айно или же по причине злой шутки художника. Похоже, на нее никто не желал смотреть. Все глаза направлялись, скорее, на Дитя и его молоденькую Мать – с озабоченностью, а возможно, даже с нарождающимся желанием предоставить помощь и поддержку.
Войнич вздохнул. Все это казалось ему неэстетичным, буквально уродливым, шокирующим, но вместе с тем и провокационным – ничего удивительного, что картина порождала эмоции и занимала внимание лечащихся.
Наружу они вышли довольно-таки продрогнув. Стояло одно из тех осенних воскресений, довольно-таки прохладных. Из земли исходил интенсивный запах, который распирал ноздри и впадал в легкие, чтобы попялиться и там: А чего это у нас тут имеется? А дождемся ли мы зимы?
Ветер шевелил только лишь верхушки деревьев, и уже чувствовалось, что где-то, за горами, за лесами зима готова вот-вот начаться. Войничу вспомнились выставленные перед зданием пансионата лыжи, которые Раймунд собирался обработать специальной мазью, изготовленной из животного жира.
Поскольку по воскресеньям процедуры не проводились, все свернули на традиционный пешеходный маршрут и, вместо того, чтобы идти на полдник, зашли в кафе Zum Dreimädelhaus. Это было уютное заведение со стенами, выложенными дубовыми панелями, украшенными видами гор, оленей и охот. Здесь пахло кофе и горячим вином.
- А может рюмочку чего-нибудь покрепче?
Вежливый официант с голубыми глазами сдвинул столики, и теперь они могли ораторствовать и дальше. Лишь бы они только слушали один другого. Слишком длительное пребывание в кафе было запрещено врачами по причине несвежего воздуха и густого дыма. Так что у всех имелось чувство вины, которое портило им вкус вполне даже хорошего местного пива.
Тило уселся рядом с Войничем и заказал себе вербену с медом. Сам Войнич был нерешителен, в конце концов, он заказал то же самое, что и остальные мужчины, то есть пиво, хотя особо его и не любил.
- Ты на кладбище был? – спросил его вполголоса Тило.
Войнич без особого внимания кивнул, читая меню, особое внимание посвящая разделу "десерты".
Тило ожидающе поглядел на него.
- Видел?
Мечислав не понял. Он понятия не имел, что Тило имеет в виду.
- Что видел?
Тило глянул куда-то в потолок с явным раздражением.
- Ничего ты не видел, - только и заявил он.
Они занялись пивом и дрожжевыми булочками с квашеной капустой.
Нынешний вид кафе Zum Dreimädelhaus
- Нет ли у тебя впечатления, - спросил Тило, склонившись к Войничу, почти касаясь своим лицом его воротника, - что все у нас здесь путается? Мы не помним, что говорили в предыдущий день, и на чем закончили? И на чьей стороне выступали, кто был нашим противником, а кто союзником в разговоре?
Войнич, которого этот вопрос застал врасплох, задумался. Ну да, Тило был прав. До сих пор Мечиславу казалось, что все это проблема нового места и избытка впечатлений, переполненного обязанностями дня – и потому-то нет времени на то, чтобы спокойно все обдумать.
- В моем случае, это может быть проблемой с акклиматизацией… - с надеждой ответил он.
- Да нет же, мы здесь уже несколько месяцев, - не согласился Тило. – Здесь ты впадаешь в странное состояние мыслей.
На это Войнич уже ничего не сказал. Когда официант нес на подносе бокалы с пивом и чайничек с чаем, искусно лавируя между столиками, Тило отозвался шепотом:
- Гляди, все это когда-нибудь будет забыто, все. Посмотри, все это исчезнет.
В кафе зашла какая-то веселая компания. Шум нарастал, подавляя индивидуальные разговоры. Он заглушил даже герра Августа. Чтобы тебя услышали, следовало повысить голос. Поэтому они направились к выходу.
Возвращаясь в пансионат, все уже чувствовали первые признаки пополуденного голода. Смеркалось, близилось время ужина, а з главного здания санатория доносились аппетитные запахи жаркого. После кружки пива Войнич чувствовал легкое головокружение, он шел сзади и слышал только обрывки разговоров, которые вели идущие впереди мужчины:
- …в Бергланде пиво получше…
- …интересно, а что Вилли приготовил нам сегодня на ужин?
- …нанял ли он, наконец, кухарку? Или нам придется есть все эту еду для лесорубов?
- …когда в курхаусе освободится место, вы сами увидите, что ужины там тоже лучше…
- …и здесь никак не удается сэкономить…
- … а в Нойес Хаус за комнату с питанием было бы столько же, что в курхаусе…
Когда Войнич подошел поближе, дискуссия прояснилась и возвратилась к иконе.
- …мне это не позволяет перестать думать о том, что женщина и вправду была одарена природой великой силой рождения, но она же полностью лишена контроля над этой силой. Всегда ее должно поддерживать в этом нечто большее, какой-то естественный закон, какой-то общественный порядок, некая моральная гармония. Как раз этим Эмерентия и является! – клевал воздух Август.
- …потому что тело женщины принадлежит не только ей одной, но человечеству, - это уже говорил Лукас, несколько раздраженный тем, что они не выпили еще по кружечке. – А поскольку она рожает, и сама является общей собственностью, эта ее способность к рождению не может рассматриваться в качестве ее при-ват-ной черты, - подчеркнул он слово, после чего вежливо поклонился какой-то паре, мимо которой они все проходили. – Будучи собой, женщина одновременно принадлежит нам всем.
- Да, тут вы правы, - отозвался неожиданно Фроммер, склоняясь вперед, словно бы высматривая на тротуаре белые грибы. – Ее идентичность и предметность одновременно касаются ее тела, это очевидно. Только я хочу сказать о некоторых умственных и духовных чертах женщины.
- И что же вы имеете в виду? – хотелось вежливо узнать герру Августу.
- В философском смысле мы не можем считать женщину целостным, законченным субъектом, каким мужчина является сам по себе. Это приводит к тому, что женщина может развиваться и сохранять собственную тождественность в пространстве мужчины. Это он придает границы ее тождественности.
- Но тогда ее станут рассматривать как предмет! – обеспокоился Тило.
Перед ними неожиданный порыв ветра закрутил кучку листьев в небольшую воздушную трубу, трубочку, всего лишь свисток.
- Это правда, и это следует признавать: как предмет. Только ведь никто не будет настолько глуп, чтобы не признавать некоторой степени женской субъективности. Когда глядишь в лицо женщины, то следует признать, что она, все же, является чем-то особенным, индивидуализированным и субъектным. Правда? Но с другой стороны: ее тело, а, следовательно, и она сама, принадлежит всем, поскольку является сосудом, из которого берутся люди, так что тело женщины, ее живот, ее матка принадлежат человечеству.
- А что означает "человечеству"? – хмуро отозвался Лукас. – Это значит: кому? Мне все это напоминает социалистов, когда они говорят про "государственную собственность". Государственную, это же чью? Чиновников?
Воздушная трубка оказалась предсказанием ветра, который – однако! – прорвался сюда, в безветренные регионы Гёрберсдорфа и ударил в них с приличной силой. Войнич поднял воротник и заслонил рот кашне.
- Вы уж извините, молодой человек, - сказал, придерживая свою шоколадного цвета шляпу, герр Август, который ведь был социалистом, - женщина, конечно же, должна иметь свои права, но она никогда не должна забывать, что принадлежит к обществу, которое призывает государственные структуры для слежения собственных интересов, то есть, если логически рассуждать, хм, хм, государство может распоряжаться. Это правда. Государство могло бы определять ее общественные роли, требования к ней, но еще, а может – прежде всего – прослеживать за ее правами, как людской единицы.
- В том числе выборными? – провокационно спросил Лукас.
- Ну, думаю, что и для этого придет время. Я имею в виду просто права на жизнь в спокойствии, без голода, право на медицинскую опеку, на свободу в общественных и моральных рамках.
Ветер поднимал с земли листья и веточки, он был холодным и резким. Все уже подходили к Пансионату для мужчин.
- Вы сказали, что мужчина формирует как бы индивидуальную тождественность женщины. Государство, в свою очередь, формировало бы ее общественные роли… - обратился Август к Фроммеру.
- А церковь – ее духовную жизнь, - саркастически прибавил тот. – Лично я здесь полностью стою на стороне женщин. Не знаю, слышали ли господа, но один из ранних соборов рассматривал дело женской души. Тогда, в раннем средневековье, не было столь очевидным, что женщины обладают душой. Да, да…
- Ну, иногда, глядя на мою экономку… - начал с иронией Лукас, но предложения не завершил.
- В любом случае, после множества дней совещаний, было предложено тайное голосование…
- И? – Войнич уже не мог дождаться конца этой истории.
- И оказалось, что разница была всего лишь в один голос. Представляете, господа, в один голос!
- Но в чью пользу? – нервно спросил Мечислав.
- Что, конечно же, душу имеют. Вы же в этом не сомневаетесь?
После чего прибавил:
- Я часто задумываюсь над тем, кто был тем епископом, который перевесил весы.
Они наняли повозку за три марки и поехали в Лангвалтерсдорф на кладбище.
Войничу пришлось подавить в себе чувство дискомфорта за то, что пришлось пропустить Strahlendusche, водные процедуры, за которые он платил дополнительно. Если бы отец узнал об этом!... Но, с другой стороны, он нуждался в глотке свежего воздуха, в выезде за пределы долины; она уже начала доставать его своим безветрием и неподвижностью. А кроме того, какое же это было удовольствие: побыть с кем-нибудь молодым, с кем-то в его возрасте. Они начали дурачиться. Сегодня, казалось, Тило находился в великолепной форме уже идя на остановку, но потом, когда они уже уселись в повозку и тронулись, Тило притих, наверное, потому что всегда заслонял рот шарфом. Он боялся холода.
- Ты чувствуешь то же самое? – не очень-то разборчиво спросил он. – Нет большего удовольствия, чем поездка на кладбище, правда?