– Хочешь сказать, что не согласился бы помять такие сиськи?
– Она – жирная дура, вот что я хочу сказать.
– Нет, сиськи, они не жирные. – У Джастина определенно сложилось твердое и неколебимое мнение на сей счет. – Жирным бывает живот, или талия, или бедра. Но сиськи – совсем другое дело.
Заку его абстрактные философские аргументы были неинтересны, как и любые другие соображения Дауна Диббла. Итак, что, если Тик вправду влюблена в какого-то педика из Индианы или Ещегде? Надо ли из-за этого переживать? Зак все сильнее склонялся к точке зрения своего отца о девушках, обитающих на этой земле с единственной целью трахать тебе мозги. “Они не успокоятся, пока не доведут тебя до белого каления, – объяснял отец, стараясь, чтобы Зак понял и про мать, и про то, как начался весь этот сыр-бор, и почему мать от них уехала – давно это было. – Они никогда не выступят в открытую, – продолжал отец, – как сделал бы любой мужчина. Они просто пыряют тебя исподтишка. Раз пырнут, два пырнут, и поначалу ты даже не замечаешь, что из тебя кровь вытекает, а потом, бац, крови стало на кварту меньше, а то и на две. Короче, они не оставляют тебе выбора”, – всегда добавлял отец. И что делать, подаваться в пидоры?
– Сколько поставишь на то, что под его кроватью мы найдем кучу журналов для извращенцев? – спросил Зак.
Такой вариант пришел ему в голову прошлым вечером, и весь день он прокручивал его в уме. Пока они не сыграли в ту игру, Зак считал этого Восса патентованным слабаком. Теперь же он не знал, что и думать, потому что Джастин прав – Джон Восс не дрогнул. Он прижал дуло прямо к своему виску и нажал на курок как нечего делать. Конечно, он извращенец, и тогда все становится на свои места. Наверное, решил, что такому, как он, лучше помереть, и какая, на хрен, разница, раньше или позже.
– Что значит “мы”? Я же сказал, в дом вламываться не стану.
– А мы и не вломимся, у нас ключ есть. Если нас застукают, скажем, что дверь была не заперта и мы просто зашли спросить, не хочет ли наш приятель Джон прогуляться с нами за компанию. Что тут такого?
– Он с катушек слетит, когда узнает.
– Почему? Чего он так боится?
Этот гребаный парнишка, который не дрогнул.
– Может, ему стыдно за свой дом или еще что.
– Стыдно или еще что? То же самое, как Индиана или Ещегде?
– Может, его бабушка из тех сумасшедших старух, что ходят под себя, или бормочут на непонятных языках, или матерятся без продыху. Я тоже не хочу никого знакомить с моими родителями. Мой предок приподнимает полжопы, чтобы пернуть. Его велюровое кресло провоняло так, что близко не подойдешь. Мама спит до полудня, а потом целый день бродит по дому в халате.
– Они тобой тоже гордятся, будь уверен, – сказал Зак.
Низко пригибаясь, они крались вдоль деревьев к обветшалому дому под бледным сиянием почти полной луны. Сидя в машине, Зак сомневался как в разумности своего замысла, так и в собственной отваге, но, двигаясь, он чувствовал себя сильным и целеустремленным. Джастин, слюнтяй, хотел подождать в машине, но Зак заставил его выйти наружу. Если кто-нибудь, проезжая мимо, остановится и спросит, что он тут делает, сидя в автомобиле в полной темноте, Джастин точно наложит в штаны и все к чертям загубит.
– А вдруг у нее есть ружье или еще что? – прошептал Джастин, когда они добрались до группки сосен в двадцати ярдах от заднего крыльца.
– Ружье? У чокнутой старухи, что ссыт под себя и плетет не пойми что?
– Живи я на краю города и без соседей вокруг, я бы ружьем обзавелся.
– Почему ты такой слюнтяй?
Джастин пожал плечами и кивнул на дом:
– И что мне делать, пока ты там?
– А я откуда знаю? Думай о Кэндис и дрочи.
– Ладно, – сказал Джастин с таким видом, будто был готов следовать указаниям Зака.
“Вот она, самая опасная часть моего плана”, – думал Зак, продвигаясь по заросшей лужайке к заднему крыльцу. На этих двадцати ярдах он был как на ладони, в лунном свете лужайка просматривалась и с дороги, и из дома. Может, женщины и правда загадка, но для Зака страх был задачкой потруднее. То, как страх возникает и исчезает. И каждый раз совершенно непонятно почему. Вот в чем заключался реальный смысл той игры, поэтому он ее и выдумал. Когда револьвер пустой и ты знаешь об этом, когда ты вынул все пули и дважды проверил, не пропустил ли чего, понятно, что эта гребаная штуковина в тебя не выстрелит. И, наверное, это единственное, что ты твердо знаешь в тот момент, когда нажимаешь на курок. Почему же тогда тебе так трудно нажать? Почему, если ты не хренов малец Восс, ты вздрагиваешь?
Теперь он жалел, что включил Восса в игру. И почти жалел, что вообще ее придумал. Поначалу было забавно смотреть, как ребята начинают истерить, когда ты прижимаешь дуло к виску. Хуже всего было с Тик. Он понимал даже тогда, что ее нельзя брать в игру, но Зака понесло, и он пригласил ее – и она взвилась до потолка, хотя такой реакции он точно не ожидал. Потом он показал ей, что револьвер пустой и никакой опасности не было и нет, отчего она рассвирепела еще сильнее и не разговаривала с ним, пока он не пообещал больше не играть.
И жалел теперь, что не сдержал слово. Обещание он нарушил, надеясь, что это вернет ее, когда она поймет: он опять принялся играть из-за того, как она с ним обращается. В итоге сам же и напоролся. Он понимал, что это глупо, но, глядя, как слабак Восс не дрогнув жмет на курок, он почувствовал, что облажался. Две ночи подряд он не спал, и как тут заснешь, если этот гребаный парень поднял ставку до предела, когда следующий шаг – оставить в барабане одну настоящую пулю, и тогда они посмотрят, кто и чего реально стоит. В нем крепла уверенность в необходимости этого жуткого шага, и отчасти он был этому рад. Другая же его часть, та, что не давала заснуть в ночи, была напугана, и, возможно, даже больше, чем испугавшийся до смерти гомик из Фэрхейвена со своими липовыми головными болями. Но с другой стороны, рассуждал Зак, пробираясь бесшумно по лужайке к крыльцу, может, в этом доме хранится что-то такое, чего Джон Восс боится больше любого оружия.
У самого крыльца нога провалилась во что-то мягкое, и он резко подался вперед, чтобы не упасть, а подавшись, наткнулся на какой-то железный прут, торчавший из земли. Еще чуть-чуть – и он бы рухнул на этот штырь. Голень жгло, и под порванными джинсами он чувствовал теплую кровь.
Сперва он подумал, что ступил в темноте в яму для игры в подкову, но затем обнаружил толстую цепь, пристегнутую к верхушке штыря, и на другом ее конце вполне могла оказаться большая собака – во дворе или в доме. Мысль о возможном наличии злобного пса до сих пор не приходила Заку в голову. Не успел он подумать, что его план вырисовывается слишком стремным, как скользнул подошвой по чему-то гладкому и подобрал с земли, вопреки всем законам вероятности, именно то, что ему было нужно на случай, если собака существует, – бейсбольную биту.
Он поднялся на крыльцо, стараясь ступать как можно тише, верхняя ступенька скрипнула, и Зак съежился в предчувствии раскатистого лая, но ничего не последовало. Он помедлил у двери, прислушиваясь, но в доме было абсолютно тихо, и спустя минуту Зак, прислонив биту к стене, вынул из кармана связку ключей, открывающих, как любил похвастаться его отец, любую дверь в графстве Декстер.
Минут через пять Джастин Диббл решил, что совет, данный его другом, пусть и в шутку, не такая уж плохая идея, и, расстегнув ширинку, принялся за дело. Процесс занял некоторое время, к тому же Джастину пришлось прерваться, когда автомобиль, направлявшийся в Фэрхейвен, замедлил ход, поравнявшись с припаркованным в глубокой тени красным “камаро”, но затем опять прибавил скорости. Джастин едва успел закончить, когда услыхал шум и увидел темную фигуру, бежавшую рысцой по лужайке; он торопливо привел себя в порядок, прежде чем из-за сосен появился Зак. Джастин боялся, что его друг догадается, чем он тут занимался, и зря. Мыслями Зак явно переключился на что-то другое, и даже в мутном свете луны было видно, как горят от возбуждения его глаза.
Но сказал он лишь:
– Это ТАК НА ХРЕН ЗДОРОВО!
Глава 25
Тик узнала кое-что интересное о миссис Роудриг. Например, ее любимый художник – Билл Тейлор, у которого есть своя передача на местном канале под названием “Рисование для релаксации”. Тейлор специализируется на старых весельных лодках и скалистых берегах штата Мэн, и на большинстве его картин обычно присутствует и то и другое. Поразительно, но он умудряется нарисовать картину целиком, от начала и до конца, всего за час отведенного ему на ТВ времени, а когда он пишет с натуры, а не с фотографии или открытки, он вдобавок тратит какое-то время, чтобы установить мольберт. Работать он предпочитает с акварелью, честно признаваясь, что масло замедляет процесс. Он всегда держит наготове портативный фен для волос, чтобы подсушивать свеженаложенную краску ради экономии драгоценных секунд.
По правде говоря, Тик нравится смотреть по телику, как работает Тейлор, и она не может не восторгаться тем, как он, по его собственному выражению, “атакует холст”, – она понимает: ей есть чему у него поучиться. Если у нее мазки робкие и часто боязливые, кисть Билла Тейлора, похоже, никогда его не огорчает и даже не пробуждает сомнений. Тик кажется, будто его рука, запястье, ладонь, пальцы – все вместе продолжение его глаза либо его воли. Когда Тейлор все же ошибается, он лишь говорит, хохотнув: “Ничего страшного. Мы разберемся с этим попозже”, и можете не сомневаться, этот разберется.
Тик знает, что ей еще предстоит раскрыть множество секретов, и она ждет не дождется того дня, когда освоит десятки приемов, волшебным образом трансформирующих ошибки в удачу. Но больше всего ей хотелось бы перенять манеру поведения Тейлора. Ибо ничто в ее жизненном опыте не предполагает, что ошибки могут исправляться сами собой, постепенно, со временем, и, уж конечно, не в течение часа. Куда чаще ошибки вызывают оправданную тревогу, будучи наиболее неистребимыми на ее холсте.