о объяснить – да и понимал ли он это сам? – его нарастающее отчуждение от своей семьи. Познакомившись поближе с родителями соседа по комнате и увидев, как они любят друг друга, Майлз впервые со всей ясностью осознал, что брак его родителей, никогда не походивший на союз, освященный свыше, был чем-то вроде унылой пародии на семью, и в итоге он разозлился на мать. Он бы и на отца разозлился, но что толку: Макс, во-первых, не заметил бы его злости, а во-вторых, ему в любом случае было плевать.
Но чувства Грейс можно было задеть, и он задевал, тонко намекая различными способами, какой дурой надо быть, чтобы не уйти от Макса. Подразумевая, что настолько глупая женщина, вероятно, заслуживает подобной участи. И вряд ли разрыв стал бы большим несчастьем, чем сохранение брака. Он даже собирался сказать матери, что лучше бы она сбежала с тем Чарли Мэйном, с которым они познакомились на острове. По крайней мере, вдвоем они могли бы быть счастливы, теперь же мучаются все. Кроме Макса, разумеется; в любом сценарии Макс оставался сам по себе.
Грейс, однако, на поводу у сына не пошла и не заявила, что пожертвовала своим счастьем ради него и младшего брата, – Майлз, что-то подсказывало ему, так бы и ответил, окажись он на ее месте. Но самое странное, Грейс лишь улыбалась, когда он корил ее за то, что она не уходит от Макса.
– Что ты хочешь этим сказать, Майлз? – спросила она, и он немедленно понял, к чему она клонит.
Как бросить человека, который редко бывает рядом? И зачем, в таком случае?
– По-твоему, я должна была с ним развестись?
Ну да, именно это он и имел в виду, хотя, судя по его дернувшемуся плечу, еще и многое, многое другое. Мать не отвечала, но лишь глядела на него, терпеливо дожидаясь, пока наконец ему не откроется истина, а затем услужливо облекла эту истину в слова:
– Ты когда-нибудь видел мужа и жену, живущих настолько врозь, как твой отец и я?
Она будто добивалась, чтобы он понял: зря он ее винит – она сделала ровно то, чего он от нее хотел. Не только оставила ту жизнь, что, как ему виделось, загоняла ее в угол, но и обрела новую полноценную семью – или он этого не заметил? И тут его осенило: не первая, но именно вторая семья Грейс была подлинным источником его смятения. Каждый раз, приезжая скрепя сердце домой на каникулы, он отмечал все большее отсутствие матери, даже когда она была дома. Словно они оба уехали учиться в колледж Св. Люка, а не только он один. И если его настоящая жизнь ныне протекала в Св. Люке, настоящая жизнь его матери разворачивалась за рекой в компании миссис Уайтинг и ее дочери. Еще учась в старшей школе, Майлз предчувствовал нечто подобное, но всерьез в это не вникал, потому что на поверхностный взгляд ничего вроде бы не изменилось. Отец, насколько Майлз помнил, вечно был либо в отъезде, либо на пути к ближайшей распивочной.
Но со временем кое-что изменилось: Грейс больше не пеклась о своей первой семье. И словно не задумывалась о том, какие беды влечет ее отсутствие. Прямо на ее глазах Дэвид из болезненного, покладистого ребенка превратился в здорового, рассерженного, проблемного подростка – трансформация, вызывавшая у Грейс недоумение и печаль, но не побуждавшая ее к принятию мер. С каждым последующим визитом в Эмпайр Фоллз Майлз все яснее понимал: его брат, в сущности, брошенный ребенок, вынужденный разрабатывать свои собственные стратегии выживания, и среди прочих – подражание беззаботному равнодушию и самодостаточности отца. Глядя на Дэвида, Майлз мог с уверенностью предположить, что его брат из тех ребят, что каждую осень фигурируют в сложных профессиональных соглашениях между преподавателями. Учитель, которому достался Дэвид Роби, потребует компенсации в виде двух-трех хороших учеников, и при этом сам их выберет. “Он лишь пытается привлечь к себе внимание”, – сказала Грейс директору старшей школы, когда у Дэвида начались проблемы, а затем усугубились, чтобы наконец стать совсем уж серьезными. То же самое она повторила Майлзу по телефону, рассказывая об очередной выходке его брата. Она казалась искренне растерянной и огорченной, но как бы отстраненной, словно речь шла о племяннике, которого она всегда обожала, но ведь в конце концов, ответственность за него несет ее сестра, а не она.
И того, что происходило с ней самой, Грейс тоже, видимо, не сознавала. Менялись времена года, и Грейс все больше усыхала, своей бестелесностью напоминая призрак. Когда Майлз спросил, не заболела ли она, Грейс ответила, что у нее всего лишь ранняя гормональная перестройка. С женщинами такое бывает. Тревоги это у нее не вызывало, напротив, Грейс была почти благодарна эксцессу природы. Неужели каких-то десять лет назад эта женщина ослепляла своей красотой, неужели это на нее, одетую в белое летнее платье, засматривались все мужчины на Мартас-Винъярде? Грейс, казалось, напрочь позабыла ту женщину, и одного этого было достаточно, чтобы повергнуть Майлза в глубокое уныние. Достаточно, чтобы он выдумывал отговорки, лишь бы не появляться дома. Достаточно, чтобы податься, будь у него такая возможность, в программу защиты свидетелей. Он тогда еще не понимал, что колледж и был такой программой.
– Она будет в ярости, – предупредил он миссис Уайтинг по телефону, когда они обо всем договорились.
Утром он первым делом пойдет к декану, объяснит ситуацию и возьмет академический отпуск. Миссис Уайтинг пришлет за ним машину, и во второй половине дня он уже будет сидеть у постели своей матери. Грейс пока останется дома, продолжая курсы терапии и облучения, начатые полтора месяца назад, – как мать могла не сказать ему об этом ни слова? – но со временем ее перевезут в одноэтажную асьенду миссис Уайтинг, где за ней будет легче ухаживать. Ни у Грейс, ни у кого-либо из Роби не было медицинской страховки с тех пор, как закрыли рубашечную фабрику и Грейс потеряла работу, но миссис Уайтинг велела ему не беспокоиться о счетах за лечение. Старый Роджер Перри, как выяснилось, был тоже болен, и ему требовалась помощь в “Имперском гриле”. Если Майлз, постепенно освоившись, возьмет управление рестораном на себя сроком примерно на год, пока не найдут и не подготовят нового менеджера, миссис Уайтинг позаботится о том, чтобы Грейс ни в чем не нуждалась. Позднее он, разумеется, вернется в колледж и получит свой диплом.
– Она возненавидит нас обоих, миссис Уайтинг. Вы это понимаете?
– Дорогой мой, вам всегда было свойственно находить очень странные причины для беспокойства, – ностальгическим тоном ответила старуха. Майлз понятия не имел, что означает эта фраза, но спросить побоялся. – Сперва ваша мать, несомненно, рассердится, но ненависть к вам в ее сердце никогда не поселится. Ненавидит ли она меня — вопрос и вовсе праздный, согласны?
– Как насчет?..
– Моей дочери? – догадалась миссис Уайтинг, обнаружив сверхъестественное чутье, по мнению Майлза. – Конечно, она хочет приехать. Вы же знаете, как она привязана к вашей матери. Куда сильнее, чем ко мне, сказала бы я. А когда она узнает, что вы приезжаете… Однако пусть пока остается в Огасте, если вас это больше устраивает.
– Миссис Уайтинг, при чем тут я?
Ответом ему было молчание. Означающее, что ему не следует задавать вопросы, на которые не хочет получить ответ.
– Как я понимаю, ей стало лучше? – отважился продолжить тему Майлз.
Прошлым летом в ресторане на Род-Айленде ему вручили конверт с его именем и адресом, выведенными мелким четким почерком матери. В единственный, свернутый пополам листок светло-зеленой писчей бумаги (Синди не очень хорошо себя чувствует. Открытка от тебя была бы как нельзя кстати.) была вложена газетная вырезка. В некрологе Ч. Б. Уайтингу, напечатанном в “Имперской газете”, говорилось, что мистер Уайтинг, недавно вернувшийся из Мексики, погиб в своем доме в результате несчастного случая: оружие, которое он чистил, неожиданно выстрелило.
Правду Майлз узнал лишь два месяца спустя. Он приехал домой на День труда – это был его самый короткий визит, поскольку на следующий день начинался учебный год в Св. Люке, – и упомянул в разговоре с отцом несчастный случай с Ч. Б. Уайтингом.
– Несчастный случай? – буркнул Макс и осклабился: – Когда приставишь заряженную пушку к голове и нажмешь на курок, дырка, проделанная пулей, – не несчастный случай.
И Майлз начал припоминать. В некрологе и в материнском письмеце что-то показалось ему странным, но тогда он сразу же выбросил это из головы. Такая трагедия, и к тому же непосредственно затронувшая ее вторую семью, и Грейс столь скупо об этом написала? Это было на нее не похоже. И задумайся он – подметил бы кое-что еще. Некролог был длинным, как и приличествует важной шишке, на всю газетную полосу. В шапке второй полосы было напечатано “Ч. Б. УАЙТИНГ" – жирным шрифтом, каким обычно подписывают фотографии, однако ни прочитав письмо матери, ни узнав от отца о самоубийстве, выданном за несчастный случай, Майлз не задался вопросом, с какой стати мать вырезала фото. В конце концов, Майлз этого человека никогда в глаза не видел и не отличил бы его, как любил выражаться Макс, от любой другой сволочи.
– И на каком основании вы решили, что ей стало лучше? – ровным тоном осведомилась миссис Уайтинг.
– Мама написала мне…
– Ах да, конечно. Но ведь ваша мать привязана к моей дочери не меньше, чем Синди к ней. Если бы пожелания здоровья исцеляли, люди со всего мира ездили бы к Грейс, а не в Лурд.
Майлз грустно улыбнулся. Эта женщина сохранила способность ошарашивать его. За три с половиной года в Св. Люке он не встретил никого, хотя бы отдаленно напоминавшего миссис Уайтинг.
– Миссис Уайтинг, – сказал он после паузы, – я должен извиниться перед вами.
– За что, дорогой мой?
– Я не часто приезжал домой в последние годы, но, когда приезжал, мне следовало навещать вас.
– Что ж, не переживайте, – ответила она, не оспаривая, впрочем, сути его извинений. – Теперь вы долго пробудете дома. Не правда ли, дорогой мой?