– Масштабно, – голос мой прозвучал сухо, я специально не поднимала глаз от ствола, вытирая ветошью до блеска. – Это всё должны сделать мы? – Два человека? Призрак и его тень? Ты и я, папа? Нас хватит? Или ты снова будешь тащить все на себе, пока я прикрываю спину, а потом исчезнешь на десять минут, чтобы блевать от перегрузки?
– Нет, конечно, – в его голосе мелькнула знакомая, ледяная струйка чего-то, отдаленно напоминающего юмор. Холодная улыбка тронула уголки губ. – Мы как обычно убиваем и выбиваем сведения. Остальным займутся другие. – "Как обычно". Наш семейный бизнес. Папа планирует, дочка стреляет. Или режет. Или пугает до усрачки. Славная традиция. – Свой форт мы построили, теперь на очереди университет. Необходимые материалы для обучения я принёс. – Он кивнул на большой рюкзак, стоявший у стены, который он не разобрал.
Университет. Слово прозвучало так же нелепо в устах убийцы, как "любовь" или "нежность". Обучение. Чему? Эффективному убийству? Допросам с особым цинизмом? Читать карты смерти? Мой взгляд скользнул к баулу. Что там? Учебники по садизму? Макеты органов для тренировки точных ударов? "Материалы". Всегда "материалы". Никаких "книг" или "пособий". Как будто мы собираем мебель, а не растим новых палачей для Мешка.
В груди что-то ёкнуло. Протест? Усталость? Жалость к тем, кого будут "обучать"? Или просто… отвращение к этой бесконечной цепи? Мы построили "Париж". Островок. Хрупкий, уродливый, но островок. Здесь шьют. Чинят. Даже дети иногда смеются – пугающе тихо, но смеются. И вместо того, чтобы охранять это, вдохнуть этот хлипкий запах почти-жизни…
Нет.
Я отложила ствол. Масляные пальцы сжались в кулаки на коленях. Посмотрела ему прямо в глаза – в эти ледяные озера, где иногда мелькали отблески чего-то, что я боялась назвать.
– Круто, конечно, – начала я, и голос мой прозвучал нарочито спокойно, почти деловито. – Но может, чего полегче сотворим для начала? – Полегче. Для нас. Для них. Для этого места. Чтобы оно не просто выживало, а жило. Хотя бы чуть-чуть. – Кинотеатр. Для людей.
Леон слегка приподнял бровь. Не ожидал. Хорошо.
– Проекторы я думаю в здании того ТЦ на секторе "Дельта-7", – продолжала я, набирая обороты. – Экран из брезента, покрасим его в белый цвет, натянем на раму. Стулья – что есть, табуретки, ящики. В конце концов сколотим скамейки. Звук… ну, с колонками разберемся. Напрягу Дворфа – что-нибудь спаяет. Он любит сложные задачи, не связанные со смертью.
В голове уже складывалась картинка: не склад боеприпасов, а затемненный зал. Не вой тварей за стеной, а музыка из динамиков. Не запах крови, а аромат попкорна… если, конечно, найдем кукурузу и научимся его делать. Мечта? Да. Глупая? Еще как. Но почему-то кажущаяся сейчас важнее всех университетов убийства.
– Осталось дело за малым – организовать народ на субботник, – я сделала паузу, глядя на него с подчеркнутой серьезностью, словно докладывала о плане штурма крепости. – Мне они не откажут. Для себя делают.
Для себя. Вот ключ. Не для Союза. Не для "стратегических целей". Не для Леона. Для них. Для этих вечно уставших швей, для рейдеров с пустыми глазами, для новичков, которые до сих пор вздрагивают от каждого хлопка. Для профессора Франка, который мог бы рассказывать о старых фильмах. Для меня. Чтобы хоть на час забыть, что мы в аду. Чтобы увидеть на экране что-то кроме руин и крови. Цвет. Движение. Жизнь. Пусть и чужая, вымышленная.
Я ждала. Ждала его ледяной логики: "Неэффективно. Требует ресурсов. Отвлекает от главного". Ждала напоминания о "санации", о трехстах бойцах, о правительстве в тенях. Ждала, что он разобьет эту хрупкую, глупую надежду, одним словом.
Но внутри, в самой глубине, где пряталась та девочка, что все еще верила в сказки (и в то, что этот ледяной человек может быть чем-то большим, чем гробовщик), шептала: Пожалуйста. Хотя бы не говори "нет" сразу. Дай нам этот кинотеатр. Дай им кусочек нормальности. Дай мне… дай нам всем доказательство, что мы здесь не только для смерти. Что "Париж" – это не просто крепость, это… дом.
Я смотрела на него, на этого человека, который был для меня и тюремщиком, и учителем, и единственной точкой опоры в падающем мире. На человека, который принес мне музыку. Может, он поймет? Может, в его "университете" найдется место и для этого? Для света в конце тоннеля, пусть даже проецируемого на кусок брезента.
***
История организации кинотеатра в «Париже» под руководством Алисы стала легендой – не кровавой, а странно теплой, как редкий луч солнца сквозь вечные тучи. И началась она с приказа, отданного тоном, не терпящим возражений:
– Завтра в 7:00 на площади у склада №3. Весь, кто может держать молоток или тащить доску. Опоздавших – отправлять на дневную вахту к тварям. Без исключений.
Голос Алисы, привыкший отдавать команды перед зачисткой, резал утреннюю тишину форта. Люди переглядывались. Кровавая леди зовет на субботник? Это пахнет ловушкой или особо изощренным наказанием.
День Первый
Идиоты. Думают, я их на расстрел веду? Или заставлю траншеи копать? Хотя… мысль неплохая. Но нет. Сегодня мы будем… мастерить. Черт.
Площадь представляла жалкое зрелище: куча ржавых труб, горы ящиков, гигантский рулон грязно-серого брезента, куча баллончиков с белой краской (реквизировали у снабженцев под «стратегические нужды») и два пыльных проектора, чудом уцелевших в разгромленном кинотеатре торгового центра. Алиса стояла перед сборищем мрачных, невыспавшихся физиономий.
– Вот это, – я пнула проектор ногой в армейском ботинке, – станет нашим киноаппаратом. Вот это, – удар по брезенту, – экраном. Ваша задача: каркас. Крепкий. Чтоб ветер не сдул и дождь не сломал. Высота – три метра. Ширина – пять. Дворф! – она обернулась к крепышу, который уже с интересом ковырялся в проекторе. – Ты отвечаешь за «кино». Чтоб светил и звучал. Проводка, колонки, защита от сырости. Используй зелень, если надо. Остальные – за мной. Разметка, ямы под стойки, бетон. Быстро!
Боже, я как сержант на стройке ГУЛАГа, но по-другому они не понимают. "Добровольно-принудительно" – наш девиз. Главное – начать.
Работа закипела с опасливой энергией. Страх перед Алисой – и смутное любопытство – двигали людьми. Она не стояла в стороне. Взяла лом, показала, как бить в асфальт под стойки. Руки привыкли к весу «Взломщика», лом казался игрушкой, а если раздать людям красной пыли, то и отбойных молотков не нужно
– Ты! – я ткнула пальцем в долговязого рейдера, который неловко держал пилу. – Не так! Держи ровно, веди плавно. Ты же ствол чистишь не рывками? Вот и тут так же. Точность! Черт возьми, я учу их пилить доски, как стрелять, но работает. Вижу, как щелкает в глазах: "Ага, как затвор собирать". Идиоты, но мои родные идиоты.
День Третий
Вечный дождь превратил площадку в болото. Брезент намок, стал неподъемным. Бетон в ямах не схватывался. Люди ходили по колено в грязи, лица были мрачнее тучек. Ворчание нарастало.
Проклятая влага. Все разъедает, все портит. Как твари. Может, сдаться? Сказать Леону, что не вышло… Нет. Черта с два. Я не отступлю.
– Швеи! – я крикнула в сторону группы женщин, робко наблюдавших с крыльца. – Хватит глазеть! У вас иглы есть? И прочные нитки? Идите сюда, помогите с этим… полотнищем! Развернуть, просушить под навесом, проверить на дыры. Залатать. Используйте ту самую просмоленную нитку, что для рюкзаков. Чтоб намертво!
Они шьют бронежилеты. Залатают и брезент. Все то же оружие, только… мирное. Странно.
И тут случилось чудо. Молодая швея, Машка, та самая, что спорила с рейдером о приоритетах, неуклюже пыталась развернуть тяжелый мокрый брезент. Поскользнулась. Рухнула плашмя в лужу. Все замерли, ожидая взрыва ярости от Кровавой леди. Но Алиса… фыркнула. Короткий, хриплый звук, больше похожий на кашель.
– Элегантно, – процедила я, подходя. – Встань. Отряхнись. И тащи этот тряпка-город вместе с другими. Дворф! Найди ей сухие портянки, а то простудится нашу главную по заплаткам.
Она улыбнулась? Нет, бред. Просто гримаса. Но… Машка встала, вся в грязи, и вдруг хихикнула. А за ней – еще пара швей. Потом заржал какой-то рейдер. И напряжение… лопнуло. Как пузырь. Работа пошла веселее.
День Седьмой
Каркас стоял – монументальный, пропитанный зеленью против коррозии, залитый бетоном. Брезент, залатанный и промасленный, был туго натянут, как барабан. Дворф творил чудеса в импровизированной "будке киномеханика" – ящике из-под снарядов, обитом рубероидом и системной изоляцией против влаги. Оттуда тянулись провода к мощным колонкам, снятым с разбитого "хаммера".
– Готово, шеф, – Дворф вылез, вытирая руки о засаленную робу. Его обычно каменное лицо светилось детской гордостью изобретателя. – Ток дай – запоет. И светить будет. Даже в ливень. Проверено.
Я осмотрела "кинозал". Грубые скамьи из досок и ящиков. Навес над зрителями из прорезиненного брезента. Стены – из тех же панелей, что и дома "Парижа". Никакого пафоса. Функционально. Крепко. Как все здесь.
Похоже на блиндаж. Но… наш блиндаж. Где вместо пулеметов – проектор. Странное чувство. Не триумф. Не удовлетворение от выполненной задачи. Что-то… теплое. Глупое.
***
Дождь стучал по навесу кинотеатра, как будто пытался заглушить титры, всплывающие на самодельном экране из промасленного брезента. "Леон". Имя ударило тише, чем выстрел "Взломщика", но глубже. Я сидела в последнем ряду, на ящике из-под патронов, спрятавшись в тени, будто на засаде, но оружия в руках не было. Только кулаки, сжатые на коленях до побеления костяшек.
Ирония. Смотреть про киллера-одиночку, когда сама... когда мы...
Кадр за кадром прожигало сознание. Незнакомка в дверях. Девочка с глазами полными боли и гнева. Стальной человек, который убивает хладнокровно, но учит жить