Мы учим своими реакциями, мы учим собой
Раздражаясь, попадая в зону своего эмоционального состояния, родитель показывает определенную модель поведения. Мы живые люди, и раздражение и гнев возникают в большом количестве ситуаций.
Дети нас считывают, к сожалению, всех целиком: наш верхний слой, наши представления о воспитании и жизни в семье. Они считывают то, какие мы есть, как мы реагируем, как мы дышим, жалеем, ругаем. Раздражение, соответственно, тоже считывают и моделируют. По-другому и быть не может.
«Почему же он так кричит?» – удивляется мама ребенка, которая сама постоянно повышает голос. Он кричит, потому что до подросткового возраста невероятно зависим от эмоционального состояния взрослых. Он от него не защищен, а впитывает его как губка. Но это не повод съедать себя, это способ понять: если вы сегодня не в форме, то и дети, скорее всего, будут вести себя хуже, чем в дни, когда вы спокойны. Вот такой парадокс. Выравнивать нужно сначала не их эмоциональное состояние, а собственное.
Успокоить ребенка можно, только успокоив самого себя.
Из раздраженного состояния можно выйти благодаря таким мыслям: «Да, такое бывает. Я не совершенен. Да, это случилось со мной. Мои дети разбили вазу, так бывает со всеми». Должно быть принятие этой ситуации, а не попытка ее переломить. Иначе может сработать лестница агрессии. Например, вы сорвались на ребенка, а он потом на младших братьев и сестер. Разбираться с младшими братьями и сестрами ребенку всегда проще, чем с ровесниками или родителями. Или агрессия спускается на домашних питомцев, ведь они не могут ответить – раздраженный ребенок идет и пинает кота. Иногда бывает, что ребенок сбрасывает агрессию на взрослых, которые слабее психологически, – на пожилых бабушек или на няню, которая не имеет права возражать.
Если родитель воспроизводит гнев по многу раз, он создает определенный эмоциональный образец, и тогда он не вправе требовать от ребенка контроля за своими эмоциями.
Суть в том, что мы учим не словами, а поведением. Не тем, что мы хотим сказать, а тем, как мы реагируем на самом деле. Тут наши эмоции – сильные, радостные и более сложные – обучают более наглядно, чем все наши слова о том, как надо себя вести.
Мы учим своими реакциями, мы учим собой. Обычно этого никто не понимает, пока не станет родителем. Однако, поняв это, не надо проваливаться в чувство вины, заворачиваться в него, как в пелерину, и сидеть, не поднимая головы. Это нужно, чтобы понимать эмоциональные механизмы, происходящие в семье.
Еще одна важная истина: подобное воспитывает подобное. Ребенок до подросткового возраста, до 12–13 лет, пока не скажет себе «я не хочу быть похожим на своих родителей», на родителей похож. Более того, до семи лет он хочет быть на них похож, даже если они сердятся и злятся.
Раздраженный воспитатель не воспитывает, а раздражает
У меня есть маркер, который работает в моей жизни, а еще помогает пациентам и слушателям вебинаров. Если мы начинаем говорить с ребенком или думать про ребенка как про чужого, это значит, что включилась наша «внутренняя воспитательница», увиденная нами в детстве, а, значит, применяются практики, не работающие в семье.
В обычной классической детсадовской системе никто не занимался выравниванием эмоционального состояния мягкими и тонкими способами – у нас вообще этого нет в бэкграунде. Выравнивали эмоциональное состояние криком, приказным тоном: «А ну замолчали! А ну построились! А ну повернулись! Все глаза закрыли, ручки на коленочки». Это то, что из нас выскакивает, когда нам приходится сложно.
Но раздраженный воспитатель не воспитывает, а раздражает, потому что передать он может только это свое состояние, и никакие другие человеческие и воспитательные ценности до детей не будут донесены. Мне кажется, если мы будем помнить только одну эту вещь, раздражение сдаст свои позиции. Да, мы живые люди, мы имеем право на эмоциональный выплеск, у нас очень много всяких обстоятельств, событий, но это не про воспитание. Это выход из зоны нормального взаимодействия.
Мы не воспитываем в этот момент, зато даем запоминающийся эмоциональный образец. Раздражаясь, мы учим ребенка: «Когда что-то не получается, включи свое раздражение, надави им на ближнего, запусти свой „встроенный асфальтоукладчик“, и у тебя получится добиться желаемого».
Ребенок перенимает модель и добивается, чтобы мы включили мультик, дали поиграть в стрелялку, добавили лишнюю ложку сахара в чай – он тоже давит эмоциями. Возникает эмоциональная привычка уже у следующего поколения, у наших детей.
Давя своим раздражением, мы показываем модель эмоционального пресса.
Как перемены в эмоциональном поведении родителя отражаются на ребенке
Если родитель начинает менять свое эмоциональное поведение, перестает давить раздражением, то у детей некоторое время реакции сохраняются прежними – их инерция чуть больше, но потом они поддаются. Вы будете слышать у них свои новые интонации, предложение подышать или взять паузу.
Как быстро дети начинают меняться, можно отследить по игре в куклы.
Дети – абсолютно уникальные существа, они чутко реагируют на новое, они родились с опцией учиться. Как только в родительском поведении появляется что-то новое, они моментально это выцепляют и берут себе. На привычные вещи они реагируют хуже, поэтому нужно думать, как сделать так, чтобы хорошие способы работали дольше.
Разрешаем себе заметить маленький успех
Очень важно видеть крошечные изменения в своем поведении и в своих реакциях, хвалить себя и хвалить ребенка. Например, вы расстроились из-за чего-нибудь и начали кричать или говорить неприятным голосом. Потом заметили и остановились. Успех это или поражение? С моей точки зрения, это успех.
Или ребенок сказал: «Нет, не буду убирать противные игрушки. Злая мама, уходи!» Потом вы видите, что он поднял два кубика, затем еще один. Это успех или не успех? На что тут нужно обратить внимание? Важно, что ребенок притормозил свои злые слова и раздражение и пытается сделать шаг вам навстречу.
У нас мощнейшие постсоветские традиции игнорирования маленьких успехов и больших успехов тоже. У нас автоматически, по умолчанию поставлена реакция на то, чтобы заметить недочет или недоработку у себя, у ребенка и у ближнего.
Автоматически, не анализируя, мы видим промахи в разных ситуациях.
Практика работы с гневом, раздражением и другими сложными эмоциями начинается тогда, когда мы перестаем себя грызть и акцентироваться на недоработках, а видим маленькие, иногда мизерные изменения в лучшую сторону.
Заметить изменение сложно. Даже нормативный конфликт легче отследить, чем научиться видеть прогресс. А их надо праздновать: «Ты научился! Ты перестал говорить злобным тоном! Как у тебя это вышло? Как тебе это удалось? Смотри, раз, и ты выключил раздраженную интонацию. Здорово!»
Однако как только мы разрешаем себе заметить маленький успех, возникает абсолютно иррациональный страх перехвалить. На постсоветском языке метод логических последствий почему-то называется шантажом и покупкой, например «сначала ты убираешь игрушки, а потом я тебе делаю апельсиновый сок», и похвала за достижения иррациональным образом вызывает страх испортить ребенка.
Мне кажется, что все, кто прошел через обычные детские сады и школы, знакомы с этим страхом. Особенно сложно со старшими детьми, с первенцами. Из-за подобного отношения у ребенка не формируется внутренняя хвалящая и поддерживающая среда.
У всех очень разные ситуации, разное положение и нагрузка, но эти успехи, правда, надо отмечать: «Ты молодец, ты уже один ботиночек надел, остался только второй»; «Ты молодец, у тебя сегодня получилось лучше и быстрее убрать игрушки. Давай поставим плюсик! Мы будем это праздновать».
Даже если не будет никаких изменений, вы можете многое понять про свой гнев и узнать много полезных теоретических и практических вещей. Но надо понимать, что темп перехода от теории к практике у каждого свой. Если вы поставите высокую планку и будете идти к ней семимильными шагами, а в какой-то момент почувствуете, что не получается, и сорветесь – это отбросит вас на несколько шагов назад.
Люди учатся на ошибках
Если мы с самого начала будем объяснять ребенку, что мы пробуем справиться со своей раздражительностью и можем просить прощения, если жалеем о чем-то, у нас получится двигаться дальше.
Мы совершенно не привыкли разрешать себе ошибаться. Нам кажется, что ошибка – это плохо. Но на самом деле ошибка – это формирующий опыт.
Пытаясь что-то сделать со своим гневом, мы учим ребенка тому, что изменения возможны, а ошибаться не значит проигрывать.
Почему так сложно со старшими родственниками
Сложнее всего с теми, кого любишь
Почему эмоциональное состояние старших родственников так сильно влияет на нас и наших детей?
Это закон: сложнее всего с теми, кого любишь.
Со старшими родственниками у нашего поколения, к сожалению, ситуация такая: при очень большой любви у нас к ним сильные амбивалентные чувства, поэтому выстраиваются очень сложные отношения – сложнее, чем с детьми или с супругами.
Сложность – показатель не нелюбви, а сильной связи.
Для наших старших родственников мы готовы на многое – когда возникает какая-то материальная сложность или проблема со здоровьем, мы бросаемся на помощь. Но при этом мы часто не можем провести с ними спокойно даже час-полтора.
В отношениях со старшими родственниками мы имеем дело с мало исследованной «черной дырой», когда почему-то именно с ними мы начинаем вести себя парадоксально – по-детски незрело, защищаясь. Сил на это взаимодействие уходит много, и абсолютно не понятен механизм, который нас цепляет.
Именно в общении со старшими родственниками, иногда со своими родителями и реже с родителями супруга, мы попадаем в «бермудский треугольник» наших собственных эмоциональных реакций.
«Тестовые» вопросы про общение со старшим поколением
Сколько минут или секунд вам удается сохранять спокойствие при контакте со старшим родственником, с которым есть сложности? На какой минуте вас сносит в непредпочитаемое взаимодействие?
Это интересно выяснить. Иногда это короткий период, буквально две-три минуты. Некоторые выдерживают 2,5 часа. У некоторых людей это не один час, а один день. Период у всех разный, важно знать свой собственный.
Я слышала прекрасную поговорку: «Один день пребывания у мамы – золото, второй – серебро, третий – медь, а дальше пора по домам».
Какая фраза, замечание, комментарий, вздох, гримаса, эмоция точно пробьет вас во взаимодействии со старшими родственниками? Что точно окажется финальным штрихом в переходе к раздражению?
Может быть, это очень понятная для вас мимика, может быть, вздох: «Ох уж эти дети… Куда вас деть…» Это действительно что-то очень конкретное, очень ваше. Что с вами происходит потом?
Превращаетесь ли вы в маленького мальчика или маленькую девочку? Выпадаете ли из своего возраста, из роли и типичного состояния, над которым, возможно, вы очень долго работали? Откидывает ли вас на те эмоциональные территории, где вам гораздо менее комфортно, чем вы привыкли чувствовать в своей нынешней взрослой жизни, когда у вас есть семья, ребенок? Кем вы становитесь?
Некоторые люди понимают, что они возвращаются в подростковый возраст, что им становится лет 13–14 – когда был чистый протест, без проблесков разума. Некоторые опрокидываются в чувство потери, депрессии и ощущение отсутствия любви. Человек просто теряет ориентиры, перестает соображать.
Никому другому за пять – десять минут одной-двумя фразами нас в такое состояние не ввести – это могут только самые близкие. Парадоксально? Я знаю семьи, где рвали отношения с бабушками только потому, что ничего не могли сделать с этой ситуацией. Это не выход. Я могу высказать свою личную и профессиональную позицию: эмоциональный разрыв имеет смысл только в крайне тяжелых случаях.
Мы можем приблизиться к пониманию того, насколько это взаимодействие эмоционально, но не для того, чтобы убегать от наших родственников, а чтобы попытаться разобраться, что же такое в нем скрывается.
Что мы знаем о биографии наших старших родственников
Один из ресурсов изменения взаимоотношений именно со старшими родственниками – это понимание их биографии, детской истории, сложных ситуаций взросления, которые сделали их характер таким, каким он стал. Хорошо бы знать основное формирующее событие жизни вашей мамы или вашего папы, что-то, что повлияло на их жизнь сильнее всего.
Чтобы понимать родителей, нужно хорошо понимать бабушек и дедушек. Помогает обращение теории привязанности не только на наших детей, но и на родителей. Какова была основная фигура привязанности у ваших родителей, кто их растил, что это был за человек, какой у него был характер?
Следующий вопрос: год рождения основной фигуры привязанности вашего родственника – бабушки, прабабушки или прадедушки. Знаете ли вы, кто был любимым человеком вашей мамы или вашего папы?
Чем больше деталей вы узнаете, тем проще понять моменты, которые кажутся вам очень обидными во взаимодействии со старшим поколением.
К сожалению, очень многие сложные эмоции имеют довольно длинную социокультурную историю. Если ваша бабушка 1914 года рождения растила маму 1941 года рождения – то это начало двух мировых войн. Какие там были характеры, какие обстоятельства, какие реакции! И вот вы попадаете в свою «черную дыру», сталкиваетесь с тем, что имеет многолетнюю историю, – с эмоциональной жесткостью, требовательностью, сухостью.
Понимая эти качества в социокультурном, историческом контексте, можно по-другому на них взглянуть. Очень часто говорливость, настырность или навязчивость старших родственников происходит от одиночества. Мы думаем, что это напор, а это беспомощность. Когда он нападает, не добивается ли он таким образом любви, не защищается ли от одиночества? Или, может, от своих страхов?
Если мы говорим о России и странах постсоветского пространства, то у нас очень мало поддерживающих систем для людей, которым за 60. У нас нет институтов, курсов для людей этого возраста, которых много в других странах. Очень мало таких мест, куда человек может пойти, если у него нет семьи, – и это тоже наша социальная особенность.