Второй - внесение человека в список на устранение, правда обслуживать рейдера не переставали. Счёт неприкосновенен, пока хозяин жив или не пользовался в течении полугода. Просто бизнес, никаких сантиментов.
Банки шли навстречу. Охотно. Философия проста: финансы не должны лежать мертвым грузом. И за услугу – десять процентов с захваченного счета. Десять процентов за информацию. Десять процентов за чужую смерть. Мы с Леоном стали искусными бухгалтерами смерти. Я записывала, сводила баланс, высчитывала проценты. Он ставил галочки на карте трупов.
Полтора года. Пролетели? Провалились в черную дыру. Мне не снились лица убитых. Потому что я их не видела. Не вглядывалась. Просто жала на курок. Видела аурный сгусток – мишень. Нажимала. Бам. Грязную работу – зачистку, допросы, «бухгалтерию» на месте – делал сенсей. Правда, его периодически… выворачивало. После самых жестких ликвидаций. Он бледнел, исчезал на десять минут, возвращался с запахом рвоты и мятной жвачки. Говорил сквозь зубы: «В пределах нормы». Потом мы ехали. В самые глухие форты. Без электронных банков. Только наличка. И отели на одну ночь. С толстыми стенами и не задающими вопросов персоналом.
Мне никто не был нужен. Зачем? Я была настроена на его эмоционально ровный фон – этот ледяной, бездонный океан спокойствия. Он сбрасывал напряжение по какому-то своему, безумному графику: то рвотой в грязном сортире форта, то молчаливым созерцанием карты часами. Так и жили. Два винтика в кровавой машине. Пока рация не взорвалась треском.
«Торгаши ждут встречи с Леоном. Координаты 154-0. Через две недели. Явиться одному. Оставить воспитанницу в Форте. Операция сопровождения, подробности при встрече с Купцом. Награда уже предоставлена. Работай. Отказ не принимается.»
Сообщение висело в эфире. Короткое. Жесткое. БЕЗАППЕЛЯЦИОННО. ТВАРИ.
Неделя бешеной езды. Багги ревел от перегруза, выплевывая клубы дыма. Ландшафт мелькал за окном – руины, грязь, вечный дождь, неожиданный квартал красивых домов, а потом снова панельные близнецы. Мысли путались: Один. Оставить. Купец. Опять. И вот мы в «Париже». Наш. Строгий, серый, пахнущий свежим бетоном и пороховой гарью. И этот разговор у ворот.
– В смысле, один? На месяц? – Голос сорвался, выдавая возмущение, которое я пыталась задавить. Предательство. Опять.
Леон стоял, как изваяние. Холоднее стали.– Важная. Секретная. Очень ответственная операция Торгового Союза. – Каждое слово – гвоздь в крышку гроба моих аргументов. – Кроме меня – никого. Оплата – две ЗУшки с контрактом на снабжение. Руководство согласовало.
ЗУшки. Зона Убежищ. Ключевые точки. Контракт на снабжение крупным калибром. Руководство. Аргументы тяжелые, как гири. Не поспоришь.
– Опять Купец?! – вырвалось с искренней ненавистью. Плечи передернулись сами по себе. – Каждый раз сплошные неприятности от него! Скользкий, холодный гад!
Леон лишь приподнял бровь.– Другие с нами в этом секторе не работают. За пять лет сотрудничества… я ему неплохо помог. – Под «помог» читай «убирал конкурентов, чистил тропы, был его личным демоном-исполнителем». – Впрочем, ты тоже отметилась. А приключение… – в его глазах мелькнул знакомый холодный огонек, – организовывали самолично. Порой небрежно относясь к важным деталям. – Намек на прошлые «инициативы». Точное попадание. Чертов манипулятор.
– Всё равно он скользкий и неприятный тип! – буркнула я, отступая. Последнее слово – мое. Пусть и пустое.
– Да ладно, – он махнул рукой, поворачиваясь к квадроциклу. – Поработай на «Париж». Месяц. Возможно, заскочит Арни. Ему надо подлатать экипировку и машину . – Арни! Луч света в этом мраке. – Если что… съездишь с ними в рейд. На пару дней. Эмоциональной блокады хватит. – Знает. Знает, что без его ледяного щита я как оголенный провод. Но дает выход. Стрельба. Движение. Рейд.
Включила режим «айсберг». Отрезала все чувства. Оставила только холодную логику и долг.– Справлюсь, – голос – ровный, металлический. – Езжай уже. Раньше начнешь – раньше закончишь.
Стояла у ворот форта. Наш «Париж». Не рекламный буклет США – нет газончиков, нет белых заборчиков. Зато – двойные стены по три метра. Девяносто серых, крепких коробок. Мои сорок пять квадратов – где-то там. Внутри – пахло порохом и металлом. Полторы сотни человек, наши люди, ковали здесь не просто патроны и ножи. Один сумасшедший реконструктор (спасибо, профессор Франк, за вдохновение!) освоил кузнечное дело и теперь клепал арбалеты. Огромные, злые. Скорпионы, – пронеслось в голове. Скоро будут скорпионы. Масса разогнанного снаряда против брони тварей… Дешево и сердито. Альтернатива моему дорогому «Взломщику».
Леон завел квадроцикла. Двигатель заурчал.
– Счастливой пути, Леон! – крикнула ему вдогонку, поднимая руку не в прощальном взмахе, а в привычном жесте «вперед». Платочком махать – не наш стиль.
Транспорт рванул, оставляя за собой шлейф пыли и выхлопа. Я смотрела, пока силуэт не растворились в серой мгле горизонта.
Возвращайся скорее, – прошептало что-то глубоко внутри, под слоями брони, цинизма и холодной решимости. Один месяц. В ее крепости. С ее людьми. С ее арбалетами. И с тишиной, которая теперь будет гудеть в ушах без его ледяного, надежного присутствия. Месяц.
***
Месяц без Леона в «Париже» был не отдыхом. Это была пытка. Не та, где тебя мучают огнем или иглами, а та, где тебя медленно, неумолимо душат мягкой подушкой нормальности. Я пыталась. Честное слово, пыталась.
Первые дни прошли в странной эйфории ограниченности. Мои сорок пять квадратов! Я заходила в свой дом – серую, безликую коробку с голыми стенами и бетонным полом. Ставила мистера Льюиса на импровизированную полку (ящик из-под патронов). Разложила свой скромный скарб, включая заветный контейнер с бельем. Пыталась представить стол, скатерть… Запах еды. Получалось плохо. Зато был туалет. Сухой. Чистый. Роскошь. Я сидела на холодном полу, спиной к стене, и… сканировала периметр форта. По привычке. Радиус уверенного поражения «Взломщика» покрывал добрую его половину. Тихо. Спокойно. Скучно.
Под конец первой недели меня втянули в рутину. Не в боевую – в хозяйственную. Проверка запасов патронов на складе (цифры сводились автоматом, но я чувствовала, как мозг тупеет). Инвентаризация трофейного оружия (руки сами тянулись проверить затвор, почистить ствол, но это было не нужно). Помощь тому самому сумасшедшему реконструктору – мужику по кличке Мастер, который с фанатичным блеском в глазах ковал арбалетные болты размером с копье. «Вот, Алиска, гляди! – он тыкал чертежом в стиле «как умею». – Тут противовес, тут тетива из сплава «Вихрь», всё выдерживает! Тянем, щелчок – и твоя бронежилетка как решето!» Я кивала, пытаясь вникнуть в энтузиазм. Но пальцы сами по себе складывались в прицел. Дистанция до цели? Ветер? Поправка на массу снаряда? Бесполезные мысли. Здесь стреляли только на полигоне. По мишеням. По мишеням! Это было как заставлять волка играть в мячик.
С середины второй недели нормальность начала сводить с ума.
Раньше я различала порох, кровь, гниль, выхлопы. Теперь – суп в столовой, запах пота от рабочих после смены, пыль от шлифовки болтов для арбалетов, какой-то дешевый одеколон Джо (он иногда заезжал), который резал нюх, как тупой нож.
Скрип лебедок, стук молотков по металлу, смех детей (да, несколько семей с детьми ютились тут, их визг бил по нервам), громкий спор двух мужиков о качестве стали – все это сливалось в оглушительный, бессмысленный гул, фоном к которому неумолимо крутился в голове мотив:
Но дождь не смоет мои следы
А я пока не хочу назад
Со мной природа, пока один
А где я был покажут глаза...
Люди. Они подходили. Говорили. "Спасибо за дом". "Спасибо за безопасность". "Как дела?" "Не скучаешь по напарнику?" Их ауры – устало-серые, местами с редкими, раздражающими вспышками желтого страха или оранжевого раздражения – давили. Как рой мошек, лезущих в глаза и уши. Я ловила себя на том, что сканирую их автоматически, ища тень ножа, сжатый спусковой крючок там, где была лишь потная ладонь или пустая кружка. Искала холодный прицельный взгляд – находила лишь тупое любопытство или липкую благодарность. Это выматывало сильнее любой засады. Я отгораживалась ледяной вежливостью, сквозь зубы, прячась в своей бетонной коробке или на крыше самого дальнего дома. Там, с «Пигмеем» на коленях (на всякий случай, ведь нормальность – лучшая маска для засады), я глядела в пустые глазницы руин за стеной форта, а в ушах назойливо звучало:
Как высоко мы забрались
Уже не слышу голоса
И песни незнакомых птиц
Меня попросят не дышать...
Эмоциональная блокада Леона держалась, но трещала по швам, как пересушенная кожа. Внутри клокотала нерастраченная энергия, ядовитый пар в закупоренном котле, ища хоть щель, чтобы вырваться наружу. Я чистила оружие до болезненного блеска, до стирания вензелей на металле. Разбирала и собирала «Блэк Шторм» на время, пальцы двигались с бешеной скоростью, пока не начинали дрожать от напряжения. Тренировала связки Омона на потрепанном мешке с песком, нанося удары с такой силой, что песок высыпался сквозь дыры, а кулаки и предплечья покрывались синяками и ссадинами. Мышцы горели огнем, дыхание сбивалось. Это давало лишь секунды пустоты, короткую передышку перед тем, как пар снова начинал давить изнутри. Мирная жизнь оказалась самой изощренной пыткой для того, кто рожден для войны, а в голове навязчиво звучал приговор:
Я сам с собой договорюсь
Не тратить силы на слова
Бегу к тебе под этот пульс
Моя родная пустота...
Да, да, да, да, да, проводить
Да, да, да, да, да, все дни...
И тогда, стоя на крыше, сжимая холодный металл "Пигмея" и глядя на удушающую "безопасность" форта, последняя строчка песни Сироткина обрушивалась на сознание с ледяной, неумолимой ясностью: