. Учит чистить лимоны. Учит не оставлять следов. Учит быть невидимым. Учит... заботиться.
Мать моя... Это же... мы. Искаженное. Без мешков с головами. Без вечного дождя Мешка. Но суть...
Я видела, как Матильда цепляется за Леона, как он становится ее скалой, ее единственной защитой в жестоком мире. Видела ее ярость, ее желание мести, ее попытки быть "крутой". И видела его – методичного, безжалостного, но... не бросающего. Дающего шанс. Делающего из потерянной девочки не просто убийцу, но... человека, который может чувствовать. Пусть через прицел.
Две Алисы...
Одна – та, что в логове работорговцев, с перекошенным от ужаса и ненависти лицом, готовая умереть или убить. Другая – "Кровавая леди", тень с винтовкой, холодный инструмент Леона-наставника. Они рвали меня годами. Первая кричала о боли, о несправедливости, о мести. Вторая глушила крики ледяной дисциплиной, фокусировкой на цели, цинизмом выживания. Они боролись в одной душе, как звери в клетке.
Но тут, в гулкой тишине импровизированного зала, под мерцающий свет проектора Дворфа, что-то щелкнуло. Не громко. Тихо. Как затвор хорошо смазанного "Пигмея". Две тени на экране – девочка и киллер. Две части меня. Они... не боролись. Они обнялись. Нежная сцена с растением, смешной костюм... Это была не слабость. Это была сила. Сила признать, что можно быть стальным клинком и хранить что-то живое внутри. Что наставник, этот ледяной призрак, может быть не только кузнецом оружия, но и... прикрытием. Якорем. Отцом, который не бросит, даже когда мир горит.
Спасибо, Леон... Фильму. Вот она – сила. Не в свинце и крови. В этом. В умении увидеть свое отражение в вымысле и не сломаться. А понять.
Ком подкатил к горлу. Горячий, колючий. На глазах выступила предательская влага. Я вскочила. Быстро, бесшумно, как учили. Не дожидаясь финала. Не дожидаясь, пока Леон экранный скажет свое последнее "Это... от Матильды". Я знала, чем это кончится. Знание жгло.
Уйти. Сейчас. Пока не разрыдалась здесь, на глазах у всех. "Кровавая леди" не плачет. Но Алиса... Алиса может.
Я выскользнула из зала, как тень. Дождь хлестнул по лицу, смешиваясь со слезами, которые текли беззвучно, но яростно. Не от горя. От... освобождения. От странной, щемящей радости. Я бежала не от чего-то. Бежала к.
В свой дом. Свой уютный домик. Свои сорок пять квадратов тишины.
Дверь захлопнулась за спиной. Темнота. Только свет уличного фонаря тускло струился в окошко. Я прислонилась спиной к прохладной стене, дрожа всем телом. В руке – плейер. Cayin N6. Его подарок. Дар от "отца". Я тыкала дрожащими пальцами, ища... не Сироткина. Ищущее колесико щелкало. Нужна была одна песня. Та, что про лестницу до месяца. Танец в невесомости. Вместе.
Тык.
Тихие, чистые ноты полились из наушников, заполняя тишину, заполняя меня. Не заглушая чувства, а обрамляя их. Гармония. Не идеальная, как в фильмах. Хриплая, с царапинами, как наша жизнь. Но – гармония.
Я стояла в темноте, слушая музыку, чувствуя, как слезы высыхают на щеках, оставляя лишь легкую стянутость кожи. И внутри... внутри была сила. Огромная, спокойная, как океан после шторма. Знакомая мощь "Взломщика", но без привычной ярости. Без зуда в пальцах, требующего спускового крючка. Без черной дыры ненависти, пожиравшей все вокруг.
Созидать. Спасать. Строить.
Слова проступали в сознании, как четкие буквы на карте. Не мечта. План. Не для себя одной. Для них. Для этих швей, рейдеров, новичков, профессора Франка. Для всех, кто сидел сейчас в кинотеатре, забыв на час, что они в аду. Чтобы они перестали быть просто "Мирняком" – серой массой выживающих. Чтобы стали жителями. Людьми со своими домами, своей музыкой, своим кино. Со своим кусочком неба, пусть и натянутого на брезент.
Сила без ярости. Сила, чтобы поднимать стены, а не сносить головы. Чтобы давать шанс, а не выносить приговор. Сила, которую дал мне он. И Леон из фильма. И Леон... мой.
Музыка играла. За окном шелестел дождь Мешка. А в моих сорока пяти квадратах тишины и света от плейера рождался новый мир. И я знала – я достаточно сильна, чтобы его построить. Один кирпич. Один выстрел по тьме. За раз.
В этих городах
Мы могли бы стать
Выше домов
Выходи, идём
Дышать огнём
Всё вокруг горит
Эти города
Могут нам отдать
Всё, что возьмём
Выбери наряд
Пробуй всё подряд
Бьётся внутри
Белым птенцом
Сила твоя в нём
Всё готово
Всё готово, прыгай, не боясь
Сила твоя в том
Что не могут
Что не могут за тебя сказать
О, не бывает
Нету силы больше, чем твоя
О, не бывает, нет, не бывает
Вены, провода
Не дают нам спать
Слишком давно
Выходи, идём
Светло, как днём
Всё вокруг горит
В этих городах
Мы могли бы стать
Выше домов
Выбери наряд
Пробуй всё подряд
Бьётся внутри
Белым цветком
Сила твоя в нём
Всё готово
Всё готово, прыгай, не боясь
Сила твоя в том
Что не могут
Что не могут за тебя сказать
О, не бывает
Нету силы больше, чем твоя
О, не бывает, нет, не бывает, нет
Я тебя не знаю
Тихо стою с краю
Ты в похожей куртке
Я то, дурак, куртку снял
Выбери меня
Я тебя не знаю, знаю нас
Сироткин «Выше домов»
Глава одинадцатая. Эмоциональный перелом.
Две недели ожидания. Не отдыха – ожидания. Как перед выстрелом, когда палец уже на спуске, а цель еще движется в прицеле. Фракции – Торговцы, Нулевые, наш Союз – копошились в своих бумажках и радиопереговорах, словно шакалы, делящие падаль. А мы, «исполнители», сидели в темноте. Даже Леону не светило знать больше. Он сказал это с такой привычной, ледяной простотой, что аж передернуло:
– Тем более мне никто подробностей не сообщит, – он чистил свой ТТ длинными, точными движениями. Каждый щелчок затвора отдавался в тишине нашего убежища в «Париже», – Мы едем работать. Поэтому не должны отвлекаться на мелочи. Нам сообщат главное, остальное – сами.
Мелочи. Главное. Как всегда. Мы – скальпель. Нам не нужно знать, что за опухоль режут. Только где и как глубоко ткнуть. "Сами". Значит, опять импровизация. Опять лететь в пропасть, надеясь, что он рассчитал траекторию. Доверие. Слепое, как у того щенка Матильды к Леону-киллеру. Только наш мир – не экранный. Здесь падаешь ниже.
– Понятно, тот же сектор? – спросила я, больше для проформы. Куда ж еще? Где кровь на стенах еще не просохла, где аура страха висит густым туманом, где нас знают как «Кровавую леди» и ее молчаливого демона.
– Естественно, – он даже не поднял головы, втирая масло в затвор. – Только теперь мы якобы со своей бандой пришли обосноваться. Берем ближние участки под контроль, неформально легализуем убежища Союза под вывеской… безумных маньяков, – губы его дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем усмешку. Вывеска честная, что сказать. – Нулевые дали добро, торговцы согласились. Под это дело посещаем засвеченные форты, чтобы работать там под одних из вербовщиков. Только для жертв… якобы находим покупателей. С ходу.
Я почувствовала, как в животе холодеет. Играть в них. В тех, кто когда-то поставил клеймо на моей спине. Чьи лица до сих пор иногда всплывают в кошмарах – ухмыляющиеся, жадные.
– А они поверят? – голос звучал ровнее, чем я чувствовала. – Мы столько вырезали народу в том секторе. Там каждый камень помнит грохот «Взломщика».
Леон наконец взглянул на меня. Его глаза были пустыми, как дула после выстрела.
– Но ни одного работорговца мы не тронули. С ними работали торговцы… но, как всегда, не доделали, – в его голосе редкая нотка презрительного раздражения. – У них вообще что-то кроме торговли плохо выходит. Если нет прибыли – им не интересно. Дырки остались. Мы в них и пролезем.
Дырки. Как в бронежилете после крупнокалиберного попадания. Торгаши – ненадежное гнилье. Но их халатность – наш шанс.
– Пароль Матильды? – выдохнула я, вспоминая хриплый голос сломленной цыганки, ее глаза, полные ненависти и отчаяния, когда она выкладывала последние крохи информации в обмен на быстрый выстрел. Информацию, которую Леон берег как козырь.
– Да, – он кивнул однократно, резко. – В этом секторе они не работали, поэтому есть небольшой шанс проскочить.
Шанс. Скорость. Наше всё. Значит, «Бегемоту» – отдых. Его бронированное брюхо, наш мобильный дом-крепость, слишком заметно, слишком медленно для этой деликатной миссии. Здравствуй, пиратское Багги.
Оно ждало во дворе – низкое, злое, как шершень. Нестандартное. Кастомный кузов, обтянутый не металлом, а плотной, матово-черной баллистической тканью, пропитанной чем-то едким и прочным. Легкое, но способное остановить осколки и пули мелкого калибра. Небольшая платформа сзади – для стрелка, способного прикрыть спину в узких переулках. Ветровое стекло прикрывала мелкоячеистая сетка с тусклым металлическим напылением – против неожиданных выстрелов в упор. Обзор – дерьмо, словно звери в клетке, но жизнь важнее удобств.
Оптимизировано под ад, как и мы.
Я кинула наш нехитрый багаж в кузов – два рюкзака, кейс Леона, «Взломщик» в разобранном чехле (его длинную смертоносную форму пришлось впихивать с матерком). Всё влезло впритык, словно специально рассчитывали. Багги фыркал маслом и бензином, нетерпеливо вибрируя. Готовность к прыжку в бездну. Леон устроился на пассажирском сиденье, его профиль был напряжен. Он щелкнул по рации: