– Касс!
Мне стоило большого труда удержаться на ногах, когда мама буквально обрушилась на меня, ощупывая мои ладони, предплечья, лицо, стараясь не упустить ни дюйма моей кожи.
Из ее груди вырвался утробный крик: «Ааааааа!»
Потом она завопила и позвала мистера Мартина.
К этой части представления я приготовилась и сделала то, что, по-моему мнению, должна была сделать – позволила ей испытывать те чувства, которые она сейчас испытывала, стоять передо мной и ничего не говорить. Вы, пожалуй, решите, что она пришла в исступление и возликовала, а сердце ее наполнилось радостью. Ничуть не бывало – миссис Мартин давно влезла в шкуру скорбящей матери, потерявшей дочерей, и теперь, когда я вернулась и этот образ устарел, ей придется мучительно искать какой-то другой.
– Джон! Джон!
Когда на втором этаже послышались шаги, из ее глаз хлынули слезы.
– Что, черт возьми, происходит? – крикнул мистер Мартин.
Ничего ему не ответив, мама взяла в ладони мое лицо, прижалась своим носом к моему и все тем же утробным голосом назвала меня по имени. «Кааааааас!»
Мистер Мартин спустился вниз в пижаме. С того момента, как я видела его в последний раз, он раздобрел и теперь выглядел даже старше, чем раньше. Надо было ожидать. Но в молодости мы смотрим на тех, кто переступил определенный возрастной рубеж, просто как на стариков и совершенно не испытываем потребности представлять, какими они станут через несколько лет. Он был очень высокий и весь какой-то темный: волосы, кожа, глаза. Я никогда не могла его до конца понять. Он был большой мастак скрывать свои чувства. А может, попросту испытывал в них недостаток. Разозлить его могло очень немногое. И еще меньше – рассмешить. Однако в тот день, надо полагать, я узрела на его лицо нечто доселе невиданное – полнейшее замешательство.
– Касс? Кассандра? Это ты?
Опять пошли объятия. Мистер Мартин позвонил в полицию. Потом попытался связаться с моим отцом, но безуспешно. Я услышала, что он оставил ему голосовое сообщение, сказав лишь, что дело чрезвычайно важное, и просил при первой же возможности перезвонить. На мой взгляд, не сообщать отцу никаких подробностей этой шокирующей новости через голосовую почту с его стороны было очень благоразумно. Это навело меня на мысль, что он совсем не изменился.
Они засыпали меня вполне ожидаемыми вопросами. Где я была? Что со мной произошло? А когда я им ничего не ответила, стали о чем-то шептаться между собой, думая, что я ничего не слышу. Пришли к выводу, что я нахожусь в состоянии шока. Мистер Мартин сказал, что они будут спрашивать меня, пока не добьются ответов. Мама согласилась.
– Касс, скажи нам, что с тобой случилось!
Я опять оставила их вопрос без внимания и вместо этого закричала:
– Нужно обратиться в полицию! Они должны найти Эмму! Они должны ее найти!
Время застыло будто навсегда, хотя на самом деле прошло только восемь секунд. Мистер Мартин бросил взгляд на маму. Она к тому времени уже успокоилась и стала гладить меня по голове, будто я была хрупкой куклой, которую ей не хотелось разбить – и которая не должна была ни двигаться, ни говорить.
– Хорошо-хорошо, маленькая моя. Ты, главное, не переживай.
Мама перестала задавать мне вопросы, но у меня по-прежнему дрожали руки. Я сказала, что мне холодно, что я хочу есть и валюсь с ног от усталости. Она предложила мне принять горячий душ, приготовила поесть, уложила в постель, а сама прилегла рядом. Притворяясь спящей, я тайком вдыхала исходивший от ее шеи аромат духов «Шанель № 5».
Когда показались машины, мистер Мартин спустился вниз. И обратно не поднялся. Поскольку из окна маминой комнаты хорошо просматривается конец подъездной дорожки, я видела каждый автомобиль, сворачивавший к нашему дому. Первой прибыла полиция штата на трех внедорожниках с опознавательными знаками и мигалками. Вслед за ними на «неотложке» явились врачи «Скорой помощи». Появления других специалистов, приехавших на разномастных транспортных средствах, пришлось ждать сорок минут. Среди них, вероятно, были и агенты ФБР. Наверное, криминалисты. Ну и, как водится, психолог.
Какие-то люди взяли образцы моей кожи и ногтей. Вычесали мои волосы и обнаружили в них немного крови. Проверили сердце, пощупали пульс и задали несколько вопросов – убедиться, что у меня все в порядке с головой. Потом мы подождали других, которые стали спрашивать о том, где я была и где сейчас Эмма.
В последний раз я лежала в маминой постели маленькой девочкой, задолго до их с папой развода. Нет, нам это не запрещалось. Просто узнав о сексе, мы с Эммой стали обходить ее стороной. Родительская постель была тем местом, где они «делали это», и казалась нам отвратительной. Мы часто говорили на данную тему, когда играли в кукол Барби.
Они раздеваются, и папа запихивает ей внутрь свое достоинство.
Подобные вещи Эмма произносила совершенно беззаботно, будто ее это совершенно не касалось. Но я чувствовала, что она злится, и потому, что знала ее, и по выбранным ею словам.
Она снимала с Кена и Барби одежду, а потом приставляла друг к другу их бесполые промежности. Кен располагался наверху. Эмма издавала охи да ахи.
Вот чем они занимаются в постели. Я никогда туда больше не лягу.
Правду о сексе Эмма узнала от нашего единокровного брата Уитта Таннера. Ей тогда было одиннадцать. Мне девять. Уитту шестнадцать. Эмма вернулась из школы расстроенная. Обычно мы ездили на автобусе, не прося маму забирать нас на машине, потому что ей не нравилось, когда кто-то тревожил ее сон. Иногда шли пешком. Мы учились в частной школе, все классы там занимались в одном и том же здании, и Эмма всегда разрешала мне идти с ней домой, хотя я ей и досаждала. Во время этих прогулок она и рассказывала мне о том, что узнавала. В основном ее сведения касались мальчиков. Но в тот момент сестра всю дорогу молчала, веля «заткнуть пасть» каждый раз, когда я пыталась с ней поговорить. А когда мы вошли в дом, побежала к себе в комнату и с силой хлопнула дверью.
До того, как папа с мамой развелись, Уитт раз в две недели приезжал к нам на выходные. Остальное время жил у матери. То есть из 672 часов в месяц 96 проводил у нас. Совсем немного. Даже наоборот – недостаточно.
Но день, когда она узнала о сексе, пришелся на пятницу, когда Уитт как раз был у нас, – переступив порог, мы увидели, что он играет в какую-то видеоигру.
Что это с ней?
Я прошла в гостиную и села как как можно ближе к Уитту – чуть ли не к нему на коленки. Он склонился ко мне, прикоснувшись плечом. Ничего не сказал, лишь спросил, почему Эмма убежала наверх. Обычно каждую вторую пятницу мы бросались к Уитту и прилипали к нему, будто пластиковая упаковка, до вечера воскресенья, когда ему пора было возвращаться к матери. Он говорил тихим, приятным голосом, с ним всегда было легко. Но при этом он мог проявить силу и всегда знал, что и как сказать.
Я считала Уитта подарком, который папа сделал нам, чтобы немного загладить свою вину за то, что выбрал нам такую мать. Знаю, это глупо, потому как не роди она нас, ни меня, ни Эммы попросту не было бы, тем более что при взгляде на сестру каждый видел в ней миссис Мартин – ее глаза, ее подбородок, ее манеру говорить. К тому же Уитт появился на свет задолго до нас, когда папа с мамой даже еще не познакомились. Глупо, конечно, но я думала именно так.
Уитт закончил очередной раунд игры. И выругался – то ли его убили, то ли у него закончились жизни или монеты, то ли что-то еще. Потом посмотрел на меня и поинтересовался, как прошла неделя. Поцеловал в лоб, потрепал по голове, я тепло ему улыбнулась и почувствовала, что на глаза навернулись слезы. После чего он сказал, что пойдет посмотреть, как там Эмма, и поднялся наверх. Она впустила его к себе в комнату, и через какое-то время он вышел, смеясь и качая головой. Тогда ни один из них мне ничего не сказал. Но когда несколько дней спустя мы играли в кукол Барби, Эмма не устояла перед соблазном просветить меня в моем невежестве. С потрясением, вызванным этой новостью, она уже справилась, и теперь то, что мужчины делают с женщинами, стало частью ее сущности.
Помнишь тот день, когда я пришла расстроенная? А потом ко мне поговорить поднялся Уитт? Помнишь, да? Ну так вот… Меня расстроил один козел – сказал, что секс – это когда мальчик писает на девочку, а потом у них появляется ребенок.
Помню, когда она мне об этом поведала, мне тоже захотелось заплакать. Подумала, что жизнь не может быть такой унизительной. А заодно решила, что не позволю ни одному мальчику на свете на меня писать, пусть даже из-за этого у меня никогда не будет детей. Мгновение длилось недолго, но я все равно помню свою реакцию и понимаю, почему сестра тогда убежала в свою комнату и хлопнула дверью.
Уитт рассказал мне, что на самом деле происходит. Мальчики не писают на девочек.
Эмма объяснила мне все по поводу пениса, влагалища и спермы. Потом сняла с наших кукол Барби одежду.
Мне представляется странным, что о сексе нам рассказал сводный брат. Но это был не единственный родительский долг, который он взвалил на свои плечи.
Маме не нравилось быть нашей матерью. Она хотела быть нам подругой. Говорила, что ждет не дождется, когда мы вырастем, чтобы вместе развлекаться, к примеру, ходить по магазинам или посещать маникюрный салон. Без конца талдычила нам о своих планах, рассказывала, как мы вместе поедем в отпуск, будем ходить в спа-салоны, лежать под зонтиками на пляже, читать журналы и потягивать напитки со вкусом кокоса. Летом порой сама нам их и готовила. А потом говорила, что, повзрослев, мы сможем открыть для себя еще вкуснее, расслабимся от них и испытаем в душе счастье. Я засыпала, грезя о том, что вложила нам в головы мама, и видела во сне нас тремя сестрами.
В те времена, пока мама не закрутила роман с мистером Мартином, мечтаний и планов было много. Уитт постоянно говорил о колледже, заявляя, что хочет стать юристом, как и его мать. Иногда приводил подружек и целовался с ними в подвале. Научился водить и заимел собственный автомобиль. Будто прокладывал нам путь, чтобы мы тоже повзрослели, причем делал это с таким весельем и задором, что мы пребывали в полной уверенности – оно того действительно стоит.