Они договорились о времени и месте. Ахиллес отключил терминал.
А затем остался сидеть на месте, дрожа. «Что я натворил? Это же действительно Эндер Виггин. Я организовал собственную смерть. Я больше и сильнее, но то же самое можно сказать о тех мальчишках, которых он уже убил. Королевы ульев тоже были сильнее — и где они? Эндер Виггин не проигрывает.
Для этого я и появился на свет. Именно это мама прививала мне с младенчества. Я живу, чтобы отомстить за своего отца. Чтобы уничтожить Гегемонию, разрушить все, что создал Питер Виггин. Возможно, это невыполнимо. Но уничтожить Эндера Виггина… Я могу сделать это, просто позволив ему меня убить — и показав миру, как это случилось. Мать будет горевать, но она всю жизнь прожила в горе.
Если он настолько умен, он должен знать, что я замышляю. Он не поверит, что я внезапно изменил мнение. Я не могу одурачить Эндера Виггина таким очевидным планом. Он наверняка догадывается, что я буду записывать все.
Но вряд ли он думает, что ему придется меня убить. Скорее, он считает меня легким противником, которого сможет победить не убивая. Может, считает меня эдаким переростком, который в жизни никого не ударил.
А может статься, что я переоцениваю его? Как-никак он всю войну воевал против инопланетян и ни разу не заподозрил, что сражается не с компьютерами или наставниками. Это ли не тупость?
Я пойду. Посмотрим, что получится. Я готов умереть, но с одним условием: если это уничтожит его».
Они встретились через два дня, на рассвете, за контейнерами с компостом. Там им никто не мог помешать: запах заставлял людей избегать этого места и ни у кого не было особой необходимости оказаться тут в это время — растительные отходы сбрасывали только в конце дня.
Друзья Ахиллеса расставили камеры, чтобы покрыть всю эту территорию. Каждому слову предстояло быть записанным. Эндер, по-видимому, понимал, что так будет, — разве Ахиллес не выкладывал свою пропаганду в Сети? — но даже если Эндер решит уйти, конфронтация наверняка будет яростной и сработает против него. А если нет, Ахиллес просто не станет ее использовать.
За день до этого Ахиллес не раз думал о вероятности смерти и каждый раз эту мысль воспринимал словно какой-то другой человек. Иногда это казалось почти забавным: Ахиллес так силен, он настолько выше Эндера, настолько массивнее, его руки настолько длиннее! В другой раз смерть казалась почти неизбежной, но бесполезной, и он думал: «Какой же я дурак, так бессмысленно отдаю собственную жизнь».
Но к концу дня он сообразил: «Я делаю это не ради отца. Я иду на этот шаг, потому что мать растила меня для мщения. Я делаю это ради всего человечества. Великие кровожадные монстры прошлого почти никогда не призывались к ответу. Они умирали от старости, доживали в роскошном изгнании или — перед лицом неизбежного поражения — кончали жизнь самоубийством».
Оказаться последней жертвой Эндера Виггина — оно того стоило. И не ради семейных перебранок, а потому что мир должен, обязан увидеть, что великим преступникам вроде Эндера Виггина не уйти от наказания. Рано или поздно они совершат на одно преступление больше, чем можно, и их призовут к ответу.
«И я буду последней жертвой, чья смерть низвергнет Эндера Ксеноцида».
Другая его часть сказала: «Ты поверил своей же пропаганде».
Еще одна крикнула: «Живи!»
Но он ответил им: «Если что-то в отношении Эндера Виггина и правда, так это то, что он не может допустить поражения. Именно так я его и заманю — поставлю перед лицом поражения, и он сделает все, чтобы его избежать, — и когда убьет меня, тогда он по-настоящему будет повержен. Это его фатальный изъян — им можно манипулировать, поставив перед лицом поражения».
Глубоко внутри у Ахиллеса зародился вопрос, который попытался вырваться на поверхность, где с ним пришлось бы иметь дело. Не получается ли так, что это не вина Эндера? Если у него действительно не было иного выбора, кроме как уничтожить противника?
Но Ахиллес немедленно задушил эту попытку увильнуть. Мы лишь продукт наших генов и воспитания, дополненных случайными событиями жизни. «Вина», «порицание» — все это детские понятия. Что действительно имеет значение, так это факт чудовищных преступлений Эндера, которые продолжатся, если его не остановить. Ведь иначе он может жить вечно, всплывая тут и там, чтобы создавать проблемы. «Но я положу этому конец. Не месть, но предотвращение. И поскольку он станет примером, быть может, других монстров тоже будут останавливать раньше, как они станут убивать часто и много».
Из тени выступил Эндер:
— Хо, Ахиллес.
Ахиллесу потребовалось полсекунды — полшага, — чтобы сообразить, каким именем назвал его Эндер.
— Имя, которым ты называешь себя, когда один, — сказал Эндер. — В своих снах.
Откуда он знает? Что он такое?
— У тебя нет доступа к моим снам, — сказал Ахиллес.
— Хочу, чтобы ты знал: я просил Вирломи смягчить твой приговор. Потому что я должен улететь на этом корабле, а я не хочу возвращаться на Землю.
— Можно понять. Там жаждут твоей крови.
— Сейчас — да, — согласился Эндер. — Но ситуация колеблется то так, то эдак.
Судя по всему, он понятия не имеет, что именно Ахиллес заварил всю эту кашу.
— У меня есть дело, и если я верну тебя на Землю, то потеряю время. Думаю, я почти убедил Вирломи, что Свободные люди Земли никогда не дадут губернаторам права высылать с планет колонистов, которые им чем-то мешают.
— Я не боюсь возвращаться на Землю.
— Именно так я и думал. Все это ты делал в надежде, что тебя туда отправят. «Только не бросай меня в терновый куст!»
— «Сказки дядюшки Римуса» читали в Боевой школе на сон грядущий?
— Раньше, до того, как я туда попал. Твоя мама тоже тебе их читала?
Ахиллес понял, что его уводят в сторону, и решительно вернулся к теме.
— Я сказал, что не боюсь возвращаться на Землю. И я не думаю, что ты вступился за меня перед Вирломи.
— Верь, чему хочешь верить, — сказал Эндер. — Тебя всю жизнь окружала сплошная ложь — разве можно ожидать, что ты распознаешь правду, когда она тебе встретится?
Вот оно — пошли насмешки, которые заставят Ахиллеса действовать. Но Эндер не понимает, что Ахиллес пришел сюда именно затем, чтобы его можно было вынудить к действию, чтобы затем Эндер мог убить его из «самозащиты».
— Ты назвал мою мать лгуньей?
— Ты не задавался вопросом, почему ты такой высокий? Твоя мать невысокая. Ахиллес Фландре тоже гигантом не был.
— Нам никогда не узнать, каким высоким он мог стать, — заметил Ахиллес.
— А я знаю, почему ты такой большой, — сказал Эндер. — Это генетическое заболевание. Ты всю жизнь растешь с одной и той же стабильной скоростью. Поначалу совсем крохотный, затем нормальных размеров. Когда у обычных детей замедляется, с началом полового созревания, а затем и вовсе останавливается рост, ты еще немного отстаешь от них. Но они перестают расти, а ты нет. Ты становишься все больше и больше. В конце концов ты от этого умрешь. Сейчас тебе шестнадцать, по всем прикидкам, примерно в двадцать один — двадцать два года твое сердце не сможет качать кровь по телу, которое станет слишком большим, и откажет.
Ахиллес не знал, как это воспринимать. О чем он говорит? Что он умрет в двадцать с чем-то лет? Это что, какое-то программирование, чтобы вывести оппонента из себя?
Но Эндер не закончил:
— У некоторых из твоих братьев и сестер было это же заболевание; у других обошлось. Мы не знали о тебе, не знали точно. Только увидев тебя, я понял, что ты становишься гигантом, как твой отец.
— Не говори мне о моем отце, — сказал Ахиллес.
А сам подумал: «Почему мне страшно слышать то, что он говорит? Почему я так зол?»
— Но я все равно был рад тебя увидеть. Пусть твоя жизнь будет трагически коротка, когда я смотрел на тебя… ты еще повернулся вот так, насмехаясь надо мной… и видел твоего отца, видел в тебе твою мать.
— Мою мать? Я вообще не похож на свою мать.
— Я не имею в виду суррогатную мать, которая тебя вырастила.
— Значит, ты пытаешься спровоцировать меня, точь-в-точь как это сделала Вирломи, — сказал Ахиллес. — Что же, это не сработает.
И все же, даже произнося эти слова, он чувствовал, что это работает; и он желал взрастить в себе гнев. Потому что должен заставить всех поверить, что Эндер вынудил его напасть, и, когда Эндер его убьет, каждый увидит: это никакая не самозащита. И все поймут, что это никогда не было самозащитой.
— Твоего отца я ценил больше всех в Боевой школе. И он был лучше меня. Все мы знали это: он был быстрее и умнее меня. Но он всегда был ко мне настроен дружески. В последний момент, когда все выглядело совершенно безнадежным, он знал, что делать. Он практически сказал мне, что делать. И все же позволил действовать самому. Он был щедр. Он был воистину велик. Мое сердце разбилось, когда я услышал о том, что его предало собственное тело. Так же, как твое предаст тебя.
— Его предал Суриявонг, — сказал Ахиллес. — А Джулиан Дельфики убил.
— А твоя мать? — будто не слыша, продолжил Эндер. — Она была моим защитником. Когда меня определили в армию, командир которой меня ненавидел, она была единственной, кто взял меня под крыло. Я на нее полагался, я ей доверял, и она никогда меня не подводила — в тех пределах, в каких это под силу человеку. Когда я узнал, что она и твой отец поженились, я был счастлив. Но потом твой отец умер, и в конце концов она вышла за моего брата.
Осознание едва не ослепило Ахиллеса.
— Петра Арканян? Ты говоришь, что моя мать — Петра Арканян? Ты что, свихнулся? Она же расставила ловушки для моего отца, завлекла его…
— Да брось, Ахиллес, — сказал Эндер. — Уж к шестнадцати-то годам ты наверняка должен был понять, что твоя суррогатная мать — сумасшедшая.
— Она моя мать! — выкрикнул Ахиллес. И потом, запоздало и слабо, произнес: — И она не сумасшедшая.
Все пошло не так. Что он говорит? Что за игру он ведет?