трелю себе в голову.
Макс был разочарован его маневром. И разобижен.
– Постарайся не попасть в эту штуку на лбу, – предостерег он. – Иначе то еще будет зрелище.
Когда Хорас ушел, Макс допил последний глоток пива из стакана соседа и, злясь на себя за то, что поддался мрачным мыслям, принялся обдумывать, кого бы ему подговорить на совместную поездку на юг. Идеальный кандидат должен иметь машину и не ждать, что Макс раскошелится на бензин. Главное, добраться до Флориды, а там дела пойдут веселее. Как только он найдет, где остановиться, он попросит кого-нибудь в Эмпайр Фоллз пересылать ему чек на пособие первого числа каждого месяца. Макса слегка беспокоило то, с какой скоростью на Кис испаряются деньги.
Наверное, солнце, сияющее с утра до ночи, заставляет тебя потеть, а пот вызывает жажду. Пиво во Флориде стоило дороже, но Максу страшно нравилось, как его подают, со свежей долькой лайма, воткнутой в горлышко запотевшей бутылки. Если не принять меры, уже к середине месяца утопишь в бутылке все пособие целиком и потом до первого числа замучаешься высматривать, где бы и чем поживиться.
В напарники Максу требовался незамутненный человек – чистая душа с деньжатами, – который лишь хочет славно отдохнуть, но не знает как. Хорас, сперва возбудивший надежды, явно не годился на эту роль, если хорошенько подумать. И слава богу, что из этого ничего не вышло. Как бы Макс стал объяснять всем и каждому, откуда на лбу Хораса взялся столь отвратительный шишак. Женщины, те наверняка захотят узнать происхождение фиолетово-кровавой хреновины, хотя бы затем, чтобы выяснить, а не заразна ли она.
Лет десять назад вокруг Макса циркулировало немало людей, которых он мог бы уговорить на поездку во Флориду, но годы взяли свое. Многие из подходящих кандидатур умерли, другие переселились в дом для престарелых, но были и третьи, возмутительно постаревшие душой, чего Макс в принципе не понимал; ему только что перевалило за семьдесят, чувствовал он себя на пятнадцать, в каковом возрасте и обретался всю жизнь.
С женщиной было бы занимательно отправиться в путь, и опять же, лет десять назад он бы мигом нашел себе спутницу. В городе вроде Эмпайр Фоллз хватало чужих жен, всегда готовых и жаждущих сорваться с места, чтобы проветриться, если, конечно, умело к ним подойти, и Макс задумался, куда же, блин, подевались все эти добрые женщины. Большинство пожилых ударились в религию, а те, что помоложе, Максом Роби не прельщались и ясно давали ему это понять – на тот случай, если он сам еще не догадался. Хотя, наверное, оно и к лучшему. У женщин, вообще говоря, куча потребностей. Они хотят жить в уютных гостиницах, им нужно пописать каждый раз, когда тебе самому не терпится в уборную, и им необходимо держать тебя в курсе всего, о чем они думают, а думают они непрерывно. И они совершенно не понимают твоих финансовых потребностей. Когда, к примеру, ты поистратился. И потом, это же философский вопрос: зачем кого-то брать с собой, если там, куда ты едешь, женщин и так полно? Все равно что везти уголь в Ньюкасл. Максу нравились женщины на Кис. Жизнь сделала их реалистками, не мечтательницами. Они словно с самого рождения знали, как мужчины вроде Макса становятся мужчинами вроде Макса, и не предъявляли им претензий.
– Проснись, Макс! – Беа вырвала его из задумчивости, и на секунду он даже вообразил, что она подслушивала его мысли. К его удивлению, в телевизоре уже не играли в бейсбол, но обсуждали закончившийся матч. И конечно, “Соке” опять продули. – Ступай домой, – велела Беа.
– Сколько времени? – спросил Макс, вглядываясь в циферблат часов на противоположной стороне бара. Пожалуй, единственное, что его выводило из себя в этой жизни, так это рано закрывающиеся бары.
– Час, – ответила Беа. – Ты заснул около полуночи.
– Я не спал, я размышлял.
– Да? Ну, значит, из моих знакомых только ты храпишь, когда размышляешь. – Беа выключила телевизор, но оставила свет над входной дверью, чтобы Макс не заблудился. – Ты слишком быстро выпил два последних пива, они тебя и вырубили.
– Я выпил их как надо, – твердо заявил Макс. Он считал, что пиво можно пить по-разному, но только не так, как это делал сегодня Хорас, позволяя напитку нагреваться, а потом оставляя его недопитым. Макс расставался с пивом, только стоя над писсуаром. – Мне надо отлить. – Он повернул к уборной.
– Дома сделаешь свои дела. – Беа подталкивала его к выходу, черствая бессердечная женщина. – Ты живешь всего в квартале отсюда.
Оно, конечно, верно, но квартал был длинным. “Имперские башни” стояли в глубине улицы, однокомнатная квартира Макса находилась на шестом этаже, а лифт поднимался медленно; Макс по опыту знал, что, когда ему не терпится помочиться, он, бывает, не может сразу вставить ключ в замок.
К счастью, в переулке сбоку от “Каллахана” было пусто, и кирпичная стена заведения устроила Макса как нельзя лучше. Закончив, он почувствовал прилив сил, спать ему совершенно расхотелось. Легкая дымка, но пока не туман, повисла над городом, и Макс решил, что в столь хороший вечерок не грех прогуляться. Он двинул через город, через весь затихший, свернувшийся калачиком Эмпайр Фоллз. По пути ему не встретилась ни одна машина, ни один пешеход, а добравшись до кладбища, он без труда, хотя было темно, нашел могилу своей жены. Не шевелясь, он простоял у могилы так долго, что случись кому пройти мимо по другую сторону высокой кованой ограды, его бы приняли за статую. Чудесная дымка пролилась дождем, но старик с непокрытой головой продолжал стоять у камня с надписью “ГРЕЙС РОБИ” – камня, поставленного его сыновьями, когда их мать умерла, когда Макс загорал во Флориде, на Кисе, вместе с женщиной совсем иной выделки, чем его жена, и сокрушался, что не встретил ее раньше, в самом начале. Странно, почему теперь в компании с Грейс он чувствовал себя таким благодушным, умиротворенным, как никогда при ее жизни, когда надежды и мечты переполняли ее настолько, что на нее было больно смотреть. Стоя, Макс опять вздремнул и проснулся бодрым, хотя и промокшим насквозь. И ему снова захотелось отлить, о чем он вслух оповестил жену и прочих безмолвных спящих. Одним из них был Чарлз Бьюмонт Уайтинг, который, похоже, как великий Хемингуэй (если Хорас не наврал), проснулся однажды утром под впечатлением тщеты своего существования – чувства, Максу неведомого и, скорее всего, недоступного. В жизни столько всякого разного. Включая неприятности иногда, и все же.
Воздвигая памятник на могиле Ч. Б. Уайтинга, располагавшейся по соседству, жена покойного действовала наверняка: придавленному этакой глыбой, ее мужу вовек не выбраться оттуда, куда он угодил. Макс расстегнул ширинку и подумал, что мало кто из его ровесников способен выдать столь ровную, длинную, душеспасительную струю. В возрасте за семьдесят мужчины превращаются в протекшие краны, из которых постоянно, размеренно капает. Но только не Макс, чью простату следовало бы завещать науке.
– Надеюсь, у тебя все хорошо и ты рад промочить горло, – сказал он старине Чарли, пуская струю.
А когда закончил, поднял голову и заметил на макушке памятника каменного кота. Надо же, прежде он никогда его не замечал, хотя не раз воздавал должное Ч. Б. Уайтингу, орошая его могилу. Животное казалось таким живым, что Макс слегка поежился; дрожь куда крупнее пробила бы его, если бы, присмотревшись повнимательнее, он увидел, что кот дышит.
Глава 8
Тем летом Майлзу исполнилось девять, и его взяли в бейсбольную команду “Имперские бумажные гиганты”. Один из самых маленьких мальчиков в команде, почти весь сезон он провел на скамейке запасных, наблюдая, как ребята постарше отважно бросаются за мячом, с какой бы скоростью тот ни летел. Тренер Аасаль выпускал его на поле ближе к концу игры, когда исход был очевиден, – за что Майлз был ему благодарен, поскольку страшно боялся, что команда проиграет по его вине. Когда же он вступал в игру в перчатке, которая была ему велика, и с испуганным выражением на лице, мальчики из команды противников, увидев, как он топчется у второй базы, разворачивались и отбивали мяч левой, понимая, что Майлзу и катящегося по земле мяча не поймать.
Ситуация радикально изменилась в конце июля, когда Майлз чудесным образом поймал мяч. Дело было так: он стоял на своем посту и мыслями был где-то далеко, когда услыхал стук биты и увидел мяч, приближавшийся к нему с такой скоростью, что он даже не успел пригнуться, как он обычно поступал. Мяч, ударившись о внутреннюю сторону перчатки, застрял между полосками кожи, а Майлза закружило, и он плюхнулся на попу. Тем не менее перчатка удержалась на его руке, а мяч в перчатке. “Гляньте, что я нашел”, – прокомментировал тренер Ласаль тоном не столько насмешливым, сколько довольным, а поздравительные хлопки по спине от товарищей по команде приободрили Майлза. Хотя до этого момента бейсбол был для него постоянным источником унижения, игра ему искренне нравилась, и еще больше ему понравилась мысль, что он способен стать достоянием команды, а не обузой, как прежде. Поймав мяч случайно, теперь он не видел причин, чтобы не заняться этим целенаправленно.
Когда мать объявила, что они едут отдыхать на неделю, Майлз согласился только при условии, что он возьмет с собой перчатку. Грейс уверяла его, что на Мартас-Винъярде ему негде будет играть, но Майлз был твердо настроен тренироваться каждый день, хотя бы просто подбрасывать и ловить мяч на пляже. Вдобавок мать призналась, что никогда там раньше не бывала, и Майлз втайне надеялся, что на острове их ждут всякие приятные сюрпризы. Если на Мартас-Винъярде, рассуждал он, полно богатых людей, как говорила мать, значит, бейсбольные площадки там должны быть повсюду в количестве куда большем, чем требуется желающим поиграть. Возможно даже, там есть команды, составленные из мальчиков вроде него, которых приволокли на остров против их воли, да еще в самый неподходящий момент, на второпях спланированный отдых.
Впрочем, оказалось, что его мать была права, в чем Майлз убедился, глядя с палубы парома, входившего, пыхтя, в бухту Винъярда. Выяснилось и другое: мать не до конца понимала, куда они едут, и когда они пришвартовались и маминому взору предстали толпы хорошо одетых людей, приехавших в дорогих с виду автомобилях встречать паром, ее рука потянулась ко рту, как бывало всякий раз, когда мама пугалась либо сознавала, что допустила промах. Более того, казалось, она прикидывала, не остаться ли на пароме и не вернуться ли на нем в тот же день домой, даже не сходя на берег. И не она, но Майлз заметил мужчину внизу на пристани, махавшего то ли им, то ли кому-то, стоявшему рядом с ними. Мужчина Майлзу был совершенно незнаком, но, когда он показал его матери, она замахала в ответ.