Вскоре он услышал, как за его спиной кто-то спускается по тропе на пляж. Он обернулся, полагая увидеть свою разъяренную мать, но по песку шагал Чарли Мэйн в блестящих черных туфлях. На нем были элегантные брюки, и Майлз подумал, что на песок он не сядет. Но он сел.
– Куда подевался мяч? – Майлз указал на волны, и Чарли Мэйн кивнул. – Вы с мамой поссорились? – Майлз не отвечал. – Она ужасно хороший человек, ты же знаешь, – сказал Чарли Мэйн.
– Знаю, – буркнул Майлз, не желая, чтобы ему говорили о том, что он и сам давно знает, и говорил не пойми кто, познакомившийся с его матерью всего два дня назад.
– Она любит тебя.
– Знаю.
– Она просила сказать тебе, что сожалеет и что ей не стоило заводить речь о твоем отце. Это было не очень правильно. (Майлз пожал плечами.) Понимаешь ли, – продолжил Чарли, – все заслуживают шанса на счастье, верно?
– Она счастлива, – вставил Майлз.
– И вдруг в твоей жизни наступает такой момент, когда ты сознаешь, что если не воспользуешься возможностью стать счастливым, то второго шанса может и не быть.
– Она счастлива, – повторил Майлз.
– Вообще-то я говорил о себе, – уточнил Чарли. – Твоя мама из тех женщин… ну, она как солнце, вдруг показавшееся из-за туч. (Майлз промолчал, но ему вспомнилось, какой была его мать, когда распахнула занавески на кухне.) В ее присутствии все кажется новым, необычным. – Когда Майлз снова промолчал, Чарли добавил: – В любом случае я был бы рад, если бы вы двое поужинали со мной сегодня вечером, но решать тебе.
Майлз пожал плечами. Чарли Мэйн кивнул, выждал немного и спросил:
– Что это значит? Твое пожимание плечами? Ладно, – сказал Чарли, когда Майлз повторил жест, – наверное, это значит, что ты не против видеть меня за ужином. Либо это означает, что ты предпочел бы ужинать без меня. Либо ты бы очень хотел, чтобы мир был устроен совершенно иначе, так?
Майлз опять пожал плечами. Чарли Мэйн опять кивнул:
– Ладно. Я усек.
Ели они в ресторане под названием “Важная птица”, и Чарли, как и прошлым вечером, уделял больше внимания Майлзу, а не его матери. Пропаренных моллюсков в меню не было, но Чарли, подмигнув официанту, все равно предложил Майлзу заказать их. Когда их принесли, это была гора моллюсков, с которой трое взрослых не управились бы, и Чарли явно доставляло удовольствие наблюдать, как Майлз пытается свернуть эту гору.
– Вы только поглядите на него, – обратился он к Грейс, старавшейся быть с Майлзом поласковее.
Она улыбнулась и предостерегла Майлза от обжорства, иначе ему станет плохо; в ответ Майлз попросил ее не беспокоиться. И потом, не его же тошнит каждое утро. От этих слов Чарли побелел, и некоторое время за их столом не раздавалось ни звука, если не считать потрескивания пустых раковин, которые Майлз сбрасывал в миску, поданную для этой цели официантом.
Разок-другой Майлзу приходило в голову, что они развлекаются в дорогом ресторане с человеком, разъезжающим на классном спортивном автомобиле, в то время как его отец сидит в тюрьме Эмпайр Фоллз, но эта горестная мысль быстро улетучивалась. Подумывая встать на защиту отца, он тут же припоминал, что Чарли Мэйн говорил о шансе на счастье, положенном любому человеку, и склонялся к тому, что, возможно, он прав. Майлз также понимал, почему мать могла предпочесть, по крайней мере на день или два, осужденному нарушителю общественного порядка компанию мужчины, умевшего извлекать приятные вещи буквально из ниоткуда – Чарли Мэйн их словно из рукава доставал. Сперва известие об аресте отца вызвало у Майлза ужас и стыд, но чем больше он об этом размышлял, тем спокойнее становилось у него на душе. До сегодняшнего дня он, конечно, понимал, что его отец отличается от отцов других мальчиков, но ему никак не удавалось понять, в чем именно. Теперь он понял. Макс Роби – нарушитель общественного порядка. Уж лучше так, чем мучиться подозрениями, а вдруг его отец настолько странный и не похожий на нормальных людей, что все до сих пор теряются в догадках, чем объяснить его поведение.
Лишь поздно ночью, уже незадолго до рассвета, тоска навалилась на него, и он проснулся, сам не понимая отчего. Вроде бы ему снился отец, но подробностей он не помнил, и теперь, лежа в одиночестве в кровати, Майлз чувствовал себя виноватым. Нет, его отец заслуживал лучшего определения, чем “нарушитель общественного порядка”. Он представлял, как взбесится Макс, когда выйдет из тюрьмы и обнаружит, что они уехали, а может, его уже выпустили и он каким-то образом выяснил, куда они уехали. И вот он уже на пути к своей семье, примчится, схватит их за запястья и потащит обратно в Эмпайр Фоллз, в их родной дом, приказывая на ходу вести себя прилично и прекратить жрать улиток. Майлз почти убедил себя в этом, когда в абсолютной тишине за окном спальни послышался шум.
Молочная дымка поднялась над океаном, усиливая звуки, в том числе отдаленное позвякивание бакена. Не вставая с кровати, Майлз раздвинул занавески и долго вглядывался в туман, пока не решил, что ему послышалось, но тут раздался другой звук, шаги на гравиевой дорожке, а затем туман сгустился до темной фигуры, приближавшейся к Майлзу, и наконец превратился в его мать, пробиравшуюся по траве вдоль грязной дорожки. Туфли она несла в руке и сосредоточенно смотрела себе под ноги. Майлз был настолько ошеломлен, что, прежде чем он смог увязать видение матери за окном со своей уверенностью в том, что она спит в соседней комнате, мать подняла голову и глянула прямо на него, лишь тогда он отпустил занавески, и они сомкнулись.
Чарли Мэйн отвез их на паром, всю дорогу он молчал, а высадив, помог сложить вещи в багажную тележку. Затем он сделал так, чтобы человек у трапа пропустил его на борт без билета, в качестве провожающего. Это больше всего поражало в нем Майлза, и ему надолго запомнится умение Чарли устраивать все в лучшем виде и побуждать людей делать для него то, что для кого другого они никогда бы не сделали. Если твоим спутником оказался Чарли Мэйн, ты будешь есть пропаренных моллюсков в ресторане, где их сроду не подавали.
Однако, невзирая на его потрясающий талант, кое-что все же было Чарли не по силам: например, когда они поднялись на верхнюю палубу винъярдского парома, ему никак не удавалось подыскать слова, которые он хотел бы сказать Грейс на прощанье. Майлз видел, как их провожатый мучается, не сознавая в ту пору, что его собственное присутствие лишает Чарли половины слов, а другая половина не годится для того, чтобы выразить желаемое. Грейс, столь блистательная накануне вечером – в белом платье, при искусственном освещении, – в резком утреннем свете выглядела бледной и усталой, да и сам Чарли казался изможденным и неуверенным в себе, и впервые его одежда намекала на несуразно впалую грудь, скрывавшуюся под ней. Он выглядит, подумал Майлз, попросту стариком. Что было странно, поскольку именно таким было его первое впечатление двое суток назад, прежде чем он присмотрелся к Чарли повнимательнее.
Внизу последние пассажиры поднимались гуськом по трапу, последние автомобили загружали в брюхо судна. Совсем чуть-чуть осталось, волновался Майлз, и трап отсоединят, а паром отчалит. В конце концов Чарли Мэйн взял Грейс за руку и сказал:
– Послушайте. Дело в том, что придется подождать.
– Понимаю, – ответила Грейс, отворачиваясь от него и устремляя взгляд на винъярдскую бухту.
– Помните о Пуэрто Валларта.
– Буду помнить.
– Обещайте, что не разуверитесь.
– Вам пора, – указала Грейс на рабочих внизу, принявшихся отсоединять трап.
Он и сам это видел, но задержался на секунду, чтобы попрощаться с Майлзом.
– Может, еще увидимся, – сказал он, протягивая мальчику руку, и когда Майлз пожимал его руку, то заметил огромное пятно от ядовитого плюща под локтем Чарли.
– Чарли, – сказала Грейс.
Трап уже отодвигали. Они посмотрели друг на друга.
– Грейс.
– Знаю, – сказала Грейс. – Знаю. Идите.
И он ушел – подавая знаки и крича рабочим, спустился бегом на нижнюю палубу. Без каких-либо возражений рабочие придвинули трап обратно, и, благополучно сойдя на берег, Чарли пожал руку каждому из них, будто сообща они совершили некий удивительный подвиг. Потом, когда раздался свисток и паром отдал швартовы, Чарли Мэйн стоял у самого края причала и махал им вслед. Он продолжал махать, пока не стал совсем маленьким, делая паузы лишь для того, догадался Майлз, чтобы почесать руку. Майлз не мог не пожалеть его, оставшегося на острове без мази, без всяких средств, способных облегчить его страдания. И вдруг Майлз обнаружил, что матери рядом нет.
Остров полностью скрылся из виду и на горизонте проступила тонкая береговая линия Кейп-Кода, когда Грейс наконец вернулась на палубу. Майлз понял, что ее опять тошнило, и когда мать, измученная, нетвердо ступая, приблизилась к нему, она настолько не походила на фигуру, что материализовалась в утренней дымке, что Майлз подумал, не приснилось ли ему все это. На тот случай, если не приснилось, Майлз, усевшись рядом с матерью, сообщил:
– Я не расскажу папе. Честное слово.
Он был уверен, что она услышала его, но будто бы и не слышала. Она взяла его за руку, и оба не промолвили ни слова, пока паром не зашел в бухту Вудс-Хоула, сильно ударившись о причал, прежде чем замереть на месте.
Они стояли у борта, Грейс вцепилась в перила побелевшими пальцами, потом глубоко вздохнула и сказала:
– Я ошиблась. – Майлз попытался что-то сказать, но мать помотала головой, останавливая его. – Я ошиблась, сказав, что все пойдет по-другому, когда мы вернемся домой… Ничего не изменится. Ничегошеньки.
Он надеялся, что так и будет, но боялся, а вдруг нет. По причалу расхаживал мужчина в бейсболке с эмблемой “Ред Соке”, и Майлз вспомнил, что забыл свою перчатку на тумбочке рядом с кроватью в коттедже. Там, где положил вчера вечером.