– Хорошо бы тебе не забывать о тех потребностях, что возникают к концу месяца, если в первых числах хлестать пиво напропалую, – посоветовал Майлз. – Скажи, пожалуйста, что ты делаешь?
– Твой бардачок не открывается.
– И знаешь почему, папа? Потому что он заперт.
– Заперт? – ошарашенно повторил Макс.
Только вчера он не был заперт, и Макс, заглянув в бардачок, нашел там десятку, что позволило ему дотянуть до зарплаты. Запертый бардачок его явно покоробил. Это все равно что прийти в гости с расчетом на радушный прием и обнаружить, что тебе отвели место в чулане.
– Заперт, чтобы в него не лазили все кому не лень, – уточнил Майлз.
Если Макс и обиделся, виду он не подал. Наклонившись, он водил пальцами под приборной доской.
– Открыть такой замочек раз плюнуть. – В подтверждение своих слов он ударил основанием ладони снизу, и бардачок распахнулся. – Меня этому научил один парень на Кис. – Макс явно гордился тем, что оказался хорошим учеником. – Хочешь, я покажу тебе, как это делается?
Майлз съехал на обочину, заглушил двигатель и, перегнувшись, начал шарить в пасти бардачка в поисках двадцати долларов, которые он положил туда утром на всякий непредвиденный случай. Найдя, сунул купюру в карман рубашки и поехал дальше.
Секунду-другую Макс рассматривал рубашку сына, словно запоминая на будущее точное местонахождение кармана.
– Ты постоянно отказываешься перенимать мой опыт, – вздохнул он. – Пока проживешь все эти семьсят лет, невольно многому научишься. – Майлз промолчал, и Макс добавил: – Или ты думаешь, что уже сам все знаешь.
– Я знаю, что эта двадцатка тебе не достанется, – ответил Майлз, коротко взглянув на отца.
Макс пожал плечами, мол, время покажет, чем напомнил сыну Харпо Маркса; этот комедийный персонаж и не подумал бы оспаривать принадлежность двадцатки, поскольку ему было кое-что известно, о чем ты ни сном ни духом не ведал, когда клал деньги в карман, – к купюре привязана ниточка. Сходство между отцом и Харпо Марксом в тот момент было столь разительным, что Майлз легонько похлопал по карману, проверяя, на месте ли двадцатка.
– Ты бы и ее прибрал к рукам, да? Хотя пять минут назад с тобой расплатились, и деньги еще тепленькие в твоем кармане, но ты только и думаешь, как бы выяснить, не прибавилось ли чего в моем бардачке с прошлого раза.
Макс будто не слышал. Вынув буклет с рекламой недвижимости на Винъярде, он с видом перспективного покупателя принялся изучать дома стоимостью под миллион.
– Не ты ли только что сказал, что мне нельзя забывать о потребностях, которые возникнут в будущем?
Остановившись на красный свет, Майлз отобрал у отца буклет, запихнул его в бардачок и резко захлопнул крышку. Никаких сомнений: Макс и самому Господу заморочил бы голову. И не факт, что Господь сразу понял бы, с кем имеет дело. Оставалось лишь надеяться, что он все же займется Максом первым делом с утра, потому что к концу сегодняшнего дня Макс станет фаворитом на гонках грешников.
– На твоем месте, – поделился своими раздумьями Макс, – я бы начал ухаживать за той калекой, дочкой Уайтингов.
– И ты еще удивляешься, почему я никогда не спрашиваю у тебя совета, – откликнулся Майлз.
Он категорически не желал сообщать отцу, что они с Синди Уайтинг собираются завтра на школьный матч. А вдруг Макс забудет о матче и пропустит его. А потом никто не заметит, что они пришли вдвоем на стадион, и не доложит Максу. А свиньи научатся летать.
Макс помалкивал, пока Майлз не проворонил рытвину и бардачок снова не открылся.
– Если за десять миллионов долларов всего-то надо жениться на калеке, я бы женился.
– Я в этом уверен, папа. А затем ты бы ее бросил.
– Нет, не бросил бы, – возразил Макс, ковыряясь в замке. – Но возможно, под настроение взял бы отпуск разок-другой. – Он закрыл бардачок, но крышка отказывалась держаться. Майлз наблюдал за отцом, пока не зажегся зеленый. – Будь у тебя отвертка, я бы поправил эту штуковину, – заявил Макс.
– Ты уже поправил, папа, спасибо. – Прибавляя скорость на перекрестке, Майлз вспомнил слова миссис Уайтинг о том, насколько легче ему стало бы жить, женись он на Синди. – Окажи мне огромную услугу, больше ничего не поправляй, окей?
Макс положил ногу на ногу и уставился в окно, крышка бардачка покоилась на его колене. С минуту полюбовавшись пейзажем, он опять вытащил буклет с недвижимостью:
– Женишься на калеке и сможешь купить дом, на который ты глаз положил.
– Папа, ты мог бы не называть ее так?
– Как?
– Калекой. Не думаю, что я о многом прошу.
– И как же мне ее называть?
– Например, совсем никак. Собственно, я не понимаю, почему мы вообще о ней говорим. Она нам никто.
– Родня, – не сразу ответил Макс. – Роби и Робидо.
– Не начинай, – предостерег его Майлз. – У тебя еще меньше шансов наложить лапу на ее деньги, чем заполучить двадцатку из моего кармана.
Макс промолчал, и Майлз украдкой потрогал карман рубашки, чтобы удостовериться: старик эти деньги пока не присвоил. Двадцатка издала успокаивающий шелест.
– На Кис я знавал парня, так он всю дорогу называл себя калекой, – припомнил отец. – “Макс, – говаривал он, – врагу не пожелаю стать калекой, а уж тебе тем более”.
– О господи.
– Не злись на меня, это все, о чем я прошу, – сказал отец. – Не я же ее переехал.
– Нет, – подтвердил Майлз, – тебе повезло. Ты сбил всего лишь собачку мэра.
– Ты имеешь в виду, что не повезло. Псина принадлежала не мэру, а его дочке. Выскочила прямо передо мной… – покачал головой Макс, – и ничего нельзя было поделать, даже будь я трезв. Это случилось вон там. – Он показал на тихий зеленый район с некогда первоклассными домами, многие из которых утратили былой лоск. Перед одним из них, принадлежавшим Уолту Комо, стоял знак “Продается”.
– Нет, я имел в виду то, что сказал, – настаивал Майлз. – Если бы это был ребенок, ты бы и в него точно так же врезался. Словом, ты легко отделался.
– Из-за целого выводка детей шума было бы меньше, – сказал Макс. – Можно было подумать, что я и впрямь переехал ребенка, такую они волну подняли.
– Я не…
– Будь жива твоя мать, она бы, как и я, посоветовала тебе жениться на покалеченной девушке. А если бы она посоветовала (Майлз улыбнулся: миссис Уайтинг прибегла к такой же тактике), ты бы женился. И у нас с тобой было бы десять миллионов на двоих.
– Размечтался, – ответил Майлз. – Будь жива мама, деньги достались бы ей и мне. Тебе ничего бы не перепало.
Макс обдумал такую возможность.
– Слушай, ты меня удивляешь. Если я настолько тебе не нравлюсь, то почему ты не заплатишь мне, чтобы я отсюда убрался? И я уберусь, ты же знаешь. С пятью сотнями долларов в кармане я бы рванул на Кис прямо сейчас. А больше мне и не надо.
– Тогда почему ты постоянно звонишь мне оттуда с просьбой прислать денег?
– Ты – мой сын. А значит, должен выручать меня время от времени.
– Папа, – Майлз опять улыбался, – тебе не приходило в голову, что ты путаешь сыновей с отцами? Разве не родители обязаны помогать своим детям?
– Это работает в обе стороны, – сказал Макс.
– Только не в нашей семье, – заверил его Майлз. – В нашей семье помощь идет исключительно в одну сторону, и мы оба знаем в чью.
Макс выдерживал паузу целых десять секунд.
– Пять сотен – все, что мне нужно, – произнес он наконец. – Стоит мне добраться туда, и я в шоколаде. Туристы принимают меня за конка. Знаешь, что такое “конк”?
– Угу. На местном диалекте это бомж, который никогда не моется, верно? Старый пройдоха с крошками в бороде, из тех, что липнут к незнакомым людям, норовя выжать их как губку.
На сей раз Макс молчал двадцать секунд, и Майлз слегка встревожился. Наученный опытом, он знал, обидеть отца невозможно, но иногда ему казалось, что он заходит слишком далеко.
В конце концов Макс рассмеялся:
– Забавно, что ты упомянул губку. Раньше там так называли пожилых ловцов губок – “конки”. Они были греками по большей части. Пожалуй, я мог бы уложиться в четыреста баксов.
За четыреста долларов избавиться от отца на всю долгую зиму – предложение заманчивое, да что там, просто выгодная сделка. Но проблематичная. Во-первых, у Майлза не было этих денег; во-вторых, он хорошо знал Макса. Заплатить Максу, чтобы он уехал, еще не означает, что ты с ним расстанешься на какое-то время. Нет, давать деньги Максу все равно что заплатить шантажисту: убедившись в твоей способности и желании откупиться, он объявится снова, и не раз. В итоге придется либо убить его, либо разориться.
– “Книжный магазин и кафе с прилегающим коттеджем с двумя спальнями. Идаллические окрестности. До города и пляжа легко добраться на велосипеде”, – прочел Макс объявление, подчеркнутое Майлзом.
– Идиллические, – медленно произнес Майлз, поправляя отца.
Сразу после последнего визита в особняк Уайтингов, когда Майлз, пригласив Синди на матч, еще не опомнился от ужаса содеянного, он совершил две ошибки – первую со страха, вторую по забывчивости. Он позвонил риелтору выяснить, какую цену запрашивают за тот дом, а потом записал услышанное прямо над объявлением. Правда, вывел лишь первые три цифры, над которыми теперь, наверное, ломал голову его отец. Разумеется, он не собирался делать какие-либо пометки, но от числа, названного риелтором, у него перехватило дыхание, и он записал три первые цифры, чтобы как-то поверить в реальность происходящего. Не успел он положить ручку, как ему стало предельно ясно: если даже миссис Уайтинг завещает ему “Гриль” и он сумеет его продать, а Жанин с прибылью избавится от их дома, на первоначальный взнос за винъярдскую недвижимость вырученных денег от этих двух продаж все равно не хватит. А если даже ему удастся наскрести на взнос, ипотека задавит его – торгуя книгами и эспрессо, за то жилье ему никогда не расплатиться. Риелтор предложил ему напрямую связаться с нынешними владельцами, чтобы обсудить вопрос о рентабельности магазина, но Майлз, поблагодарив, завершил разговор; ему хватило трех первых цифр, чтобы чувствовать себя так, словно его пырнули ножом.