис Уэстон,
Ежели я смог вчера выразиться ясно, то вы будете ждать этого письма, но так или иначе знаю, что прочтете вы его с беспристрастностью и снисхождением. Вы – сама доброта, но, боюсь, даже вашей доброты не хватит, чтобы простить некоторые мои поступки… Но тою, кто вправе негодовать еще больше, я прощен. Пока я пишу эти строки, отвага моя растет. Тем, кому сопутствует удача, трудно оставаться смиренными. Дважды я уже просил прощения, и дважды мне повезло – меня простили. Боюсь, как бы мне не проникнуться излишней уверенностью и в вашем прощении, а также прощении тех ваших друзей, которые имеют все основания на меня гневаться… Постарайтесь представить мое положение, когда я впервые приехал в Рэндаллс, подумайте о тайне, которую я всеми силами должен был сохранить. Именно так обстояло дело. Имел ли я право ставить себя в такое положение, которое требует столько скрытности, – вопрос другой. Не буду здесь в него вдаваться. Любому, кто не может понять моего искушения на себя это право взять, предлагаю найти в Хайбери один кирпичный домик с подъемными окнами на первом этаже и створчатыми – на втором. Я не посмел сделать предложение открыто – трудности обстановки того времени в Анскоме ясны и не требуют объяснений. В Уэймуте мне повезло уговорить самую честную женщину на свете пожалеть меня и согласиться на тайную помолвку. Откажи она – я сошел бы с ума… Вы спросите: на что же я надеялся? Чего ждал? Чего угодно: времени, случая, обстоятельства… Я готов был долго и старательно убеждать или внезапно все выложить, извести их своим упорством, полагаться на здоровье или на недуги. Передо мной были открыты все пути, главного я уже добился – обещания хранить верность и писать мне письма. Если же этого мало, то, дорогая миссис Уэстон, я имею честь быть сыном вашего мужа: от него я унаследовал склонность всегда надеяться на лучшее, а с таким достоянием ни дома, ни земли не сравнятся… Так и обстояли дела, когда я впервые приехал в Рэндаллс, и мне совестно, что я не нанес визит раньше. Оглянувшись назад, вы поймете, что я приехал, только когда в Хайбери переехала мисс Фэрфакс. Я нанес обиду лично вам и знаю, что вы сразу же меня простите. Но я надеюсь и на прощение своего отца, пускай знает: все то время, что я не навещал Рэндаллс, я был лишен счастья познакомиться с вами. Надеюсь, что в те счастливые две недели у вас я дал лишь один повод меня осудить. И здесь я подхожу к самому главному, к той важной части моего поведения, которая не дает мне покоя и требует подробного объяснения. С глубочайшим уважением и самыми теплыми дружескими чувствами пишу я имя мисс Вудхаус. Полагаю, отец сочтет, что следует добавить и «с величайшим стыдом». Несколько слов, которые вырвались у него вчера по сему поводу, ясно говорят о его мнении и о его порицании – и я признаю, что виноват. В моем поведении с мисс Вудхаус я позволил себе больше, чем следовало. Желая скрыть важную для меня тайну, я злоупотребил нашим моментальным расположением друг к другу. Я не стану отрицать, что притворялся перед всеми, будто мисс Вудхаус – главный предмет моих симпатий, однако я уверен, что вы поверите моему заявлению: не будь я убежден в ее совершенном безразличии, то не стал бы из своих корыстных побуждений вести себя подобным образом. При всем своем дружелюбии и очаровании мисс Вудхаус не производит впечатления девицы влюбчивой. Я был убежден, что она в меня влюбляться не собирается, а большего и пожелать не мог. Она принимала мое внимание с легкой, дружеской, веселой игривостью, которая как раз отвечала моим намерениям. Полагаю, мы друг друга понимали. В силу нашего положения я должен был оказывать ей знаки внимания, и как должное они и воспринимались. Не знаю, начала ли мисс Вудхаус за те две недели о чем-либо догадываться, но помню, что когда зашел к ней попрощаться, то чуть было не раскрыл ей всю правду. Мне казалось, что в ней уже назрели некоторые подозрения, и я не сомневаюсь, что позже она меня разгадала. Даже если она не знала всех подробностей, при ее сообразительности мисс Вудхаус наверняка поняла хотя бы часть. Я даже не сомневаюсь. Вот увидите, услышав эту новость, она почти не удивится. Она часто делала мне намеки. Помню, на балу она мне сказала, что я должен быть благодарен миссис Элтон за ее внимание к мисс Фэрфакс… Надеюсь, это объяснение во многом искупит мои ошибки в ваших глазах и глазах моего отца. Покуда вы полагали, что я погрешил против нее, я не заслуживал прощения ни от вас, ни от него. Простите же меня и помогите добиться прощения и благосклонности вышеназванной Эммы Вудхаус, к которой я питаю истинно братскую привязанность и которой желаю когда-нибудь столь же сильно и счастливо полюбить, как я… Теперь у вас есть ключ ко всем моим непонятным словам и поступкам. Сердце мое было в Хайбери, и я старался как можно чаще устремляться туда и телом, вызывая при этом как можно меньше подозрений. Если вам запомнились какие-либо странности в моем поведении, то смело относите их на этот счет… Что же до фортепиано, о котором было столько толков, то считаю необходимым отметить, что заказано оно было без ведома мисс Ф., которая никогда бы мне этого не позволила. Невозможно воздать должное той нежности ума, которую она выказала за все время нашей помолвки. Искренне надеюсь, что вскоре вы и сами познакомитесь с ней ближе. Слов не хватит, чтобы описать ее. Она сама вам все про себя расскажет, но только не в разговорах, потому что нет в мире другого такого создания, которое столь решительно не признает свои достоинства… С тех пор, как я начал это письмо – а оно выходит гораздо длиннее, чем я предполагал, – от нее пришла весточка. Она пишет, что здоровье у нее прекрасное, но поскольку она никогда не жалуется, я боюсь этому верить. Мне бы хотелось узнать от вас, как вы ее находите. Я знаю, что вы скоро нанесете ей визит, она уже сейчас трепещет от страха. Может, уже нанесли. Прошу, не откладывайте с ответом, я с нетерпением жду подробнейшего письма. Вы помните, какие считаные минуты я провел в Рэндаллсе и в каком смятенном, безумном состоянии – я и сейчас не лучше. Я сам не свой – то ли от счастья, то ли от горя. Когда я думаю о том, сколько доброты и милости мне выказывают, о ее совершенстве, ее терпении, о великодушии моего дядюшки – то я вне себя от радости! Но когда я вспоминаю, через что заставил ее пройти, вспоминаю о том, сколь мало я заслуживаю прощения, – я вне себя от гнева. Если бы я только мог вновь с ней увидеться! Но пока что и заговорить об этом не смею. Дядюшка и так был ко мне слишком добр… Но на этом я не могу закончить своего длинного письма. Вы еще не все знаете. Вчера я был не в состоянии изложить все подробности связно, но понимаю, что внезапность и в некотором роде несвоевременность, с которой раскрылась наша тайна, требуют объяснения. Несмотря на то, что, как вы можете догадаться, событие, произошедшее 26-го числа прошлого месяца, открыло для меня счастливейшие возможности, я никогда не позволил бы себе действовать столь торопливо, если бы не особые обстоятельства, – нельзя было терять ни минуты. Я бы и сам постыдился подобной поспешности, а она, со всей ее утонченностью, и подавно. Но выбора не было. Внезапность, с которой она приняла предложение этой женщины… Здесь я был вынужден прерваться, чтобы взять себя в руки и успокоиться. Я немного прогулялся и, надеюсь, достаточно остыл, чтобы достойным образом дописать письмо… Речь пойдет о самом унизительном для меня воспоминании. Мне стыдно за мои поступки. И здесь я вынужден признать, что мое внимание к мисс Вудхаус было в высшей степени предосудительным, ибо оно ранило чувства мисс Ф. Она моего поведения не одобряла, и одного этого должно было быть достаточно… Я оправдывался тем, что это помогает скрыть правду, но ее это не убеждало. Она выказывала свое недовольство. А я думал, что это просто вздор, что она вечно ведет себя чересчур щепетильно и осторожно, даже считал ее холодной. Но она во всем была права. Прислушайся я к ней, веди я себя прилично, так, как она меня просила, то избежал бы величайшего в моей жизни несчастья… Мы поссорились… Вы помните то утро в Донуэлле? Тогда-то и достигли высшей точки все накопленные мелкие разногласия. Я опоздал и по дороге встретил ее, когда она возвращалась домой. Я хотел ее проводить, но она мне не позволила. Она наотрез отказалась от моего предложения, а я решил, что она просто зря упрямится. Теперь-то я понимаю, что она вполне естественно желала действовать с последовательностью и осмотрительностью. В одну минуту я, стараясь всех обмануть, совершенно очевидно ухаживаю за другой, а в следующую – прошу ее согласиться на поступок, который перечеркнет все наши предосторожности… Если бы нас увидели вместе по дороге из Донуэлла в Хайбери, то, несомненно, заподозрили бы правду. Но меня ее отказ разгневал. Я усомнился в ее чувствах. И усомнился еще более на следующий день, во время поездки на Бокс-Хилл, когда в ответ на мое недопустимое поведение, мое постыдное, надменное пренебрежение ею, мое явное внимание к мисс В., которого не вынесла бы ни одна разумная женщина, она совершенно ясно высказала свое возмущение. Словом, она в этой ссоре была не виновата, я же повел себя отвратительно. В тот же вечер я уехал в Ричмонд, хотя мог остаться с вами до утра, просто из-за того, что ужасно на нее сердился. Даже тогда мне хватало ума ждать примирения, но я сильно обиделся, оскорбился ее холодностью и уехал, решив, что это она должна делать первый шаг к примирению… Я буду вечно благодарен судьбе за то, что вас не было с нами на Бокс-Хилл. Если бы вы видели, как я тогда себя вел, то навсегда бы лишили меня своего расположения. На ней эти события сказались немедленно: только узнав, что я и в самом деле покинул Рэндаллс, она согласилась на предложение этой назойливой миссис Элтон, чье обхождение с мисс Ф., кстати сказать, всегда вселяло в меня негодование и отвращение. Не пользуйся я сам бесконечным терпением моих друзей, я бы решительно возмутился, как они могут выказывать столько терпения по отношению к сей особе. «Джейн»! Подумать только! Прошу заметить, что даже в сем письме и разговорах с вами я ни разу не позволил себе подобной вольности. А теперь представьте мои чувства, когда я услышал, как Элтоны совершенно бестактно треплют это имя к месту и не к месту, наглейшим образом воображая, будто в чем-то ее превосходят. Прошу, потерпите еще немного, я почти дописал… Так вот, она приняла ее предложение, решилась полностью разорвать со мною все связи и на следующий день написала, что больше мы с ней никогда не увидимся. Что эта помолвка принесла нам обоим лишь сожаления и несчастья, и она ее расторгает. Ее письмо пришло в то самое утро, когда скончалась моя бедная тетушка. Я тотчас же на него ответил, но в голове у меня творился беспорядок, на меня разом навалилось множество дел, и вместо того, чтобы отправить свой ответ с кипой остальных писем, я запер его в ящик стола. Я был совершенно уверен, будто написал все, что следовало написать, чтобы ее успокоить… Я расстроился, что она ничего мне не ответила, но как-то это себе объяснил. Я был чересчур занят и – чего греха таить – рад новым возможностям, чтобы насторожиться. Мы отправились в Виндзор, а через два дня я получил от нее посылку – она вернула мне все мои письма! К ней была приложена записка, в которой она выражала свое крайнее удивление тем, что я и строчки ей не ответил, и добавляла, что молчание в подобном случае невозможно истолковать двусмысленно, что для нас обоих желательно как можно скорее покончить со всем этим делом, что она возвращает мне посылкой все мои письма и просит, чтобы я тоже отправил ее письма либо до конца недели по адресу в Хайбери, либо после этого по адресу такому-то к миссис Смолридж, недалеко от Бристоля. Я вспомнил сие имя и сие место, я знал все об этом предложении и сразу понял, что она задумала. Сей решительный поступок был полностью в ее характере, а то, что она ничего не сообщила о нем в своем предыдущем письме, лишний раз свидетельствовало о ее бескорыстной нежности. Сие могло бы выглядеть как угроза, а она ни за что на свете не хотела мне угрожать… Представьте же мое потрясение! Представьте, как я проклинал почту, пока не обнаружил, что сам во всем виноват!.. Что же мне было делать? Оставалось одно – поговорить с дядюшкой. Без его благословения я и не смел надеяться, что меня выслушают. Я все ему рассказал, обстоятельства мне благоприятствовали: последние события усмирили его гордыню, и он – даже скорее, чем я ожидал, – уступил, дал свое полное согласие и напоследок – бедный! – пожелал, чтобы я обрел в браке такое же счастье, как и он. Но думаю, мой брак будет все же несколько иным… Вы, верно, готовы пожалеть меня за то, что я пережил, пока открывался ему, пока ждал его ответа, пока решалась моя судьба? Но нет, не жалейте меня сейчас. Подождите, пока не узнаете, как я примчался в Хайбери и увидел, что сделалось с нею по моей вине. Пока не узнаете, какие чувства я испытал, увидев ее, слабую и измученную… Я прибыл в Хайбери к тому часу, когда, судя по их привычке поздно завтракать, мог надеяться застать ее одну… Мои надежды оправдались, как оправдались и те надежды, ради которых я приехал. Мне стоило больших усилий расправиться с ее вполне справедливым недовольством. Но теперь все позади. Мы помирились, стали дороже, куда дороже друг другу и больше никогда не позволим ни одной ссоре разлучить нас. Вот теперь я могу наконец закончить свое письмо. Я бесконечно вам благодарен за всю вашу доброту и еще больше благодарен за то внимание, которое ваше сердце подскажет вам оказать ей. Если вы сочтете, что я несколько счастливее, чем того заслуживаю, то знайте, что я совершенно с вами согласен… Мисс В. зовет меня баловнем судьбы. Надеюсь, она права… В одном отношении судьба и впрямь ко мне благосклонна, ибо я имею право подписаться как
Ваш преданный и любящий сын,
Ф. К. Уэстон-Черчилль
Глава XV
Письмо не могло не тронуть Эмму за душу. Несмотря на прежнюю свою предубежденность, она, как и предсказывала миссис Уэстон, отдала ему должное. Как только она дочитала до первого упоминания собственного имени, устоять было невозможно: каждая строчка представляла интерес, каждое слово доставляло удовольствие. Когда же Эмма дочитала до того места, где речь шла уже не о ней, письмо сохранило свою привлекательность: теперь к ней вернулась прежняя симпатия к его автору, а история любви обретала особую прелесть в свете последних событий ее жизни. Она прочла все письмо не отрываясь. Он, разумеется, был виноват, но куда меньше, чем она прежде предполагала. Фрэнк Черчилль так страдал, так сожалел о содеянном, так благодарил миссис Уэстон, так сильно любил мисс Фэрфакс, что невозможно было оставаться к нему суровой. Душа Эммы была переполнена счастьем, и войди он сейчас в комнату, она, несомненно, горячо пожала бы ему руку.
Письмо столь ее впечатлило, что, когда опять пришел мистер Найтли, она захотела, чтобы он тоже его прочитал. Эмма не сомневалась, что миссис Уэстон была бы рада им поделиться, особенно с кем-то вроде мистера Найтли – человека, который видел в поведении мистера Фрэнка Черчилля столько предосудительного.
– С удовольствием на него погляжу, – сказал мистер Найтли, – вот только оно, кажется, длинное. Прочту его дома, верну вам завтра.
Но так никуда не годилось. Вечером собирался зайти мистер Уэстон, и письмо следовало отдать ему.
– Я бы лучше провел время за разговором с вами, – ответил он, – но раз уж того требует справедливость, то придется прочесть.
Мистер Найтли начал читать и почти сразу же оторвался:
– Предложил бы мне кто-то прочесть письмо сего джентльмена к мачехе пару месяцев назад, я не взял бы его с таким безразличием.
Он продолжил читать, а затем с улыбкой заметил:
– Хм! Пышное начало. Впрочем, в его духе. Каждый пишет по-своему. Не будем судить его строго.
Через некоторое время он добавил:
– Я сразу буду делиться своими мыслями, пока читаю. Хотя бы буду чувствовать, что я сейчас с вами. Тогда не так жаль будет потерянного времени, но если вы против…
– Отнюдь. С удовольствием послушаю.
Мистер Найтли продолжил читать уже с бо́льшим рвением.
– Вот здесь он лукавит, – сказал он, – когда пишет об искушении. Знает, что был неправ, вот и не может ничем оправдать… Плохо. Не стоило вообще заключать подобную помолвку… «Унаследовал склонность отца…» – это он несправедлив. Жизнерадостный нрав мистера Уэстона всегда помогал ему в его честных и благородных начинаниях, однако мистер Уэстон сам добился своего нынешнего счастья и полностью его заслужил… А вот это верно – он явился, только когда приехала мисс Фэрфакс.
– И я прекрасно помню, – сказала Эмма, – как вы твердили, что он мог бы приехать и раньше, если бы только захотел. Вы очень благородно сейчас об этом не упоминаете, но вы были совершенно правы.
– Эмма, я тогда был несколько пристрастен… и все же думаю, даже если бы дело не касалось вас, я бы все равно ему не доверял.
Когда мистер Найтли дошел до упоминания мисс Вудхаус, то счел своим долгом прочесть все, что касалось нее, вслух, то бросая взгляд или улыбку, то покачивая головой, то соглашаясь или возражая, то просто роняя ей какую-нибудь нежность. Наконец он крепко задумался и затем серьезно заключил:
– Очень это плохо… хотя могло бы быть и хуже… Он играл с огнем и слишком многому за свое оправдание обязан… Плохо рассудил свое обхождение с вами… Все время принимал желаемое за действительное и руководствовался лишь собственным удобством… Вообразил, будто вы разгадали его тайну. Естественно! У самого на уме один обман, вот по себе других и судит… Тайны, уловки – как они затмевают рассудок! Эмма, милая, разве не доказывает все это лишний раз, как прекрасно, что мы-то друг с другом честны и искренни?
Эмма согласилась, но при мысли о Харриет покраснела – тут она честной и искренней быть не могла.
– Читайте дальше, – сказала она.
Он продолжил, но вскоре снова прервался:
– А, фортепиано! Вот уж действительно поступок юнца, мальчишки, не способного оценить, что неудобства от сего жеста больше, чем удовольствия. Настоящее ребячество! Не понимаю, как возможно делать женщине подарок в доказательство своей любви, если прекрасно знаешь, что она предпочла бы обойтись без него. Он ведь сам говорит, что она никогда бы подобного не позволила.
После этого он некоторое время читал не прерываясь, а лишь бросая попутно одно-два слова. Признание Фрэнка Черчилля в собственном постыдном поведении заставило его отозваться:
– Сэр, я с вами совершенно согласен. Вам есть за что стыдиться. Что правда, то правда.
Прочитав строки, в которых говорилось о причинах их размолвки и его упорном желании вести себя, не считаясь с мнением Джейн Фэрфакс, мистер Найтли высказался еще раз:
– Недостойное поведение… Он вынудил ее, ради собственного же блага, поставить себя в крайне затруднительное и неприятное положение, а значит, должен был беречь ее от лишних страданий и почитать это своим главным долгом… Должно быть, ей было гораздо труднее, чем ему, вести тайную переписку. Он должен был уважать все ее возражения, даже самые неразумные – впрочем, таких у нее и не было. Вспомним: она совершила лишь одну ошибку – согласилась на тайную помолвку, – а понесла за этого столь суровое наказание.
Эмма знала, что он почти дочитал до поездки на Бокс-Хилл, и ей стало не по себе. Как ужасно она себя тогда повела! Пылая от стыда, она со страхом ждала, что он дальше скажет. Однако эту часть письма мистер Найтли прочитал спокойно, внимательно и тихо, бросив на нее лишь один очень быстрый взгляд. Он боялся причинить ей боль и, кажется, решил полностью забыть тот день.
– Да уж, о чувстве такта наших славных Элтонов и говорить нечего, – вскоре продолжил он. – Понимаю его чувства… Что! Она решилась полностью с ним разорвать!.. Писала, что сия помолвка принесла обоим лишь сожаления и несчастья, и она ее расторгает… Понятно, что она думала о его поведении!.. М-да, он воистину самый…
– Нет-нет, дальше читайте… Вы увидите, он тоже много страдал.
– Очень на это надеюсь, – холодно отозвался мистер Найтли, возвращаясь к письму. – Смолридж?.. Что? О чем это?
– Она согласилась поступить гувернанткой к миссис Смолридж, близкой подруге миссис Элтон, их соседке в Мейпл-Гроув. Интересно, кстати, как миссис Элтон переносит сие разочарование…
– Эмма, подождите, пока я не дочитаю… ни о слова о миссис Элтон. Одна страничка осталась. Ну и понаписал же он тут!
– Жаль, что вы совсем ему не сочувствуете.
– Ну, должен признать, чувство у него есть… Кажется, ему и впрямь было больно видеть, что с нею сталось… Не сомневаюсь, он питает к ней самые нежные чувства. «Стали дороже друг другу». Надеюсь, он надолго запомнит цену подобному примирению… На благодарности он, смотрю, не скупится: то тысячами раздает, то десятками тысяч… «Счастливее, чем того заслуживаю». Тут он не соврал. «Мисс Вудхаус зовет меня баловнем судьбы». Вот как? Неужели, мисс Вудхаус?.. Красивая концовка – ну вот и все письмо. «Баловень судьбы»! Так, значит, вы его прозвали?
– Кажется, вам письмо понравилось меньше, чем мне. Но теперь вы хотя бы – во всяком случае, я на сие надеюсь – лучшего о нем мнения. Возможно, и в ваших глазах оно сослужило ему добрую службу.
– Да, безусловно. У него имеются большие недостатки: неосмотрительность и легкомыслие. И правильно он говорит, что счастья своего не заслужил. Но поскольку он, несомненно, очень любит мисс Фэрфакс и вскоре, надеюсь, свяжет с нею всю свою жизнь, то я вполне склонен верить, будто он исправится и научится от нее и твердости характера, и верности принципам. А теперь позвольте переменить предмет разговора. Меня сейчас занимает совсем другой человек, не могу больше думать о Фрэнке Черчилле. Эмма, я сегодня с самого утра размышляю вот о чем.
И мистер Найтли простым, безыскусным и благородным языком, которым говорил даже с любимой женщиной, поведал, что думы его коснулись того, как им пожениться, не нарушив при том счастливый покой ее отца. Эмма уже знала свой ответ. Покуда ее любимый батюшка жив, никаких перемен быть не может. Она никогда его не бросит. Однако мистера Найтли такой ответ устроил лишь отчасти. Он тоже прекрасно понимал, что ни в коем случае нельзя оставлять мистера Вудхауса одного, но вот по поводу перемен согласиться не мог. Он очень долго и основательно думал над этим вопросом: сначала надеялся уговорить мистера Вудхауса переехать с Эммой в Донуэлл, но, увы, прекрасно зная характер мистера Вудхауса, быстро понял, что это лишь несбыточные мечты, и признался Эмме, что подобное перемещение может существенно навредить не только душевному спокойствию мистера Вудхауса, но и вообще его здоровью, а этого нельзя допускать ни в коем случае. Да чтобы мистера Вудхауса разлучить с Хартфилдом!.. Нет, об этом не может быть и речи. Но затем мысль подсказала ему новый план, который, как он полагает, не вызовет у его дражайшей Эммы никаких возражений: он сам переедет в Хартфилд. Покуда благополучие – а иными словами, жизнь – ее батюшки зависит от того, где живет его любимая Эмма, то пускай живет в Хартфилде, а он, мистер Найтли, готов следовать за нею.
Мысли о том, чтобы им всем вместе жить в Донуэлле, Эмму тоже посещали. Как и мистер Найтли, она очень быстро их отвергла, однако озвученное только что решение ей в голову не приходило. Они осознавала, что это предложение ясно свидетельствует о его бесконечной любви. Покинув Донуэлл, мистер Найтли пожертвует правом свободно распоряжаться собственным временем и привычками. Живя с ее отцом, в чужом доме, он должен будет с очень и очень многим мириться. Эмма пообещала, что обо всем подумает, и посоветовала подумать и ему, однако он был совершенно убежден, что никакие размышления не изменят его желания и его мнения на этот счет. Мистер Найтли заверил ее, что и так уже все долго и тщательно обдумал и что даже целое утро избегал Уильяма Ларкинса, чтобы полностью погрузиться в сии мысли.
– А! Вот и непредвиденное затруднение! – воскликнула Эмма. – Уверена, Уильям Ларкинс будет недоволен. Вы у него сначала разрешения спросите, а потом уже возвращайтесь ко мне.
Тем не менее она обещала обо всем подумать и даже настроить себя на решение в пользу такого плана.
Примечательно, что ни разу Эмма в своих мыслях о Донуэлле не вспомнила о том, какой же удар женитьба мистера Найтли нанесет по наследству ее племянника Генри, чьи интересы она столь ревностно защищала в прошлом. Наверное, ей следовало бы задуматься о возможных угрозах бедному малышу? Но Эмма лишь весело про себя ухмыльнулась, когда с удовольствием обнаружила, что так яростно воспротивилась мысли о женитьбе мистера Найтли на Джейн Фэрфакс или вообще на ком угодно вовсе не потому, что она такая заботливая сестра и тетка.
Чем больше Эмма размышляла над предложением мистера Найтли поселиться после женитьбы в Хартфилде, тем больше оно ей нравилось. Недостатки этого плана для мистера Найтли уже не казались столь существенными, преимущества для нее самой, напротив, возрастали, а совместная их выгода перевешивала все возможные слабые стороны. С таким компаньоном никакое уныние, никакие тревоги не страшны! Как ей посчастливилось, что столь дорогой друг будет рядом с ней в минуту, когда все обязанности и заботы станут печальнее!
Эмма была бы совершенно счастлива, если бы не мысли о бедной Харриет. Все, что сулило радость ей, казалось, неизбежно несло горе ее подруге, которую к тому же следовало теперь отлучить от Хартфилда. Из милосердной предосторожности бедную Харриет нужно держать подальше от того чудесного семейного круга, который совсем скоро образуется у Эммы. Она во всех отношениях проигрывает. Для Эммы ее отсутствие не станет горькой потерей, в их кругу Харриет стала бы лишней. Но с самой бедняжкой судьба обошлась жестоко и обрекла на незаслуженное наказание.
Конечно, со временем мистер Найтли будет забыт, а вернее, его заменит кто-нибудь другой, но произойдет это, пожалуй, не скоро. К тому же сам мистер Найтли, в отличие от мистера Элтона, вряд ли ей чем-то поможет: он чересчур добр, чуток и внимателен к другим – такой человек всегда будет достоин почитания. Вдобавок не стоит рассчитывать, что даже такая девица, как Харриет, способна влюбиться более трех раз в год.
Глава XVI
Эмма с величайшим облегчением обнаружила, что Харриет и сама не жаждет их встреч. Объяснение оказалось мучительным даже по переписке. А устное было бы бесконечно хуже!
Харриет, как и ожидалось, приняла все без упреков или открытой обиды, но Эмме все-таки показалась в ее письме некая горечь – видимо, и правда им лучше сейчас не видеться. Возможно, ей просто почудилось, однако на такой удар, пожалуй, только ангел не возропщет.
Эмма без труда заручилась приглашением от Изабеллы, и даже предлог выдумывать не пришлось – у Харриет болел зуб. Она и в самом деле хотела – и уже давно – сходить к зубному врачу. Миссис Найтли была в восторге от того, что может чем-то помочь, а любое недомогание открывало путь к ее сердцу. И хотя зубной врач нравился ей меньше некоего мистера Уингфилда, Изабелла охотно согласилась принять на себя заботы о Харриет. Уладив таким образом дело с сестрой, Эмма передала ее приглашение подруге, и та сразу же его приняла… Итак, недели на две она ехала в Лондон и брала для того экипаж мистера Вудхауса – все было сначала решено, а затем выполнено. Харриет благополучно добралась до Бранзуик-сквер.
Теперь Эмма могла всей душой радоваться визитам мистера Найтли и разговорам с ним. Больше ее счастье не омрачали ни чувство несправедливости, ни стыд, ни боль от осознания того, что прямо сейчас, совсем рядом с ней ее подруга терзается по ее, Эммы, вине.
Возможно, для Харриет разница между пансионом миссис Годдард и Лондоном была не столь велика, как воображала себе Эмма, но ей хотелось верить, что в Лондоне ее подругу окружают всяческие любопытные дела и развлечения, которые помогут отвлечься от мыслей о прошлом.
Освободив душу от тревог за Харриет, она не позволяла другим заботам занять их место. Ей предстоял разговор, с которым справиться могла только она: надобно было рассказать батюшке о своей помолвке. Однако Эмма решила пока что это дело отложить. Пускай сначала миссис Уэстон благополучно родит. А до того не стоит зря волновать своих близких да и самой терзаться мыслями о предстоящей беседе. Две недели отдыха и душевного покоя призваны были увенчать все счастливые и от того весьма волнующие события.
Вскоре Эмма, как из чувства долга, так и из собственного желания, решила посвятить полчаса сего блаженного времени визиту к мисс Фэрфакс. Сходство ее положения с нынешним положением самой Эммы усиливало это стремление. Рассказывать свою тайну она не собиралась, но от осознания того, что их ждет одинаковое будущее, ей было интересно послушать все, что может рассказать Джейн.
И Эмма отправилась… Она вспомнила, как уже пыталась навестить Джейн и встретила отпор. В доме же она в последний раз была в то самое утро после поездки на Бокс-Хилл, и Джейн тогда была столь опечалена, что вызвала у Эммы сочувствие, хотя большинство ее страданий были ей еще неизвестны. Опасаясь, что по-прежнему может быть нежеланной гостьей, Эмма, хоть и знала, что хозяйки находятся дома, решила подождать внизу и велела служанке доложить о ней. Она услышала, как Пэтти объявляет о ее приходе, однако такой суматохи, как в прошлый раз, не последовало. Нет, до нее тотчас же донеслось: «Просите!» – и в следующий миг к лестнице вышла сама Джейн, будто бы иначе такую гостью встречать и нельзя. Никогда еще Эмма не видела ее столь цветущей, очаровательной и прелестной. Участие, воодушевление, теплота – теперь в ее взгляде, в ее движениях было все то, чего прежде недоставало. Она подошла к Эмме и тихо, но с большим чувством сказала:
– Мисс Вудхаус, как вы добры!.. Не могу выразить, что… Поверьте, я… Простите, никак не могу найти слов.
Эмма обрадовалась и уже готова была сама найти все нужные слова, как вдруг из комнаты донесся голос миссис Элтон, и ей пришлось свести все свои дружеские чувства и поздравления к теплому и искреннему рукопожатию.
В комнате сидели миссис Бейтс и миссис Элтон. Мисс Бейтс вышла, потому-то и стояла такая тишина. Лучше бы, конечно, миссис Элтон тут вообще не было, но Эмма была в таком хорошем настроении, что твердо решила вытерпеть кого угодно. К тому же миссис Элтон удивительно любезно с ней поздоровалась, вселив надежду, что сия случайная встреча пройдет спокойно.
Весьма скоро Эмма поняла ход мыслей миссис Элтон и причину ее не менее приподнятого, чем у самой Эммы, настроения: мисс Фэрфакс посвятила ее в свою тайну, а та вообразила, что теперь единственная все знает. Эмма сразу это увидела по ее выражению лица, а пока осведомлялась о здоровье миссис Бейтс и делала вид, что слушает ответы доброй старушки, заметила, как миссис Элтон с загадочным и торжественным видом складывает в лиловый с золотым ридикюль письмо, которое, по всей видимости, до этого читала вслух мисс Фэрфакс.
– В другой раз дочитаем, – сказала она, многозначительно кивая. – Уж нам-то с вами долго случая ждать не придется. Главное вы услышали. Я лишь хотела вас заверить, что миссис Смолридж принимает ваши извинения и не держит зла. Как она чудесно пишет! О! Прелестное создание! Вы бы в ней души не чаяли… Впрочем, ни слова более. Мы же не хотим раскрывать… Ведем себя как обычно… Тс!.. Помните строки – забыла, кто написал:
Когда заходит речь о даме,
Иными можно пренебречь вещами…[18]
А в нашем случае, дорогая, слово «дама» следует заменить на… но тс! Молчание – золото… Что-то я сегодня воистину развеселилась! Но хочу вас успокоить: по поводу миссис С. можете не волноваться… В моем изложении рассказ ее успокоил.
Стоило Эмме немного повернуть голову к миссис Бейтс и ее вязанию, как она тут же полушепотом добавила:
– Заметьте, имен я не называла… Ох, такая я осмотрительная – настоящий министр! Никто ничего и не заподозрит.
Сомнений не оставалось. При каждом удобном случае миссис Элтон старалась выставить напоказ, что ей доверен секрет. Сначала они все мирно обсудили погоду, затем здоровье миссис Уэстон, как вдруг миссис Элтон ни с того ни с сего спросила Эмму:
– Мисс Вудхаус, вы не находите, что наш маленький бойкий дружочек чудесным образом исцелился?.. Думаю, следует отдать Перри должное! – тут она бросила на Джейн многозначительный взгляд. – Честное слово, Перри поставил ее на ноги поразительно быстро!.. О! Видели бы вы – а я-то видела, – как плохо ей было совсем недавно! – тут к Эмме обратилась с чем-то миссис Бейтс, и миссис Элтон продолжила шептать Джейн: – Не станем упоминать, что мистеру Перри помог один молодой лекарь из Виндзора, о нет! Пускай вся слава достается Перри!
– Я давно не имела удовольствия вас видеть, мисс Вудхаус, – вновь заговорила она вскоре. – С нашей поездки на Бокс-Хилл. Замечательный был день. Но чего-то ему все же недоставало. Кажется, не все… вернее, у некоторых на душе было хмуро… Во всяком случае, это мне так показалось, может, я и ошиблась. Но, как бы то ни было, в такое место хочется съездить еще раз. Как вы думаете, может, собраться нам тем же обществом и прогуляться снова на Бокс-Хилл, пока погода еще не испортилась?.. Но обязательно тем же обществом – без единого исключения.
Вскоре пришла мисс Бейтс, и Эмма невольно развеселилась, глядя на ее растерянность: она, видимо, не была уверена, что кому можно рассказывать, и в то же время сгорала от нетерпения рассказать все и всем.
– Благодарю, мисс Вудхаус, вы очень любезны… Невозможно выразить, как… Да, я вполне понимаю… будущее нашей дорогой Джейн… то есть я имею в виду… Да, чудесным образом поправилась… Как мистер Вудхаус?.. Рада слышать… Я не в силах… Какое приятное общество у нас собралось… Да, очаровательный молодой человек!.. такой друг… Я, конечно, о нашем добром мистере Перри!.. Такое внимание к Джейн!
Затем мисс Бейтс перешла к необычайно – даже для нее – восторженным благодарностям миссис Элтон, и Эмма догадалась, что, отказавшись от их предложения, Джейн обидела чету Элтонов, однако теперь все осталось в прошлом. Несколько реплик громким шепотом подтвердили эту догадку. Затем уже громче миссис Элтон сказала:
– Да, друг мой, пришла вот и сижу у вас уже столь давно, что в любом другом месте вынуждена была бы принести свои извинения. Но дело в том, что я жду своего господина и повелителя. Он обещал зайти за мной и засвидетельствовать вам свое почтение.
– Как! Неужели мы будем иметь удовольствие видеть у себя мистера Элтона?.. Как это любезно! Джентльмены ведь терпеть не могут утренних визитов, а у мистера Элтона к тому же всегда столько дел…
– Верно, верно, мисс Бейтс. Он с утра до ночи весь в делах. Люди к нему все идут и идут, то по одному делу, то по другому… То мировые судьи, то попечители бедных, то церковные старосты – все они идут к нему за советом. Как будто без него совсем ничего не могут. Я ему все время говорю: «Честное слово, мистер Э., хорошо, что ко мне не приходят. Не знаю, что сталось бы с моей живописью и моей музыкой, ежели бы у меня было столько просителей». Я их и без того непростительно забросила. Две недели уже к инструменту не подходила… Так вот, он придет, уверяю вас, он очень хотел нанести вам визит. – И, прикрыв от Эммы рот ладонью, шепотом добавила: – Поздравительный визит. Да-да! Как же без этого.
Мисс Бейтс просияла от счастья!
– Он обещал, что зайдет за мной сразу как освободится от Найтли. Они вдвоем о чем-то совещаются… Мистер Э. у Найтли – правая рука.
Эмма подавила улыбку и лишь спросила:
– Мистер Элтон отправился в Донуэлл пешком?.. Жаркая будет прогулка.
– Нет-нет! Они в «Короне» собираются, как и всегда. Уэстон и Коул тоже там, но обычно упоминают только о тех, кто собранием руководит… Полагаю, мистер Э. и Найтли всегда все решают по-своему.
– Не ошиблись ли вы днем? – спросила Эмма. – Я почти уверена, что собрание в «Короне» должно быть завтра… Мистер Найтли вчера был в Хартфилде и, кажется, про субботу говорил.
– Нет-нет! Определенно сегодня, – резко оборвала ее миссис Элтон – разве может она ошибаться? – а затем продолжила: – Думаю, столь трудного прихода больше нигде нет. В Мейпл-Гроув мы ни о чем подобном даже не слышали.
– Приход там маленький, – заметила Джейн.
– Честное слово, дорогая, понятия не имею, потому что я и не слышала ни разу подобных разговоров.
– Однако тому есть свидетельство, вы ведь рассказывали мне про школу, где попечительствуют ваша сестра и миссис Брэгг: она маленькая – всего двадцать пять детей, – и другой в приходе нет.
– Ах, умница вы моя! И правда. Какая светлая головка! Представьте, Джейн, какое бы совершенное создание получилось, если нас с вами сложить вместе. Мою бы живость да вашу серьезность – и получился бы такой идеал! Впрочем, кое-кто уже и без того считает вас идеалом… Но тс! Об этом ни слова.
Непонятно, зачем было нужно это предостережение, ибо Джейн явно хотела продолжить разговор не с миссис Элтон, а с мисс Вудхаус. Ее желание уделить внимание Эмме, хотя бы даже из приличия, было очевидным, однако приходилось ограничиваться взглядами.
Пришел мистер Элтон. Супруга приветствовала его с веселым задором.
– Хороши же вы, сэр, право слово! Отправили меня сюда досаждать друзьям, а сами все не идете и не идете!.. Но я, ваша покорная раба, и с места не сдвинусь, пока не явится мой господин и повелитель… Вот и сижу тут добрый час, подаю юным девицам пример истинного супружеского послушания, а то ведь как знать, как скоро он им пригодится?
Но мистер Элтон так устал от жары, что острила она напрасно. Едва засвидетельствовав дамам свое почтение, он тут же принялся жаловаться на измучившую его жару и напрасную прогулку.
– Когда я пришел в Донуэлл, – сказал он, – Найтли дома не было. Очень странно! Непостижимо! Я ведь отправил ему утром записку, а он ответил, что до часу дня будет дома.
– В Донуэлл! – вскричала его жена. – Дорогой мой мистер Э., ну какой же Донуэлл!.. Вы хотели сказать: в «Корону». Вы ведь только что были на встрече в «Короне».
– Нет-нет, это завтра. Поэтому я и хотел увидеть Найтли сегодня… Ну и жара нынче!.. Я еще и полями шел, – с большой обидой добавил он, – а там солнце даже хуже. И это чтобы не застать его дома! Я очень недоволен. Никакого извинения, никакой записки. Экономка заявила, мол, и понятия не имела, что я приду… Удивительно!.. И никто не знает, куда он ушел. Может, в Хартфилд, может, в Эбби-Милл, а может, в лес… Мисс Вудхаус, это совсем не в духе нашего друга Найтли!.. Не знаете, чем это объяснить?
Эмма развеселилась, но вслух ответила, что и правда весьма это удивительно и что ей нечего сказать в его оправдание.
– Представить не могу, – как и полагается верной супруге, вознегодовала миссис Элтон, – как он мог так с вами поступить! С вами! Да как можно забыть о вас!.. Мой дорогой мистер Э., я уверена, что он оставил вам записку. Даже для Найтли подобная выходка – это слишком. Прислуга просто забыла вам ее передать. Будьте уверены, так все и было. От донуэллской прислуги и не такого жди: я уже заметила, они все рассеянные разгильдяи. Я бы такого буфетчика, как его Гарри, держать не стала. Да и эту миссис Ходжес наша Райт вовсе не жалует… Обещала ей тогда рецепт, а так и не прислала.
– Я по пути встретил Уильяма Ларкинса, – продолжал мистер Элтон, – и он сказал мне, что хозяина нет дома, а я не поверил… Уильям что-то не в духе. Говорит, не знает, что стряслось с хозяином в последнее время, мол, от него и слова не добьешься. Уж не знаю, какие там заботы у Уильяма, но мне самому было чрезвычайно важно увидеться с Найтли сегодня, и потому особенно неприятно, что я шел по такой жаре впустую.
Эмма поняла, что лучше сейчас поспешить домой – вероятнее всего, ее там ждут. Возможно, она поможет мистеру Найтли сохранить добрые отношения хотя бы с мистером Элтоном, если уж не с Уильямом Ларкинсом.
К ее удовольствию, мисс Фэрфакс решила проводить ее из комнаты и даже вниз до дверей, и Эмма поспешила воспользоваться этим случаем:
– Может, и хорошо, что я не застала вас одну. Не будь вы окружены другими друзьями, я бы непременно поддалась искушению и заговорила на известную тему, стала бы задавать вопросы и высказываться более откровенно, чем следует… Да, наверняка я бы стала вмешиваться не в свое дело.
– О нет! – вскричала Джейн, краснея и запинаясь. Эмма подумала, что такая открытость ей гораздо больше к лицу, чем прежняя утонченная сдержанность. Она продолжила: – Нет, вы бы ничуть не мешались. Я бы сама вам надоела своими разговорами. Выразив интерес, вы бы мне чрезвычайно польстили… Поверьте, мисс Вудхаус, – продолжила она уже более сдержанно, – я сознаю, как я провинилась – как сильно я провинилась, – и для меня особенно утешительно, что те мои друзья, чье доброе мнение я ценю больше всего, не презирают меня до такой степени, что… Мне не хватит времени сказать и половины того, что я бы хотела. Я страстно желаю повиниться, объясниться и хоть как-то оправдаться. Это мой долг. Но, к сожалению… Словом, если ваше сочувствие не…
– Ох, вы к себе слишком суровы! – горячо воскликнула Эмма, беря ее за руку. – Прошу, не извиняйтесь. Все, перед кем вы, по-вашему, провинились, очень за вас рады и так счастливы, что…
– Вы ко мне слишком добры, я-то помню, как держалась с вами… Столь холодно и неестественно!.. Мне все время надо было притворяться… Постоянно обманывать!.. Я знаю, что не могла не внушить вам отвращения.
– Прошу, больше ни слова. В этом должна извиняться лишь я. Давайте же все друг другу простим. Не будем терять ни минуты, прислушаемся к собственным чувствам. Из Виндзора, надеюсь, добрые вести?
– Весьма.
– И совсем скоро, полагаю, вы нас покинете… а я только начала узнавать вас получше.
– Ах, об этом думать еще рано! Я буду здесь, пока не вернутся полковник и миссис Кэмпбелл.
– Планов, вероятно, пока что быть не может, – с улыбкой предположила Эмма, – но, позвольте, думать о них никогда не рано.
Джейн улыбнулась в ответ:
– Вы, несомненно, правы: они уже занимали мои мысли. Признаюсь вам – знаю, что могу на вас положиться, – уже решено, что мы будем жить в Анскоме с мистером Черчиллем. Месяца три продлится глубокий траур, но после этого, полагаю, ничто больше не помешает.
– Благодарю вас! Именно это я и желала услышать… Ах! Если бы вы знали, как я люблю во всем четкость и ясность!.. Ну до свидания, до свидания!
Глава XVII
Все друзья миссис Уэстон были счастливы узнать, что роды прошли благополучно, а еще больше Эмма радовалась тому, что родилась девочка. Ей уже давно хотелось, чтобы появилась именно малышка мисс Уэстон. Она бы ни за что не признала, что просто хочет в будущем подыскать ей партию среди сыновей Изабеллы, но зато была убеждена, что и отцу, и матери нужна именно дочка. Она станет радовать мистера Уэстона на старости лет – а даже мистер Уэстон когда-нибудь состарится – своими забавами и щебетом, капризами и причудами, и этого ребенка никто у него не отберет. Что же до миссис Уэстон, то не может быть и сомнений, что дочка ей подходит гораздо лучше, к тому же как было бы жалко, если бы ее учительский талант пропал даром.
– Ей повезло испытать свои силы на мне, – говорила Эмма, – как у баронессы д’Альман на графине д’Осталис из «Адели и Теодора» мадам де Жанлис[19], и теперь свою собственную дочурку она воспитает по более совершенной системе.
– Значит, – отозвался мистер Найтли, – она станет баловать ее пуще вашего, но считать при этом, что не балует вовсе.
– Бедняжка! – воскликнула Эмма. – Что же с ней тогда станется?
– Ничего страшного. То же, что и с тысячами других. В детстве она будет невыносима, но с возрастом исправится. Я, милая моя Эмма, с некоторых пор не так строг к избалованным детям, иначе это было бы несколько несправедливо – я ведь своим счастьем вам обязан.
Эмма рассмеялась и заметила:
– Но ведь ваша строгость и послужила мне лекарством от всеобщего потворства. Сомневаюсь, что смогла бы исправиться без вас.
– Сомневаетесь? А я нет. Природа одарила вас разумом, а мисс Тейлор научила принципам. Вы бы отлично справились и сами. Мое вмешательство могло в равной степени как помочь вам, так и навредить. Вам вполне естественно было бы задаться вопросом: какое право он имеет меня поучать? И боюсь, вполне естественно было бы заметить, что делал я это грубовато. Нет, не думаю, что я вам чем-то помог. Я помог самому себе, ведь вы стали предметом моей нежнейшей заботы. Я столь много о вас думал, что полюбил и вас и все ваши недостатки, а выискивая ошибки, влюбился, еще когда вам было лет тринадцать.
– Уверена, вы мне очень помогли, – возразила Эмма. – Вы часто возвращали меня на путь истинный – чаще, чем я смела себе признаться. Уверяю, от вашей строгости было много пользы. И если малютку Энн Уэстон будут баловать так же, то вам следует помочь и ей, разве что, пожалуйста, не влюбляйтесь.
– А сколько раз вы, бывало, в детстве подойдете ко мне и дерзко объявите: «Мистер Найтли, я собираюсь сделать то-то и то-то, папа мне разрешил», – или: «Мисс Тейлор сказала, что можно». И всякий раз, когда знали, что мне это не понравится. В подобных случаях мое вмешательство только удваивало вашу злость.
– Каким милым я была ребенком!.. Неудивительно, что вы до сих пор все это помните.
– «Мистер Найтли» – так вы меня всегда называли. «Мистер Найтли». Я уже настолько к сему обращению привык, что оно совсем не кажется мне официальным… И все же оно официальное. Мне бы хотелось, чтобы вы звали меня иначе, но я не знаю как.
– Помню, как-то раз я сказала вам «Джордж» – чтобы позлить. Я думала, вы обидитесь, но вы ничего не сказали, и больше я к вам так не обращалась.
– А теперь вы можете называть меня Джорджем?
– Ни в коем случае!.. Я всегда смогу называть вас только «мистер Найтли». Не стану даже обещать, что последую изысканной краткости миссис Элтон и начну обращаться к вам «мистер Н.»… Но могу пообещать, – добавила она, посмеиваясь и краснея, – что уж один раз точно назову вас по имени – в стенах, где наши руки навсегда соединят, чтобы любить друг друга и в горе, и в радости.
Эмме было горько, что она не может воздать ему должное за еще одну услугу, еще один совет, который мог бы уберечь ее от всех ее женских глупостей, от безрассудной дружбы с Харриет Смит. Но это был вопрос весьма щекотливый. Она не решалась его поднять. О Харриет в своих разговорах они почти не вспоминали. Вполне возможно, что мистер Найтли просто о ней и не думал, но Эмма скорее приписывала его молчание такту: вероятно, некоторые признаки подсказывали ему, что ее дружбе с Харриет скоро придет конец. Эмма и сама понимала, что окажись они в разных городах при других обстоятельствах, то наверняка переписывались бы больше. Теперь же все сведения она получала почти исключительно от Изабеллы. Возможно, мистер Найтли сие заметил. Необходимость скрывать что-то от него мучила Эмму немногим меньше сознания, что это по ее вине Харриет несчастлива.
Из писем Изабеллы она узнала, что у ее гостьи, как и следовало ожидать, все прекрасно: поначалу та была не в духе, что вполне объяснялось волнением перед визитом к зубному врачу, и как только дело было завершено, Харриет снова стала такой же, как и прежде. Правда, Изабеллу наблюдательной назвать было трудно, но все же, не будь гостья в силах играть с детьми, она бы это сразу заметила. Утешило и обнадежило Эмму и другое известие: Харриет предстоит остаться в Лондоне подольше, речь теперь шла не о двух неделях, а о месяце. В августе мистер Джон Найтли с женой собирались приехать в Хартфилд и предложили Харриет остаться до тех пор, а вернуться с ними.
– Джон о вашей подруге ничего не пишет, – сказал мистер Найтли. – Вот его письмо, если вам интересно.
В прошлом письме мистер Найтли сообщил брату, что намерен жениться, и Эмме не терпелось узнать его ответ. Новость о том, что о Харриет в письме нет ни слова, ее не остановила, и она с охотой принялась за чтение.
– Джон по-братски рад за мое счастье, – продолжил мистер Найтли, – но поздравлять не умеет. И хотя вас он тоже, я знаю, по-братски любит, всякие цветистые речи ему чужды. Любая другая на вашем месте сочла бы, что он ее недохвалил. Но вам я показать его ответ не боюсь.
– Он пишет разумные вещи, – сказала Эмма, прочитав письмо. – Я ценю его искренность. Он совершенно ясно утверждает, что повезло в этой помолвке исключительно мне, и надеется, что со временем я заслужу вашу любовь. Если бы он высказал иное мнение, я бы ему не поверила.
– Милая моя Эмма, он не это имел ввиду. Он только говорит, что…
– В этом мнении мы с ним совпадаем, – улыбаясь, спокойно перебила она. – И если бы мы откровенно и без церемоний об этом поговорили, то он бы понял, что наши взгляды ничуть не различаются.
– Эмма, милая моя Эмма…
– О! – уже веселее прибавила она. – Если вам кажется, будто ваш брат ко мне несправедлив, подождите, когда мой батюшка все узнает. Вот уж поверьте, вас оценят еще менее справедливо. Он будет говорить о том, как же вам, столь недостойному, посчастливилось со мной, столь чудесной. А я тут же стану «бедняжкой Эммой»… Это его глубочайшая степень сочувствия притесненным невестам.
– Ох! – воскликнул он. – Если бы вашего батюшку возможно было так же легко, как Джона, убедить в том, что мы друг друга достойны и что будем счастливы вместе! Одна фраза мне показалась интересной – а вы заметили? – где он пишет, что мое письмо его не слишком удивило, ведь он этого ожидал.
– Если я правильно понимаю, он имеет в виду, что вы, очевидно, подумывали жениться. Про меня он ничего не знал. Эта часть стала для него неожиданностью.
– Да-да, но все-таки удивительно, как он так прочел мои чувства. Из чего он сделал вывод?.. Я, кажется, вел себя как обычно и говорил, как всегда. Нечему было указать, что я нынче более склонен к женитьбе, чем в другое время… Но, видимо, что-то все-таки имелось. Была во мне перемена, когда я их навещал. Я, кажется, с детьми играл меньше обычного. Мальчишки даже как-то пожаловались: «Опять дядя устал».
Настало время поделиться новостью с другими друзьями и посмотреть, как они ее воспримут. Как только миссис Уэстон оправилась достаточно, чтобы принимать у себя мистера Вудхауса, Эмма, надеясь на свой талант мягкого убеждения, решила объявить о помолвке сначала дома, а затем в Рэндаллсе. Но как все-таки рассказать обо всем отцу!.. Она решила выбрать час, пока мистер Найтли еще не пришел, а иначе в последнюю минуту сердце ее дрогнет, и она снова отложит признание, но все-таки подгадать нужно так, чтобы жених ее тут же появился и помог продолжить разговор. Эмма была обязана все рассказать – и притом веселым тоном. Нельзя своим печальным голосом вызывать у батюшки еще пущее сострадание. Нельзя, чтобы он подумал, будто это какое-то горе… Собравшись с духом, она предупредила отца, что собирается рассказать ему нечто весьма удивительное, и затем в нескольких словах заявила, что, если он даст на то свое согласие и благословение – и даст, она надеялась, без труда, ибо это принесет счастье им всем, – то они с мистером Найтли хотели бы пожениться, а значит, в Хартфилде появится новый обитатель, которого, как она знает, он любит почти так же, как своих дочерей и миссис Уэстон.
Бедный старик!.. Новость его потрясла, и он принялся изо всех сил пытаться ее отговорить: вновь и вновь напоминал, что она всегда говорила, будто не выйдет замуж, уверял, что незамужней оставаться куда лучше, приводил в пример бедняжку Изабеллу и бедняжку мисс Тейлор… Но все тщетно. Эмма окружила его ласками и улыбками, но твердила, что ничего уж не поделаешь. Она говорила ему, что Изабелла и миссис Уэстон – это совсем иное дело, что брак их из Хартфилда увел, приведя к печальным переменам, она же, наоборот, останется навсегда, а перемены приведут только к лучшему. Она уверена, что, когда он привыкнет к этой мысли, то поймет, что с мистером Найтли жить будет куда веселее. Разве не любит он мистера Найтли? В этом даже нет сомнений! Разве не с ним он советуется каждый раз по своим делам? Кто всегда готов ему помочь, написать за него письма, оказать услугу? Кто всегда так весел, так внимателен, так предан? Разве не прекрасно, что он поселится точно у них под боком?.. Да – был на все ответ. Мистер Найтли в Хартфилде всегда гость желанный, он рад видеться с ним хоть каждый день!.. но ведь они и так каждый день видятся… Почему бы все не оставить так, как есть?
Мистер Вудхаус не скоро успокоился, но худшее осталось позади: мысль поселилась у него в голове, а время и постоянное повторение помогут ему с нею смириться… К просьбам и заверениям Эммы вскоре присоединился мистер Найтли. Его нежные похвалы в сторону невесты были мистеру Вудхаусу приятны, и вскоре он даже привык, что с ним заводят беседу на эту тему при каждом удобном случае… Немало помогала им Изабелла, которая в письмах к отцу выражала свое горячее одобрение. Миссис Уэстон сразу же принялась представлять все в самом выгодном свете, словно дело это, во-первых, решенное, а во-вторых, несомненно, благое. Она прекрасно знала, что для мистера Вудхауса оба довода одинаково важны. Словом, все, к кому он привык прислушиваться, сходились на одном, и все они твердили, что для него же самого так будет лучше! Мистер Вудхаус и сам сие уже почти готов был признать и начал подумывать, что если когда-нибудь – через годик-другой – свадьба все-таки состоится, то, может, не так уж оно будет и плохо.
Миссис Уэстон ничуть не притворялась и не лукавила, перечисляя мистеру Вудхаусу все достоинства этого союза… Когда Эмма рассказала ей о помолвке, она была чрезвычайно, как никогда, потрясена, но увидела в ней исключительно счастливое будущее, а потому без зазрения совести принялась горячо убеждать в том же мистера Вудхауса… Она так уважает мистера Найтли, что даже считает его достойным ее любимицы Эммы. Это партия во всех отношениях столь подходящая, столь безупречная, а еще в одном крайне важном отношении столь желанная, что теперь кажется, будто на свете другой такой для Эммы и нет вовсе. Удивительно, как глупа она была, что не подумала об этом, не возжелала этого раньше!.. Какой другой мужчина, равный Эмме по положению, согласился бы ради нее оставить свой дом и переехать в Хартфилд? И кто, если не мистер Найтли, так хорошо знает мистера Вудхауса и так прекрасно умеет с ним мириться, что подобные перемены будут даже приветствоваться!.. Всякий раз, когда они с мужем думали о союзе между Фрэнком и Эммой, перед ними вставал вопрос, как же быть с бедным мистером Вудхаусом. Что делать с интересами Анскома и Хартфилда? То была задача не из легких, и, хотя мистера Уэстона она заботила меньше, даже он мог заключить лишь: «Само как-нибудь уладится. Молодежь! Они-то найдут выход». Теперь же не нужно было отмахиваться или гадать о будущем. Все было правильно, открыто и справедливо. Никому не приходилось ничем жертвовать. Подобный союз обещал всем наивысшее счастье, и ни одной причины противиться ему или откладывать его не было.
Так и размышляла миссис Уэстон, качая на руках свою малютку, и не было в те минуты на свете женщины счастливее. Бо́льшую радость вызывали у нее лишь мысли о том, что скоро ее дочурка вырастет из первых чепчиков.
Новость удивляла всех – удивила она и мистера Уэстона, однако благодаря быстроте своего ума он весьма скоро с ней свыкся. Преимущества сего союза были для него очевидны и вызывали не меньше радости, чем у его жены. Впрочем, от удивления очень скоро не осталось и следа – уже через час мистер Уэстон готов был заявить, что он всегда этот брак предвидел.
– Это тайна, я полагаю? – сказал он. – Такие вещи всегда сначала держатся в секрете, а потом оказывается, что все уже давно все знают. Только дайте мне знать, когда об этом можно будет говорить… Интересно, догадывается ли Джейн?
На следующее утро он отправился в Хайбери и сам все узнал. Он рассказал ей новость. Джейн ведь ему как дочь – старшая дочь, верно? Значит, он обязан ей рассказать. Ну а поскольку рядом сидела мисс Бейтс, то почти немедленно о помолвке стало известно и миссис Коул, и миссис Перри, и миссис Элтон. Иного влюбленные и не ожидали: они с удивительной прозорливостью рассчитали, что из Рэндаллса весть быстро разойдется по всему Хайбери и уже к вечеру станет главным предметом семейных разговоров.
В целом все их союз одобряли. Кто-то считал, что больше повезло ему, а кто-то – что ей. Одни готовы были посоветовать им всем поселиться в Донуэлле и оставить Хартфилд семейству Джона Найтли, другие предсказывали ссоры между слугами, но серьезных возражений не возникало ни у кого, за одним исключением. Для дома викария неожиданность оказалась неприятной. Мистер Элтон, по сравнению с женой, принял известие спокойно. Он лишь выразил надежду, что «известная девица наконец потешила свою гордыню», и предположил, что «она всегда хотела подцепить Найтли», а услышав, что все они собираются жить в Хартфилде, воскликнул: «Хорошо, что на его месте не я!» А вот миссис Элтон расстроилась, и еще как: «Бедный Найтли! Какой кошмар!.. Так не повезло!» Она была чрезвычайно взволнована, ведь несмотря на всю его чудаковатость, у него невероятно много достоинств… Как же он так обманулся?.. Наверняка он и не влюблен вовсе… Бедный Найтли!.. Вот и настал конец их приятному общению… С какой радостью он принимал их приглашения на обед! Но теперь все кончено… Бедняга! Никаких больше прогулок по Донуэллу в ее честь. О нет! Теперь все удовольствие испортит эта миссис Найтли… В высшей степени неприятно! Не жалко даже, что она при ней тамошнюю экономку на днях ругала… И что за затея – жить вместе! К добру не приведет. Знавала она одно семейство недалеко от Мейпл-Гроув, так те месяца три едва продержались и разъехались.
Глава XVIII
Время шло. Совсем скоро должны были приехать гости из Лондона. Предстоящая перемена Эмму беспокоила. Однажды утром она как раз раздумывала, сколько ей предстоит волнений и огорчений, когда вошел мистер Найтли и отвлек ее от этих тревожных мыслей. Начал он с их обычной приятной беседы, а затем, после некоторой паузы, более серьезным тоном сказал:
– Эмма, мне нужно вам кое-что рассказать. У меня для вас новость.
– Хорошая или плохая? – поспешно спросила она, поднимая на него взгляд.
– Даже не знаю.
– А! Тогда я уверена – хорошая… По вашему лицу вижу. Вы пытаетесь сдержать улыбку.
– Боюсь, – продолжал он, стараясь сохранять строгий вид, – и очень боюсь, дорогая моя Эмма, что вам она понравится меньше.
– Вот как! И почему же?.. Не могу представить, что бы такого могло радовать и забавлять вас, что не порадует и не позабавит меня.
– Есть все-таки один вопрос, но он, надеюсь, и единственный, – ответил мистер Найтли, – на который наши взгляды не совпадают. – Он замолчал, а затем, снова улыбаясь, внимательно посмотрел на нее: – Не догадываетесь?.. Ничего не припоминаете?.. Харриет Смит.
Услышав это имя, Эмма покраснела и, сама не зная отчего, испугалась.
– Разве не пришло вам сегодня утром от нее письмо? – вскричал он. – Да, я знаю, пришло, и вы уже все знаете.
– Нет, ничего я не знаю. Говорите же, прошу вас!
– Я вижу, вы уже готовы к худшему, так вот вам ваша плохая новость: Харриет Смит выходит замуж за Роберта Мартина.
Эмма вздрогнула – подготовилась она совсем не к такому. Во взгляде ее читалось: «Не может быть!» – однако она не проронила ни слова.
– Да, именно так, – продолжал мистер Найтли. – Роберт Мартин мне сам об этом рассказал. Он полчаса назад ко мне заходил.
Она по-прежнему смотрела на него в красноречивом изумлении.
– Как я и боялся, милая моя, новость вам пришлась не по нраву… Жаль, что наши взгляды не совпадают. Но со временем это изменится. Время заставит одного из нас переменить мнение, а пока что обсуждать этот предмет надобности нет.
– Вы меня совсем не так поняли, – с трудом заставила она себя ответить. – Дело не в том, что известие меня огорчило, а в том, что я просто не могу в это поверить. Как такое возможно!.. Неужели вы хотите сказать, что Харриет Смит дала согласие Роберту Мартину? Неужели он снова сделал ей предложение? Нет, наверное, вы хотите сказать, что он собирается его сделать.
– Нет, я хочу сказать, что он его сделал, – с улыбкой решительно ответил мистер Найтли, – и получил ее согласие.
– Боже правый! – вскричала Эмма. – Однако! – и, склонившись над корзинкой с нитками, чтобы скрыть от него восторг и наслаждение, которые наверняка так отчетливо отображались на ее лице, добавила: – Ну, объясните мне теперь все, расскажите все подробности: как, где, когда?.. Все-все хочу знать. Я крайне удивлена, но, уверяю вас, не расстроена… Как… как же такое могло случиться?
– А очень просто. Три дня тому назад он поехал в Лондон по делам, и я отправил с ним бумаги для Джона. Он принес их к нему в контору, а Джон его пригласил в тот же вечер сходить с ними в цирк Эстли. Они как раз туда со старшими собрались: мой брат, ваша сестра, Генри, Джон… и мисс Смит. Мой друг Роберт не устоял. По пути они заехали за ним, в цирке все веселились, а под конец мой брат пригласил Роберта на следующий день отобедать у них. И вот тогда-то, насколько я понимаю, он и улучил удобный случай поговорить с Харриет – и, очевидно, не впустую. Она дала ему согласие, чем вполне заслуженно осчастливила. Он вернулся вчера, а сегодня сразу же после завтрака явился ко мне, чтобы все доложить о делах – сначала моих, а потом своих. Вот и все, что я могу сообщить по поводу того, как, где и когда. Ваша подруга при встрече расскажет вам все гораздо интереснее меня, в подробностях, поминутно… Так только женщины умеют… Мы, мужчины, говорим лишь о главном… Впрочем, хочу отметить, что сердце Роберта Мартина было настолько переполнено чувствами, что он даже – совершенно непонятно зачем – рассказал, как после представления мой брат помогал выйти жене и Джону, а сам Роберт – мисс Смит и Генри и как на какое-то время они оказались в такой толпе, что мисс Смит даже несколько испугалась.
Он замолчал. Эмма не осмелилась заговорить сразу же. Она была уверена, что иначе выдаст свое необъяснимо беспредельное счастье. Нужно несколько подождать, а то мистер Найтли еще решит, что она сошла с ума. Ее молчание его взволновало и, немного понаблюдав за ней, он добавил:
– Эмма, любимая, вы ведь сказали, что вас это обстоятельство не расстраивает, однако, боюсь, оно все-таки ранило вас больше, чем вы предполагали. Да, положение у него невысокое, но ведь вашу подругу оно устраивает. И я ручаюсь, что чем ближе вы его узнаете, тем выше станет о нем ваше мнение. Вас порадуют его здравомыслие и его взгляды… Лучшего мужа вашей подруге и пожелать нельзя. Уверяю вас, Эмма, что, будь это в моих силах, я бы даже возвысил его в обществе… Вы смеетесь надо мной из-за Уильяма Ларкинса, но я и без Роберта Мартина едва ли обойдусь.
Мистеру Найтли хотелось, чтобы она подняла на него взгляд и улыбнулась. Эмме наконец удалось слегка подавить свою чересчур широкую улыбку, и она, взглянув на него, весело ответила:
– Не прикладывайте столько усилий, чтобы примирить меня с этим браком. По-моему, Харриет повезло. Его родня, вполне вероятно, выше ее. И уж точно порядочнее. Я лишь онемела от удивления – только и всего. Вы не представляете, как это все неожиданно! Как внезапно! Видите ли, я полагала, что в последнее время она была настроена против него гораздо решительнее, чем прежде.
– Вам лучше знать свою подругу, – отозвался мистер Найтли, – но хочу заметить, что столь добродушной и мягкосердечной девушке очень-очень трудно противиться молодому человеку, который признается ей в любви.
Эмма не могла не засмеяться:
– Честное слово, вы, по-моему, знаете ее не хуже меня. Однако, мистер Найтли, скажите: вы совершенно точно уверены, что она окончательно приняла его предложение? Не сомневаюсь, что до этого может дойти со временем, но сейчас?.. Вы правильно его поняли?.. Вы ведь и о других делах говорили: о хозяйстве, о выставке скота, о новых плугах… Вы точно не перепутали чего-нибудь?.. Может, речь шла не о руке Харриет, а о ноге какого-нибудь доброго быка?
Разница между мистером Найтли и Робертом Мартином, их чертами и манерами вновь поразила Эмму, тем более что свежи были воспоминания о том, что совсем недавно происходило с Харриет, о том, с каким чувством она говорила: «Нет, теперь-то мне ума хватит даже не взглянуть в сторону Роберта Мартина!» Эмма ждала, что сейчас мистер Найтли скажет, будто в чем-нибудь ошибся. Иначе и быть не могло.
– И вы смеете так говорить? – вскричал он. – Вы смеете принимать меня за такого болвана, который и не разберет, о чем с ним говорят?.. И что с вами после этого делать?
– О! Холить и лелеять, а иного я даже не потерплю, и потому дайте мне простой и прямой ответ. Вы совершенно уверены, что правильно понимаете, в каких отношениях теперь состоят мистер Мартин и Харриет?
– Я совершенно уверен, – внятно отвечал он, – что она ответила ему согласием. И рассказал он мне это ясно и недвусмысленно. Вот вам даже доказательство: он спросил у меня совета, что ему делать дальше. Только миссис Годдард, насколько ему известно, может дать какие-то сведения о родных и близких невесты. Знаю ли я кого-нибудь, к кому обратиться будет уместнее? Я уверил его, что не знаю. «Тогда, – говорит, – постараюсь побывать у нее сегодня же».
– Вот теперь я совершенно довольна, – с яркой улыбкой ответила Эмма, – и от всей души желаю им счастья.
– Вы сильно переменились с тех пор, как мы в последний раз говорили об этом предмете.
– Надеюсь, ведь тогда я несла чушь.
– И я тоже переменился – теперь я готов признать все достоинства Харриет. Ради вас и ради Роберта Мартина – который, по-моему, никогда не переставал ее любить – я постарался узнать мисс Смит получше. Я часто и много с ней беседовал. От вас это наверняка не укрылось. Правда, иногда мне казалось, что вы подозреваете, будто я пытаюсь замолвить словечко за бедного Мартина, чего я, между прочим, никогда себе не позволял. После своих наблюдений я убедился, что она безыскусная, добродушная девушка со здравыми суждениями и понятиями и что она видит счастье в любви и семейной жизни… Многим из этого она, несомненно, обязана вам.
– Мне?! – вскричала Эмма, качая головой. – Ах, бедная Харриет!..
Впрочем, она осеклась и покорно приняла эту не совсем заслуженную похвалу.
Вскоре пришел ее батюшка и положил конец их беседе. Эмма не расстроилась. Ей хотелось побыть одной. В душе у нее все трепетало от изумления, она никак не могла собраться с мыслями. Эмме хотелось танцевать, петь, кричать от радости. Ей нужно было подвигаться, поразмышлять и посмеяться, а иначе ни о каком здравомыслии не могло быть и речи.
Ее отец пришел объявить, что Джеймс пошел закладывать экипаж для их с недавних пор ежедневной поездки в Рэндаллс, чем дал Эмме прекрасный предлог тут же удалиться.
Можно представить, какую радость, какую признательность судьбе, какой совершенный восторг испытывала она. Благосостояние Харриет избавляло Эмму от единственной беды, от единственной заботы. Она даже побаивалась: а не слишком ли она счастлива? Чего же ей теперь остается желать? Лишь стать достойной своего жениха, который во всех намерениях и суждениях во много раз ее превосходит. Лишь извлечь уроки из своих прежних глупостей и впредь вести себя смиреннее и осмотрительнее.
Но как бы ни были серьезны эти благодарности и обещания, все же время от времени Эмма не могла удержаться от смеха. Ну как над такой развязкой не смеяться? Вот, спустя пять недель, и пришел конец ее горьким чувствам! Что за сердечко – что за Харриет!
Теперь Эмма ждала возвращения подруги с нетерпением. Сколько радости оно принесет! И как счастлива она будет познакомиться с Робертом Мартином.
Не менее радостной была и блаженная мысль, что скоро ей не нужно будет что-либо скрывать от мистера Найтли. Скоро кончатся столь ненавистные ей обманы, недомолвки, тайны. Теперь она с радостью ждала того времени, когда между ними наступит полное и безграничное доверие – долг, к которому так тянулась ее душа.
В самом веселом и счастливом расположении духа ехала Эмма к друзьям, едва ли слушая, что говорит ее батюшка, но все равно во всем с ним соглашаясь. И молча, и вслух она потворствовала его совершенному убеждению в том, что он каждый день обязан навещать Рэндаллс, а иначе бедная миссис Уэстон расстроится.
Они доехали. Миссис Уэстон сидела в гостиной одна, но едва она успела рассказать им о здоровье малышки и одарить мистера Вудхауса весьма желанными благодарностями за приезд, как за зашторенным окном мелькнули две фигуры.
– Это Фрэнк и мисс Фэрфакс, – сказала миссис Уэстон. – Я как раз собиралась рассказать вам, что он приехал сегодня с утра – такой приятный сюрприз! Он останется до завтра, и мы убедили мисс Фэрфакс провести день у нас… Надеюсь, сейчас они зайдут.
Через полминуты чета вошла в комнату. Эмма была чрезвычайно рада видеть Фрэнка, но и он, и она несколько смутились – в обоих были живы постыдные воспоминания. Они поздоровались с радушными улыбками, однако поначалу от неловкости говорили мало. Эмма давно хотела повидать Фрэнка Черчилля, и повидать его вместе с Джейн, однако, когда все уселись, в их круге чувствовалась такая скованность, что она засомневалась, принесет ли эта встреча желанное удовольствие. Впрочем, когда к ним присоединился мистер Уэстон и когда вынесли малютку, беседа пошла живее, и Фрэнк Черчилль, набравшись духу, наконец подсел к ней и заговорил:
– Мисс Вудхаус, я должен вас поблагодарить за ваши добрые слова, которые передала мне миссис Уэстон письмом. Надеюсь, вы не жалеете, что простили меня. Надеюсь, вам не хочется взять свои слова назад.
– Нет, что вы! – воскликнула Эмма, радуясь возможности поговорить с ним. – Отнюдь. Я чрезвычайно рада, что наконец смогла вас увидеть, пожать вам руку и поздравить лично.
Он поблагодарил ее от всего сердца и еще некоторое время со всей искренностью продолжал говорить о том, как счастлив и признателен.
– Разве она не хороша? – спросил он, обращая взгляд на Джейн. – Хороша, как никогда прежде… Видите, отец и миссис Уэстон в ней просто души не чают.
Постепенно Фрэнк оживился, и, когда кто-то упомянул о скором возвращении Кэмпбеллов, он с лукавым взглядом напомнил Эмме имя Диксон… Эмма зарделась и запретила ему называть это имя в своем присутствии.
– Не могу вспоминать о своем поведении без стыда! – вскричала она.
– Это мне должно быть стыдно, – откликнулся он. – Но неужели вы и правда ничего не подозревали?.. Я имею в виду, под конец. Поначалу знаю, что нет.
– Уверяю вас, нисколечко.
– Удивительно. А ведь однажды я сам чуть было не… жаль, что сдержался… так было бы лучше. Я все время поступал дурно, очень дурно, это совсем не делает мне чести… Но все же лучше бы я нарушил тайну и все вам рассказал.
– Теперь уж нечего жалеть, – отвечала Эмма.
– У меня теплится надежда, – продолжал он, – уговорить дядюшку посетить Рэндаллс, он хочет с ней познакомиться. Когда вернутся Кэмпбеллы, мы встретимся с ними в Лондоне и там, наверное, и останемся до тех пор, пока не увезем ее в Анском… Но пока что я от нее так далеко… разве не тяжело это, мисс Вудхаус?.. Сегодня мы с ней впервые увиделись с того дня, как помирились. Разве вам меня не жаль?
Эмма столь искренне ему посочувствовала, что он, озаренный внезапной счастливой мыслью, воскликнул:
– А кстати! – и, понизив голос, с притворной невинностью спросил: – Как мистер Найтли поживает? – Он замолчал. Эмма покраснела и засмеялась. – Я знаю, вы видели мое письмо. Помните, чего я вам пожелал? Позвольте же поздравить вас в ответ… Поверьте, я был невероятно счастлив услышать эту новость… Он выше всех похвал.
Эмма, полная восторга, готова была бы слушать его комплименты и дальше, но уже в следующий миг он вернулся к своим заботам и своей Джейн:
– Видели вы когда-нибудь такую кожу?.. Какая она гладкая! Какая нежная! И при этом не белая… Белокожей ее не назовешь. Очень редкий цвет лица при ее темных ресницах и волосах… удивительный цвет лица! Сколько в нем благородства… А какой нежный румянец! Совершенная красота.
– Я всегда восхищалась ее цветом лица, – насмешливо отозвалась Эмма, – а вот вы, помнится, когда-то находили ее чересчур бледной?.. Когда мы впервые о ней заговорили… Неужели забыли?
– О нет!.. Что за нахальство!.. Как я посмел…
При воспоминании он так сердечно засмеялся, что Эмма не могла не заметить:
– Подозреваю, даже при всех ваших трудностях вы от души повеселились, разыгрывая с нами такую шутку… Я в этом просто уверена… Уверена, это служило вам утешением.
– Нет-нет, что вы! Как вы могли такое подумать? Я был так несчастен!
– Но не слишком несчастен, чтобы позабыть о веселье. Наверняка вы с большим удовольствием водили нас всех за нос… Впрочем, я так уверена, потому что я бы, сказать по правде, на вашем месте позабавилась. Мне кажется, мы с вами чем-то похожи.
Он поклонился.
– Возможно, не характером, – тут же добавила она серьезно, – но судьбой. Судьба нам благоволит: она связала нас обоих с людьми, которые намного нас превосходят.
– Верно, верно, – с чувством отвечал он. – Хотя нет, для вас это неверно. Вас превзойти невозможно, но верно для меня… Она – ангел во плоти. Посмотрите на нее. Каждое движение подобно ангелу. Посмотрите, какая у нее шея, когда она поворачивает голову. Посмотрите, какие у нее глаза, когда она поднимает взгляд на моего отца… Вы будете рады услышать, – продолжал, наклоняясь к ней ближе и переходя на шепот, – что дядя хочет отдать ей все тетушкины драгоценности. Их вставят в новую оправу. Я думаю, из части камней нужно сделать диадему. Разве не чудесно будет смотреться диадема в ее темных волосах?
– И правда чудесно, – согласилась Эмма с таким добродушием, что он в признательности выпалил:
– Как же я рад видеть вас снова! И такой цветущей!.. Я бы ни за что не уехал, не повидав вас. Если бы вы сегодня не пришли, я бы непременно пришел в Хартфилд.
Остальные тем временем говорили о малышке: миссис Уэстон рассказывала, как накануне ей показалось, что дочке нездоровится. Она знает, что глупо беспокоиться по пустякам, но все-таки встревожилась и уже готова была посылать за мистером Перри. Стыдно в этом признаваться… впрочем, мистер Уэстон заволновался не меньше ее. А через десять минут девочка снова вела себя как ни в чем не бывало. Вот и вся история. Особый интерес она вызвала у мистера Вудхауса, который похвалил миссис Уэстон за намерение послать за Перри и пожалел, что она все-таки от него отказалась. Он посоветовал ей всегда звать Перри, если покажется, что с девочкой что-то не так, даже на короткое мгновение. В этом деле лучше лишний раз встревожиться и послать за врачом, чем недоглядеть. Зря вчера не послали. Хотя сейчас малышка выглядит здоровой, может, она выглядела бы еще лучше, осмотри ее Перри.
Фрэнк Черчилль услышал знакомое имя.
– Перри! – сказал он, обращаясь к Эмме и стараясь поймать взгляд мисс Фэрфакс. – Мой старый друг мистер Перри! Что там они о нем говорят? Приходил сегодня утром? Как он сейчас передвигается? Обзавелся наконец коляской?
Эмма быстро поняла, о чем речь, и рассмеялась вместе с ним. По виду Джейн было заметно, что и она их услышала, хотя попыталась это скрыть.
– Вот уж необычный был сон! – воскликнул Фрэнк. – Без смеха и не вспомнишь!.. Мисс Вудхаус, смотрите, смотрите, она нас слышит. Посмотрите на ее щечки, на ее улыбку, посмотрите, как она пытается нахмуриться. Видите: она именно сейчас вспоминает тот самый отрывок из своего письма. Она опять вспоминает мой промах. Только об этом и думает, хоть и притворяется, что слушает других!
Джейн невольно улыбнулась и не до конца еще успела подавить свою улыбку, когда повернулась в сторону жениха и тихим, смущенным, но твердым голосом сказала:
– Поразительно, как вы можете хранить такие воспоминания… Иногда они приходят на ум сами, но как вы ими наслаждаетесь!
Фрэнк нашелся что ей ответить, и отвечал весьма занятно, однако душой Эмма все же была на стороне Джейн. По пути домой она, что было вполне естественно, стала сравнивать между собой двух мужчин и поняла, что, конечно, рада была видеть Фрэнка Черчилля и что относится к нему со своей дружеской теплотой, но как личность мистер Найтли превосходит его во много раз. Вечер сего счастливого дня Эмма провела в приятных размышлениях о достоинствах своего жениха, в сравнении с которым все остальные меркли.
Глава XIX
Если порою Эмма и волновалась за Харриет, сомневаясь, что подруга и правда оправилась от чувств к мистеру Найтли и из искренних побуждений согласилась выйти за другого мужчину, то вскоре она избавилась от этой мучительной неопределенности. Всего через несколько дней приехали гости из Лондона, и не успела Эмма и часу пробыть наедине с Харриет, как с удовольствием убедилась, что, как ни странно, Роберт Мартин полностью вытеснил мистера Найтли из ее сердца и всех счастливых планов.
Харриет было немного не по себе, и поначалу она даже выглядела несколько глупо, однако едва она признала, что была заносчива, неразумна и обманывала себя, как вся ее боль и все смущение, казалось, тотчас ее покинули. Она перестала думать о прошлом и исполнилась блаженства от настоящего и будущего. Все ее страхи исчезли, стоило только Эмме выказать свое одобрение и от всего сердца поздравить. Харриет восторженно пересказывала подруге все подробности о вечере в цирке и об обеде на следующий день. Наслаждению ее не было предела. Но много ли эти подробности объясняли?.. Теперь Эмма поняла, что Харриет всегда нравился Роберт Мартин и что его неугасшая любовь ее покорила. Иного объяснения она найти не могла.
Обстоятельства, впрочем, оказались самыми радостными, и с каждым днем появлялись все новые причины так полагать. Нашелся отец Харриет. Оказалось, что он торговец, достаточно состоятельный, чтобы обеспечить ей приличное содержание, и достаточно порядочный, чтобы скрывать ее происхождение. Вот какой оказалась благородная кровь, за которую Эмма когда-то готова была ручаться! Вероятнее всего, другим джентльменам он не уступал, но какое родство подобная партия сулила мистеру Найтли, или Черчиллям, или даже мистеру Элтону!.. Пятно незаконного рождения, не обеленное ни знатностью, ни богатством, было и впрямь пятном несмываемым.
Отец браку дочери не противился и к молодому человеку отнесся весьма приветливо. Все шло как и полагалось. Эмма познакомилась ближе с Робертом Мартином, который теперь был представлен в Хартфилде, и признала, что он и в самом деле обладает здравым смыслом и достоинствами, которые обещали ее подруге самое счастливое будущее. Она не сомневалась, что для Харриет подошел бы любой добропорядочный мужчина, однако с Робертом Мартином ее подруга могла рассчитывать на достаток, безопасность и новое прочное положение в обществе. Харриет станет жить среди тех, кто ее любит, тех, у кого здравого смысла больше, чем у нее самой, попадет в круг замкнутый и безопасный, но в то же время занятой – так что и скучать не придется. Там она никогда не поддастся искушению, да и нечему будет ее искусить. Она будет уважаема и счастлива. Эмма признала, что Харриет повезло больше всех на свете, раз она сумела внушить столь сильное чувство такому человеку. Больше, чем ей, повезло, пожалуй, только самой Эмме.
Харриет, которую теперь занимали дела с Мартинами, проводила все меньше и меньше времени в Хартфилде, но Эмма об этом не жалела. Их тесной дружбе и без того близился конец, ей суждено было уступить место спокойным доброжелательным отношениям, и, к счастью, эта перемена происходила сама по себе, постепенным и естественным образом.
В конце сентября Эмма проводила Харриет в церковь, где ту обвенчали с Робертом Мартином. Она испытала такое удовольствие, которое не могли омрачить ни одни воспоминания, даже связанные со стоящим у алтаря мистером Элтоном. Правда, Эмма тогда и видела в нем только священника, перед которым, вполне вероятно, скоро так же предстанут и они с мистером Найтли… Роберт Мартин и Харриет Смит, которые помолвились позже всех, венчались первыми.
Джейн Фэрфакс уже покинула Хайбери и вновь обрела покой в давно полюбившемся доме Кэмпбеллов… Двое Черчиллей тоже были в Лондоне, все они ждали только ноября.
Эмма и мистер Найтли решили пожениться в октябре. Свадьба должна была состояться, пока Джон и Изабелла еще не уехали, чтобы новобрачные могли съездить на две недели на море. Джон, Изабелла и все прочие друзья план одобрили. Но как же быть с мистером Вудхаусом? Как получить его согласие? Он все еще всякий раз говорил о свадьбе как о каком-то далеком событии.
Впервые услышав об их планах, мистер Вудхаус столь сильно огорчился, что жених с невестой потеряли всякую надежду… Вторая попытка уже была не столь болезненной. Он начал думать о том, что свадьбе случиться суждено и что он ее предотвратить не в силах, – весьма многообещающий шаг на пути к смирению. Но он и не повеселел. Напротив, мистер Вудхаус был настолько опечален, что его дочь пала духом. Ей было невыносимо видеть, как отец страдает, знать, что он думает, будто его все бросили, и, хотя в душе она соглашалась с братьями Найтли, что когда все свершится, ее батюшка быстро оправится, Эмма все же колебалась и никак не могла решиться.
Так они и томились в этой неопределенности, пока им не помогли непредвиденные обстоятельства – не внезапное озарение мистера Вудхауса и не чудесная перемена в его нервной системе, хотя с нервами это было связано… Однажды ночью у миссис Уэстон из птичника пропали все индюшки – по всей видимости, залез какой-то прохвост. Пострадали и другие птичники по соседству. В глазах испуганного мистера Вудхауса мелкое воровство быстро выросло до ограбления. Он сильно встревожился и, если бы не знание того, что дом под защитой зятя, вероятно, потерял бы сон. Сила, решимость и присутствие духа обоих братьев Найтли полностью завоевали его доверие. Пока хотя бы один из них защищает его и его дом, Хартфилд в безопасности. Однако мистеру Джону Найтли к концу первой недели ноября нужно было возвращаться в Лондон.
Благодаря этой беде мистер Вудхаус дал свое добровольное согласие, причем с такой охотой, о которой Эмма и мечтать не смела. Наконец она могла назначить день. Не прошло и месяца со свадьбы мистера и миссис Мартин, как мистер Элтон соединял руки мистера Найтли и мисс Вудхаус.
Свадьба была похожа на все остальные свадьбы, когда ни жениху, ни невесте нет дела до пышности и роскоши, и миссис Элтон, выслушав все подробности от супруга, решила, что церемония была убогая и не шла совершенно ни в какое сравнение с ее собственной… «Мало белого атласа, коротенькая фата – жалкое зрелище!.. Селина бы только руками всплеснула»… Но сколько бы ни нашла недостатков миссис Элтон, желания, надежды и предсказания узкого круга верных друзей, которые присутствовали на свадьбе, полностью сбылись: чета была совершенно счастлива.
Конец