В то же время существует точка зрения, что люди притягиваются друг к другу по противоположности, по «принципу дополнительности». Хотя большинство зарубежных исследований доказывают, что этот принцип не работает, исключить его полностью нельзя, как и безоговорочно принять «принцип сходства». Многое, очевидно, зависит от того, на каком уровне изучаются сходство и различие. Одно дело говорить о сходстве на социальном уровне личности, а другое дело – на темпераментном и индивидном. В одном из моих исследований было выявлено, что взаимная симпатия между игроками волейбольной команды чаще встречалась при расхождении типологических особенностей по подвижности-инертности нервных процессов, чем при их сходстве. В качестве возможного варианта проявления единства противоположностей рассматривается также вариант, когда один человек характеризуется властностью, а другой – склонностью к подчиняемости (Dryer, Horowitz, 1997). Кроме того, нам явно не нравятся люди, демонстрирующие те же недостатки, что имеются и у нас.
4. Взаимность. Мы склонны испытывать симпатию к людям, которым, как мы считаем, нравимся, которые нам симпатизируют, одобряют нас. Об этом писал еще древний философ Гекатон: «Если хочешь быть любимым, люби сам». Здесь срабатывает правило, согласно которому полагается возвращать то, что получил от другого (Backman, Secord, 1059; Kenny, La Voie, 1982). Кроме того, когда точка зрения другого совпадает с нашей, мы чувствуем себя вознагражденными. Люди, разделяющие наши взгляды, помогают нам утвердиться в них. Особенно мы симпатизируем тем, кого мы сумели «обратить в собственную веру» (Lombardo et al., 1972).
Чье-либо одобрение будет для человека особенно приятным, если его долго не хвалили. Поэтому симпатия к другому человеку в этот период возникает легче (Walster, 1965). Это позволяет объяснить, почему люди иногда страстно и скоропалительно влюбляются после того, как их отвергли, нанеся чувствительный удар по самолюбию.
Воистину, по тому, как один человек относится к другому, можно сказать, какое ответное чувство он внушает (Kenny, Nasby, 1980). Обычно симпатия бывает взаимной.
Однако можно ли сказать, что доброе отношение одного человека к другому является причиной ответного чувства? Рассказы разных людей о том, как они влюблялись, позволяют утвердительно ответить на этот вопрос (Aron et al., 1989). Когда человек обнаруживает, что кто-то привлекательный искренне любит его, в нем пробуждаются романтические чувства. Справедливость этого тезиса подтверждена экспериментально: люди, которым говорят, что кто-то любит их или восхищается ими, как правило, начинают испытывать ответную симпатию (Berscheid, Walster, 1978).
Задумайтесь над таким фактом: студенты, участники экспериментов Эллен Бершайд и ее коллег, больше симпатизировали тем, кто давал восемь положительных отзывов о них, чем тем, кто давал семь положительных отзывов и один критический (Berscheid et al., 1969). Мы очень чувствительны к малейшим намекам на критику. Слова писателя Лари Л. Кинга прекрасно выражают это чувство, известное многим из нас: «С годами я убедился в том, что как это ни странно, но критический отзыв огорчает писателя гораздо больше, чем радует хвалебный». Независимо от того, судим ли мы о самих себе или об окружающих, негативная информация оказывается более значимой, ибо, будучи менее обычной, она привлекает к себе больше внимания (Yzerbyt, Leyens, 1991). Результаты голосования на президентских выборах зависят не столько от того, как повлияли на избирателей достоинства кандидатов, сколько от того, как повлияли их недостатки (Klein, 1991), – феномен, который не ускользнул от внимания политологов, разрабатывающих «грязные» предвыборные технологии.
Лесть базируется на «феномене взаимности», но срабатывает не всегда. Слишком грубая лесть вызывает потерю уважения к человеку и мысль о его корысти. Поэтому критика нередко кажется нам более искренней, чем похвала (Coleman et al., 1987).
11.4. Характеристики эмоциональных отношений (свойства чувств)
Чувства как эмоциональные отношения характеризуются с различных сторон (рис. 11.1).
Знак отношений. Считается, что отношение может быть положительным, отрицательным, безразличным. Положительно человек относится к тому, что его привлекает, отрицательно – к тому, что его отталкивает, вызывает отвращение, неудовольствие. В наиболее простой форме это выражается в оценках «нравится – не нравится», «люблю – не люблю», «доволен – не доволен», «интересно – не интересно».
Рис. 11.1. Характеристики эмоциональных отношений (свойства чувств).
Безразличное, или нейтральное, отношение выражается в заявлении: «все равно». Однако такое заявление может относиться и к нескольким объектам, к которым у человека равноположительное отношение. Поэтому истинное безразличное отношение может быть только к незначимым для человека объектам (т. е. не вызывающим у него интереса, не являющимся для него важными). Возникает, однако, вопрос – может ли бесстрастное отношение человека к кому– или чему-либо считаться чувством? Не правильнее ли сказать, что по отношению к этому человеку я не испытываю никаких чувств?
Интенсивность эмоциональных отношений. Различия в интенсивности чувств видны хотя бы на примере следующего ряда: положительное отношение к знакомому – дружба – любовь. В ходе развития субъективных отношений их интенсивность меняется, причем часто довольно резко. Иногда достаточно небольшого толчка, чтобы положительное отношение не только уменьшилось по интенсивности, но даже изменилось по модальности, т. е. стало отрицательным (недаром говорят, что от любви до ненависти – один шаг).
К чувствам принято относить страсть, но это не вид чувства, а степень его выраженности. Можно страстно любить, но можно страстно и ненавидеть. И. Кант (1964) довольно точно и красочно показал отличие страсти от аффекта, когда писал, что аффект – это неожиданность, он возникает внезапно, стремительно достигает того уровня, при котором исключено обдумывание, является безрассудством. Страсти необходимо время для того, чтобы глубоко пустить корни, она более обдуманна, но может быть стремительной в достижении своей цели. Аффект он сравнил с действием потока воды, сокрушающего дамбу, а страсть – с глубоководным течением, которое несется по определенному руслу.
Многие авторы подчеркивают активную, действенную сторону страсти. П. Куттер, например, пишет: «Страсть охватывает человека с головы до ног и (…) ориентирована строго на объект: страстная любовь влечет нас к ближнему, страстная ненависть отталкивает от него. Страсть полна энергии. Она волнует и возбуждает. Страсть настойчива и упорна, сконцентрирована на своей цели вне зависимости от того, идет ли речь об азартных играх, рыбалке, общественных мероприятиях, дельтапланеризме» (1998, с. 23). Далее он пишет, что, в отличие от влечений, страсти не обязательно ведут к непосредственной разрядке. Поэтому страстный человек постоянно находится в напряжении. «Пружина его влечений всегда на взводе», – пишет П. Куттер. Происходит это потому, что страсть характеризуется устойчивостью и доминантностью эмоциональной установки человека, т. е. способностью подавлять все другие интересы и социальные потребности человека. Г. Х. Шингаров (1971) пишет в связи с этим, что «страсть – это возможность какого-то волевого акта или идеи постоянно, в течение длительного времени вызывать сильную эмоциональную реакцию» (с. 150—151). Как доминанта, она становится вектором поведения.
Страстные натуры живут богатой и напряженной эмоциональной жизнью. Они исключительно действенны, обладают кипучей энергией, которую тратят без остатка. Они преданны объекту своей страсти (любимому делу, человеку). Чувства их большие и глубокие.
Отношение к страстям с давних пор было «полем битвы» философов и теологов. Еще предшественники Сократа заявляли: «Остерегайтесь будить страсти». Аристотель, описывая в «Никомаховой этике» такие страсти («душевные порывы»), как алчность, ярость, радость, ненависть, зависть, клеймил их за «безудержность», считая это свойство «изъяном».
Стоики тоже отвергали страсти, считая их «интеллектуальным изъяном», «безрассудными душевными порывами». Однако, согласно Фоме Аквинскому, страсти ни хороши и ни дурны. Все зависит от того, насколько они подчинены контролю рассудка. С этой точкой зрения резко контрастируют суждения средневековых отцов церкви. По их мнению, страсти – это смертный грех в глазах Бога. Словом «похоть» они клеймили любое чувственное наслаждение, а не только сексуальное.
В новейшее время Ф. Ницше заявил: «Без наслаждения нет жизни». Он полагал, что моральные заповеди церкви, объявившие страсти дьявольским наслаждением, направлены против счастья человека. Не давая мощным влечениям выйти наружу, человек причиняет себе вред. Такой подход к страстям нашел отражение в стихотворении грузинского поэта ХIХ века Григола Орбелиани:
Поверьте мне: кто недоступен страсти,
Вся жизнь его – пустой, бесплодный сон
И ни блаженства, ни любви, ни счастья
В печальном мире не познает он.[70]
С точки зрения П. Куттера, страсти способствуют метаморфозам человеческого бытия, дают возможность ощутить вкус жизни, наполняют существование смыслом. Он отмечает, что «Мысль о том, что страсти не только способствуют личному счастью, но стоят на службе экономического, политического и научного прогресса, впервые прозвучала в сатирическом памфлете мыслителя и поборника свободы Бернара де Мандевиля. В его басне о пчелах в аллегорической форме рассказана история двух народов. Один народ, предающийся страстям, процветает, а другой, живущий добродетельно, чахнет и беднеет» (с. 29—30). Страсти действительно нужны. Если страсть имеет разумное, нравственное начало, она может выступать движущей силой подвигов, великих дел, открытий. Странно только, что для того, чтобы имел место прогресс, Куттер, по существу, призывает испытывать не только эмпатию к ближним, окунуться с головой в любовь, с восхищением и энтузиазмом выполнять свою работу, но и предаваться ненависти, завидовать чужому счастью, беспощадно преследовать соперника, страдать от ревности, кутить, играть в карты и т. д.