В конце концов, он протянул руки к стоявшим на самой нижней полке кожаным шнурованным башмакам. Размер подходил. Только в самом начале Мечислав чувствовал дискомфорт, башмаки тесно обнимали его стопу, слегка давили в подъеме, но через минуту ступня приспособилась к обувке. Тогда он надел второй башмак и стал высматривать остальные части одежды.
В своих мыслях, словно в окнах огромной комнаты, он увидел какие формы примет его будущее. Возможностей было так много, что Войнич почувствовал взбирающуюся в нем силу. Слов он не мог найти, в голову приходили только немецкие "Ich will", но тут было нечто большее, что выходило за пределы обычного "я". Войнич чувствовал себя умноженным, многократным, многоуровневым, составным и сложным, будто коралловый риф, словно грибница, истинное существование которой проходит под землей.
О да, он мог бы остаться здесь после всего того, что произошло, и даже, в связи с неотвратимым отсутствием самого Опитца, взять на себя его функции – управлять пансионатом он наверняка бы научился, в своем дневничке у него были записаны все ужины, неплохие меню, которые можно было готовить вечер за вечером. Вместе с Раймундом они ходили бы по грибочки в колпачках, заливали их спиртом и производили Schwärmerei. Доктор Семпервайс, наверняка с некоторым сопротивлением, но должен был бы признать, что болезнь прошла, что ее, словно горстку пыли, сдуло дыхание тунчи.
Можно было вернуться во Львов, к отцу и дяде, и там устроить собственное существование в водопроводно-канализационной инженерии, предаваясь, ради подкрепления сердца, какому-нибудь коллекционированию.
Все, и белье, и платье, было как на него сшито. Теперь он схватил свой старый жакет, который теперь должен был послужить в качестве короткого пальтишка.
Полное решение пришло на пространстве в несколько ступеней, когда Мечислав спускался вниз и увидел себя в единственном крупном зеркале этого дома. По сути дела, он остался тем же самым человеком, только по-другому приготовленным; можно было бы сказать: иначе поданным, под другим гарниром. Сейчас он походил на ту женщину в большой шляпе, которая возбуждала в нем такое волнение, и по которой он так тосковал.
Паспорт, найденный в комнатке покойницы, ясно заявлял, что с этого момента он станет Кларой Опитц, чешкой по национальности, обитательницей гмины Фридланд в Нижней Силезии, которая, собрав свой чемодан, отправилась на прогулочную аллею, где обычно останавливался экипаж, что отвозил лечащихся на вокзал в Диттерсбахе. В другой руке она несла прямоугольный сверток, завернутый в газеты и перевязанный шнурком. Какой-то вежливый господин помог ей занять место. Шляпка несколько мешала, и пришлось перевязать ее платком.
Когда экипаж проезжал мимо дома в самой средине деревни, она увидела их снова, фрау Вебер и фрау Брехт. На этот раз метелками из веток они сметали снег из-под дверей. Увидав ее в экипаже, они прервали работу и, опершись на метлы, со всей серьезностью провожали ее взглядами. На какое-то мгновение ей показалось, будто бы увидала тень той, третьей, во всяком случае, ее толстый палец на фрамуге двери, и ей вспомнилось, что она увидела на картине де Блеса.
Клара кое-что вспомнила еще, поэтому сунула руку в карман жакета и сразу же нашла там бобовое зернышко, которое подняла в самом начале своего пребывания в Гёрберсдорфе, как раз здесь, перед домом старух. Должно быть, она совершенно позабыла о нем – выходит, она носила его все время жизни здесь и даже не знала о нем. Прежде чем экипаж двинулся, с какой-то уленшпигелевской радостью она подбросила боб кверху, чтобы он смог попасть прямиком ей в рот.
ЭПИЛОГ
Ничего, подобного тому, о чем мы здесь рассказали, больше не случилось. Война успокоила наши аппетиты.
Туберкулез практически перестал существовать, благодаря сыворотке БЦЖ, применяемой с двадцатых годов ХХ века.
Клара Опитц поселилась в Мюнхене, где работала в кухне госпиталя. В 1917 году она очутилась на фронте, в Бельгии, где служила в полевом госпитале. После войны она выехала в Берлин, где все ее следы пропали. Но кто-то настаивал, будто бы видел Мечислава Войнича на могиле отца во Львове под самый конец двадцатых годов. И что одет он был в английский твид.
Доктор Семпервайс, призванный в армию, погиб в самом начале войны под Краковом, а его знаменитый, или, точнее, знаменитую, "мерседес" реквизировала армия.
Раймунд взял в свои руки Пансионат для Мужчин, и ему удавалось с успехом вести его еще несколько лет, пока его не свалила любовь к спиртному, заставившая его однажды уйти в горы и уже никогда не вернуться. Пансионат был взят в аренду и даже более или менее функционировал; после второй мировой войны он был национализирован и перестроен в дом для четырех смей. До нынешнего дня он стоит в Соколовско, поскольку так после войны был назван Гёрберсдорф[35].
Вальтер Фроммер, победив туберкулез (хотя, возможно, правда и то, что он никогда им и не болел), жил долго, а умер от голода и переохлаждения во Вроцлаве во время осады Фестунг Бреслау в 1945 году. Место его упокоения неизвестно.
Жизнь Августа Августа оборвалась в Гёрберсдорфе 11 июля 1914 года; здесь же он и был похоронен на кладбище в Лонгвальтерсдорфе.
Лонгин Лукас скончался в Гёрберсдорфе 3 сентября 1914 года, покоится он неподалеку от могилы Августа. Их там можно посетить, лучше всего – зимой, когда буйная растительность не прячет обветшалых надгробий и не закрывает надписей на камнях.
А мы? А мы здесь всегда.
СЛОВАРИК СОВРЕМЕННЫХ НАЗВАНИЙ МЕСТНОСТЕЙ
Бреслау – Вроцлав
Глатц – Клодско
Гёрбеберсдорф - Соколовско
Хиршберг – Оленья Гора
Фридланд ин Нидершлезен (Фридланд в Нижней Силезии) – Мерошув
Лангвалтерсдорф – Унислав Силезский
Нойе Роде – Нова Руда
Нидер Вюстегерсдорф – Глушица
Вальденбург – Вальбжих
АВТОРСКАЯ ЗАМЕТКА
Все мизогинические взгляды относительно женщин и их места в мире являются парафразами текстов следующих авторов:
Аврелий Августин, Уильям С. Берроуз, Бернард Клюнийский, Джозеф Конрад, Чарльз Дарвин, Эмиль Дюркхайм, Генри Филдинг, Зигмунд Фрейд, Генри Райдер Хаггард, Гесиод, Катон, Джек Керуак, Дэвид Герберт Лоуренс, Чезаре Ломброзо, Уильям Соммерсет Моэм, Джон Мильтон, Фридрих Ницше, Публий Овидий Назон, Платон, Эзра Паунд, Жан Расин, Франсуа де Ларошфуко, Жан-Поль Сартр, Артур Шопенгауэр, Уильям Шекспир, Август Стриндберг, Джонатан Свифт, Олджернон Чарльз, Суинберн, Симонид из Кеоса, Тертулиан, Фома Аквинский, Рихард Вагнер, Франк Ведекинд, Джон Уэбстер, Отто Вайнингер, Уильям Батлер Йеатс.
(…)
Огромная благодарность Ежи Марку и Уле Ососко за помощь в наиболее тщательном воспроизведении Гёрберсдорфа.
ЗАМЕТКА ПЕРЕВОДЧИКА
А что же с картиной Херри мет де Блеса? Откуда она взялась и куда девалась? Книга не дает на эти вопросы ответа. Как уже отмечалось в подписи под иллюстрацией, в настоящее время она экспонируется в Музее Искусств в Цинциннати (США). Приобретена картина была в 1944 году у И. и Эй. Зильберман (E. and A. Silberman), идентифицированных American Art News в качестве покупателей "Riabouchinsky Old Masters Sale," vol 14, no. 30, April 29, 1916, p. 5.; картина была включена для продажи в American Art Galleries как часть коллекции "Примитивистов и старых мастеров", принадлежавших Николаю Рябушинском, ранее в коллекции князя Голенищева-Кутузова (26 апреля 1916 г., лот 28). Ранее она репродуцировалась и приписывалась Иоахиму Патиньеру (коллекция графа А.А. Голенищева-Кутузова в "Художественные Сокровища России", 1903 год, 33 9-12, стр. 370). Здесь имя художника транскрибировано так, как было напечатано в тексте, но правильное его написание: Иоахим Патинир. Возможно, родители Тило фон Гана что-то скрывали?...
Перевод (как и всегда) посвящаю своей Людочке. И большое ей спасибо за редактуру
20 августа 2022 г. В.Б. Марченко