[3]. Помните, как она обожала Адель?
Эмме не нравилось брать меня с собой. Но порой, когда у нас дома происходило что-нибудь достаточно плохое, здорово напивалась и сажала меня за руль, хотя я для этого была еще слишком молода. Мы катили по Норт Эйв, потому как она прямая и по ней можно мчаться очень быстро. Она опускала стекло и высовывала голову – ровно настолько, чтобы ветер трепал ее волосы. Потом начинала громко, с надрывом петь, а вскоре и плакать. Иногда выкуривала сигарету. Но, в основном, пела, пока из ее груди не вырывались рыдания, а я вела машину и краешком глаза поглядывала на нее, леденея от ее вида. Она чем-то напоминала торнадо. Прекрасное. Пугающее. Время от времени мне и самой хотелось стать такой и испытывать те же эмоции. Однако Эмма чувствовала за двоих, и я, по большому счету, была благодарна, что в этой жизни у нее одна роль, а у меня другая.
Мне кажется, люди делятся на две категории. Те, внутри которых притаился крик, и все остальные. Первые всегда слишком гневаются, слишком громко смеются, без конца ругаются, употребляют наркотики и никогда не сидят на месте. А иногда поют во всю глотку, опустив стекло. Не думаю, что они такими рождаются. Скорее всего, все это в них вкладывают окружающие – своими словами, действиями, поступками, своим примером. Полагаю, у них нет возможности от этого крика избавиться. Если у вас его внутри нет, вам этого не понять.
Когда я смотрела в первый день на доктора Уинтер, у меня сложилось впечатление, что у нее он есть. Она была не совсем нормальным человеком. Определить это может только тот, кто и сам такой, поэтому я сориентировалась сразу. Она была красива – стройная и в прекрасной физической форме. Белокурые волосы, пухлые, надутые губы и высокие скулы. Светло-голубые глаза будто пребывали в состоянии неизбывной тревоги; в ее словах, походке, движениях чувствовалась сила, не столько женская, сколько мужская. Взгляд и манера двигаться так резко контрастировали с женственными чертами лица, что она просто не могла не заинтриговать. Загадка. Мужчины, полагаю, находят ее неотразимой. Но несмотря на это, обручального кольца у нее на пальце до сих пор не было. Внутри таких таинственных личностей, как доктор Уинтер, неукоснительно возбуждающих всеобщий интерес, всегда таится крик.
Не знаю, был ли он у меня до той ночи, когда я наконец бежала с того острова.
Поскольку на мое замечание о том, что Эмма любила эту музыку, никто не отреагировал, я продолжила:
– Память до сих пор хранит мои ощущения в тот момент, когда Билл открыл дверь машины и на меня нахлынула волна холодного воздуха, пахнущего рождественскими елями и водой. Но эта вода была совсем не такая, как здесь или в Нантакете, куда мы ездили летом, когда мне было десять лет. Или девять. Она не пахла ни рыбой, ни водорослями, ни тем гнилым душком, когда стоит жара и вокруг валяется множество раскрывшихся ракушек. Ничего этого не было и в помине. Одна лишь вода, Рождество и прохлада на лице, потому как телу под одеялом было тепло. Ну и, конечно же, ощущение риска и чего-то еще, о чем я с той ночи постоянно думала. Что заставило меня тогда выйти из машины и сесть в катер Рика, вместо того, чтобы броситься в лес?
Агент Страусс перебил меня и принялся уточнять:
– Какой там был лес? Вы видели дома, улицы или же просто деревья и полосу прибоя? Как выглядел катер?
Я рассказала ему все, что помнила – что проснувшись, ощутила на лице холодный воздух, а потом увидела воду, небольшой причал и пришвартованный к нему катер. И шкипера. За нашими спинами стеной стоял лес и заросли какого-то кустарника. Грунтовая дорога. Ни парковки, ни строений. Лишь небольшой причал, катер и его владелец.
– Но ведь шкипер, этот Рик, должен был откуда-то на нем приплыть к тому причалу? Похоже на то, что стоянка у него была где-то в другом месте, в противном случае вы увидели бы его машину…
Разговор в таком духе продолжался несколько минут. Я уже описывала им шкипера, упоминая не только его акцент, но и то, что он был примерно одного возраста с доктором Уинтер и неизменно ходил загорелый с щетиной на подбородке – не с бородой, не чисто выбритый, а именно с щетиной. Крепко сбитый, мускулистый, ненамного выше меня, около пяти футов девяти дюймов ростом. Шея выглядела толще, чем полагалось бы, а может, на ее фоне просто казалась маленькой голова. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы. Карие глаза. Уродом его назвать было нельзя, но на такого мужчину Эмма никогда не взглянула бы дважды. Он принадлежал к категории парней, которые проходят по коридору совершенно незамеченными.
Я знала, что Пратты платили ему за то, что он обеспечивал им связь с материком. Мне казалось, он очень зависел от них в финансовом плане и поэтому был им очень предан. И только потом узнала, до какой степени. Когда впервые решила бежать.
Доктор Уинтер не была терпеливым человеком. Я могла с уверенностью это сказать, глядя, как она беспокойно ерзает на стуле, то закидывает правую ногу на левую, то наоборот и нервно теребит в руках ручку. Но при этом она позволяла агенту Страуссу и дальше задавать наводящие вопросы, пока они у него не закончились, хотя для нее самой, казалось, не представляли особого интереса ни лес, ни деревья, ни автомобили, ни даже шкипер. А когда заговорила и обратилась ко мне, я вдруг поверила, что мы действительно найдем мою сестру.
– Касс, давайте вернемся к тому вечеру. Попытайтесь припомнить чувство, которое заставило вас сесть в катер.
Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и закрыла глаза. Этот момент казался мне очень важным, и мне хотелось это до всех донести.
– Как вы уже слышали, у меня был план утром вернуться домой, но сначала я хотела выяснить, что происходит, куда мы едем, откуда Эмма знала этого мужчину и почему решила с ним бежать. Узнав ответы на эти вопросы и убедившись, что она в безопасности, я бы уехала домой. И поскольку у меня был этот план, благодаря которому впоследствии меня никто не смог бы ни в чем упрекнуть, я почувствовала себя безмятежно и легко. Да еще этот запах деревьев… Меня охватило ощущение чистоты, благодаря которому в голову пришла мысль, что я вполне могу позволить себе насладиться этой ночью, когда все пошло наперекосяк, когда все были вынуждены открыть глаза и увидеть, что для Эммы все складывается далеко не так гладко, потому что ей пришлось отступить от первоначального замысла и взять меня с собой. Я будто ожила. В душе поселилась надежда. Это очень трудно описать. С меня будто сняли груз. Очень и очень тяжелый.
Доктор Уинтер посмотрела на меня – прищурившись и будто пытаясь максимально сосредоточиться:
– А что именно складывалось не так гладко, Касс? Что вы хотели показать всем своим поступком?
В комнате воцарилась тишина, и я поняла, что сболтнула лишнее. Агент Страусс не дал мне ответить, отчего я испытала огромное облегчение.
– Звучит так, будто вы считали себя в состоянии как-то повлиять на ситуацию, – произнес он.
– Да! Поднявшись на борт, я действительно собиралась все изменить!
– Итак, вы оказались на катере, а вслед за вами и Эмма. Потом Билл… – сказал агент Страусс, несколько торопя события.
Доктор Уинтер ему не мешала, но я чувствовала, что ей хочется вернуться к своему вопросу, на который я его стараниями так и не дала ответ.
– Потом Рик отвязал канат и оттолкнул свою посудину. На какое-то мгновение мне показалось, что он останется на причале, потому что катер уже пришел в движение, а он все еще нас толкал. Но потом он схватился за ограждение и запрыгнул на палубу. Я помню такие же катера в Нантакете. Тогда нам запрещали пытаться это делать, то есть запрыгивать на отчаливающую от причала лодку, потому что если мы упадем, а волна отбросит суденышко к берегу, нас может раздавить. Правда, папа? Ты же говорил об этом в Нантакете?
Отец пристально посмотрел на меня, но ничего не ответил. Мне показалось, что он пребывает в шоковом состоянии. Или его унес бушующий в его голове шторм. Миссис Мартин безапелляционно его позвала. Причем дважды:
– Оуэн Таннер! Оуэн!
В этот момент он ответил и я поняла, что он не только внимательно слушал, но и прекрасно слышал мой вопрос.
– Да. Я действительно говорил это в Нантакете.
Но он не желал ничего знать ни о катере, ни о причале, ни о том, какой сильной я почувствовала себя в ту ночь, когда решила отправиться на остров.
– Касс, – сказал он, – отцом ребенка стал Билл? Это от него Эмма забеременела?
Я, как могла, попыталась ему все объяснить:
– В ту ночь мне так и не удалось с ней поговорить. Прибыв на место, мы поселились в доме Билла и Люси. Нас ни на минуту не оставляли наедине друг с другом, а потом развели по разным комнатам. Мне удалось увидеть совсем немного. Стояла ночь, а поскольку электричество в доме вырабатывал генератор, с наступлением темноты Пратты пользовались фонариками и свечами. Люси дала мне сэндвич и зубную щетку, старательно делая вид, что мое присутствие ее отнюдь не беспокоит, хотя я и знала, что это не так. Слышала, что она резко разговаривала с Биллом, думая, что я ушла чистить зубы. Никакие зубы я не чистила. Вместо этого замерла у двери ванной и стала подслушивать. Эмму повели в другое крыло. По пути она обернулась и улыбнулась, будто была счастлива и предлагала разделить ее радость и мне.
– Ложись и постарайся уснуть.
Комната оказалась маленькой. В ней стояла двуспальная кровать, зеркало и комод. На том все. Но в ней было окно. Я погасила свет и забралась под одеяло. Меня одолевала усталость, но мысли продолжали нестись вперед на всех парах. Не знаю, сколько я так пролежала без сна, но вдруг до меня донесся голос Эммы.
Я подошла к окну и увидела ее – в комнате, отделенной от меня небольшим двориком. В ту ночь, естественно, я еще ничего не знала о том доме, хотя потом мне пришлось с ним познакомиться во всех подробностях. Изучить каждый его дюйм. Там был задний двор, который дом огибал в виде буквы U. И вот по ту сторону этого двора располагались комнаты. В той, где поселили Эмму, я увидела не только ее, но и Билла с Люси. Они немного поговорили, по очереди обняли ее и ушли. Сразу после этого я отворила окно и позвала. Сначала шепотом, но сестра меня не услышала, поэтому мне пришлось говорить громче, пока мои слова наконец не достигли ее ушей. Эмма подошла к окну, открыла его и тоже из него высунулась.