— Дорабелла и Алессандра Тоскано, — сказал он. — Какое удовольствие наконец-то вас встретить.
— Мы не могли поговорить с вами, пока ваша сестра не выучила нас вполне хорошему английскому, — произнесла Дорабелла с сильным итальянским акцентом. И затем хихикнула. — Я хотела сказать — общему.
— Хотел бы я уметь говорить по-итальянски, — заметил Эндер. — Прекрасный язык.
— Язык любви, — сказала Дорабелла. — Не гадкий французский, «язык лобзаний и плевков».
— Французский тоже прекрасен, — возразил Эндер, рассмеявшись над ее имитацией французского прононса.
— Только для французов и глухих, — упорствовала Дорабелла.
— Мам, — произнесла Алессандра. В ее речи итальянский акцент едва ощущался, ее произношение больше походило на ту манеру, с которой говорят образованные британцы. — Среди колонистов есть те, кто говорит по-французски, и он не может никого из них оскорблять.
— А с чего им оскорбляться? Они лобзаются, а мы делаем вид, что не замечаем?
Валентина рассмеялась. Дорабелла правда была довольно забавной, и у нее была позиция. «Бойкая» — вот подходящее слово. По возрасту она годилась Эндеру в матери, собственно, ее дочь — сверстница Эндера, но вполне можно было подумать, что она с ним флиртует. Может, она одна из тех женщин, кто флиртует со всеми, потому что не знает другого способа относиться к людям.
— А сейчас мы готовы, — сказала Дорабелла. — Ваша сестра выучила нас хорошо, и мы готовы к нашему получасу с вами.
Эндер поморгал:
— О, вы правда думали… Я проводил по полчаса с теми колонистами, которые собирались путешествовать в стазисе. Но у всех остальных сколько угодно времени. Нет нужды организовывать получасовую встречу: я все время здесь.
— Но вы очень важный человек, спасающий весь мир.
Эндер покачал головой:
— Это уже в прошлом. Теперь я всего лишь человек, у которого есть работа, и с ней он еще не справился. Так что присаживайтесь, давайте поговорим. Вы делаете успехи в английском — Валентина о вас говорила, о том, как упорно вы занимаетесь.
А у вашей дочери вообще нет акцента, она говорит совершенно свободно.
— Очень умная девочка моя Алессандра, — сказала Дорабелла. — И хорошенькая, да? Как вы думаете? Отличная фигурка для четырнадцатилетней.
— Мам! — одернула ее Алессандра, вжимаясь в кресло. — Я что, подержанная машина? Сэндвич у уличного торговца?
— Уличные торговцы, — со вздохом сказала Дорабелла. — Мне еще их не хватает.
— Уже не хватает, — поправила ее Валентина.
— Я уже их не хватаю, — сказала Дорабелла, гордо исправляя ошибку. — Такая маленькая будет планета Шекспир. Нет города! Как ты сказала, Алессандра? Говори ему.
Алессандра явно не горела желанием говорить, но ее мать настояла на своем.
— Я просто сказала, что в пьесах Шекспира больше персонажей, чем колонистов на планете, названной в его честь.
Эндер рассмеялся:
— Интересная мысль! Хотя вы правы: вряд ли мы смогли бы сыграть все его пьесы так, чтобы хотя бы у некоторых колонистов было больше одной роли. Не то чтобы я претендовал на постановку одной из пьес Шекспира… Хотя, может, стоило бы. Что вы думаете? Захочет ли кто-нибудь поставить пьесу силами колонистов, которые летят с нами?
— Мы даже не знаем, понравится ли им новое имя, — заметила Валентина. И подумала: «А Эндер вообще имеет представление, сколько труда требуется для постановки пьесы?»
— Они знают имя, — уверил Эндер сестру.
— Но нравится ли оно им? — спросила та.
— Это не важно, — отмахнулась Алессандра. — Не хватает женских ruoli, parti — как это называется? — При этих словах она беспомощно повернулась к Валентине.
— Ролей, — сказала Валентина. — Или партий.
— О, — хихикнула Алессандра. Смешок оказался довольно-таки чарующим. Девушка не выглядела глупой. — Те же слова! Ну конечно.
— Она права, — сказала Валентина. — Мужчин и женщин среди колонистов примерно поровну, а в пьесах Шекспира — сколько там женских ролей? Процентов пять?
— О, ну ладно, — ответил Эндер. — Это просто пришло мне в голову.
— Мне бы хотелось поставить пьесу, — сказала Алессандра. — Но, может, можно читать ее совместно?
— В театре, — сказала Дорабелла. — В зале для holografi. Мы все будем читать. Я нет, я слушаю, мой английский не вполне хороший.
— Это идея, — откликнулся Эндер. — Почему бы вам не организовать это дело, синьора Тоскано?
— Пожалуйста, зовите меня от Дорабелла.
— В этой фразе «от» лишнее, — сказала Алессандра. — В итальянском, кстати, тоже.
— В английском полно этих «от», эти «от» везде, кроме тех мест, куда я их ставлю! — со смехом воскликнула Дорабелла, дотрагиваясь до руки Эндера.
По всей видимости, Дорабелла не заметила, как он подавил рефлекторное желание отдернуться: Эндеру не нравилось, когда незнакомые люди к нему прикасались. Никогда не нравилось. Но Валентина заметила. Да, он все-таки прежний Эндер.
— Я ни разу в жизни не видел пьесы вживую, — сказал он. — Я их читал, видел голографические записи и видео, но никогда физически не присутствовал в зале, где люди по-настоящему читают строки вслух. Я бы никогда не смог сделать постановку, но очень хотел бы посмотреть и послушать, как над ней работают.
— Ну, тогда вы должны! — воскликнула Дорабелла. — Вы губернатор, сделайте это случиться!
— Не могу. Правда не могу. Пожалуйста, поставьте пьесу сами.
— Нет, не могу, — сказала Дорабелла. — Мой английский слишком плохой. Il teatro — он для молодых. Я буду смотреть и слушать. Вы с Алессандрой делаете это. Вы студенты, вы дети. Ромео и Джульетта!
«Разве можно быть еще очевиднее?» — подумала Валентина.
— Мама думает, что, если я и вы будем проводить вместе много времени, мы влюбимся друг в друга и поженимся, — сказала Алессандра.
Валентина едва сумела удержаться от смеха. Значит, дочь не участвует в заговоре, а является его целью.
Дорабелла притворилась шокированной.
— У меня никакого такого плана нет!
— О, мам, ты же с самого начала все это планировала. Еще когда в городе…
— Монополи, — вставил Эндер.
— …она называла вас «юношей с перспективами». Вероятным кандидатом мне в мужья. А мое личное мнение — я еще слишком молода, вы тоже.
Эндер всеми силами пытался успокоить ее мать:
— Дорабелла, пожалуйста! Я ничуть не обижаюсь и, конечно, знаю: вы ничего такого не планировали. Алессандра просто меня поддразнивает. Поддразнивает нас обоих.
— Ничего я не поддразниваю, но вы можете говорить что угодно, лишь бы мама была счастлива, — сказала Алессандра. — Наши с ней жизни — одна длинная-предлинная пьеса. Она делает из меня… нет, не звезду моей собственной автобиографии. Но мама всегда видит счастливый конец, причем с самого начала.
Валентина не вполне понимала отношения между матерью и дочерью. Слова были острыми, почти враждебными. Говоря все это, Алессандра обняла свою мать, похоже совершенно искренне. Словно слова стали для них частью давнего ритуала и утратили свое первоначальное жалящее значение.
Что бы между Эндером и Алессандрой ни происходило, Дорабелла, казалось, успокоилась.
— Люблю счастливый конец.
— Нам стоило бы поставить греческую пьесу, — заметила Алессандра. — «Медея». Ту самую, где мать убивает собственных детей.
Это предложение шокировало Валентину: как жестоко произносить такое при матери! Но нет, судя по реакции Дорабеллы, Алессандра имела в виду вовсе не ее. Потому что Дорабелла рассмеялась, кивнула и сказала:
— Да, да, да — Медея, злая мама!
— Мы дадим ей другое название, — добавила Алессандра. — Изабелла!
— Изабелла! — эхом воскликнула Дорабелла.
Они рассмеялись заразительно, чуть ли не до слез, и Эндер засмеялся вместе с ними.
Затем, к удивлению Валентины, когда мать с дочерью уже икали от смеха, Эндер повернулся к сестре и объяснил:
— Изабелла — мать Дорабеллы. У них были трудные взаимоотношения.
Алессандра перестала смеяться и внимательно посмотрела на Эндера. Но Дорабелла, если и удивилась, что Эндеру так много известно об их прошлом, ничем этого не показала.
— Мы прилетели в эту колонию, чтобы стать свободными от моей идеальной мамочки. Святая Изабелла, мы не будем тебе молиться!
После этих слов Дорабелла вскочила и принялась кружиться в некоем танце — быть может, в вальсе. В одной руке она держала длинную воображаемую юбку, а другой выписывала в воздухе узоры, словно веером.
— У меня всегда есть волшебная страна, где я смогу быть счастлива, а мою дочь я возьму с собой, она всегда счастлива… — напевала она, а затем замолчала и повернулась к Эндеру. — Колония Шекспир теперь наша волшебная страна. А вы — король… foletti?
В поисках помощи она повернулась к дочери.
— Эльфы, — сказала Алессандра.
— Эльфов, — сказала Валентина.
— Gli elfi! — восторженно воскликнула Дорабелла. — Снова одно слово. Elfo, elve!
— Эльф, — одновременно произнесли Валентина и Алессандра.
— Король эльфов, — сказал Эндер. — Интересно, какой электронный адрес я бы получил? ElfKing@Faeerie.gov? — Он повернулся к Валентине. — Или этот титул хочет заполучить Питер?
Валентина улыбнулась:
— Он все еще не может выбрать между Гегемоном и Богом.
Дорабелла не уловила отсылки на Питера. Она продолжила свой танец и на этот раз стала напевать просто мелодию без слов, западающую в память. Алессандра покачала головой, но все же стала подпевать. Она слышала эту песню и раньше, знала ее и пела вместе с матерью. Их голоса гармонично сплелись.
Валентина завороженно смотрела на этот танец. Поначалу он казался детским, почти смешным. Однако скоро Валентина поняла: Дорабелла знает, что ведет себя глупо, но ее поступки исходят из самого сердца. Именно сердце заставляло ее кружиться, ее лицо — принимать то особое выражение иронии, которое растворяло очевидную глупость и притворство и придавало искренности, превращающей танец в нечто восхитительное.