Окружи ребенка ложью, и он прильнет к ней, как к плюшевому мишке, как к щеке матери. И чем темнее, чем хуже ложь, тем глубже нужно засовывать ее в себя, чтобы суметь вынести.
Эндер сказал: он скорее умрет, чем поднимет руку на сына своих друзей. А он не псих, вроде матери Ахиллеса.
Ахиллес. Он не Ахиллес. Это тоже фантазия его матери. Все это — выдумки матери. Он знал, что она безумна, и все равно продолжал жить в ее кошмаре и лепить свою жизнь, чтобы кошмар стал реальностью.
— Как меня зовут? — прошептал он.
На земле у его ног Эндер прошептал в ответ:
— Не знаю. Дельфики. Арканян. Их лица. В тебе.
Теперь Валентина оказалась рядом.
— Пожалуйста! — взмолилась она. — Может, хватит уже?
— Я знал, — прошептал Эндер. — Сын Боба. Петры. Никогда не смог бы.
— Никогда не смог бы — что? Он сломал тебе нос, ребра. Он мог тебя убить!
— Я собирался, — сообщил Ахиллес. А затем вдруг осознал истинный масштаб своих намерений. — Я собирался убить его ударом в голову.
— И этот придурок позволил бы тебе это, — сказала Валентина.
— Один шанс, — сказал Эндер. — Из пяти. Убить меня. Вероятность велика.
— Пожалуйста, — попросила Валентина. — Я не смогу его нести. Отнеси его к доктору, прошу. Ты сильный.
И только когда он наклонился к Эндеру, чтобы его поднять, он понял, какие раны ему нанес своими руками, как страшно его избил.
«Что, если он умрет? Если все равно умрет, даже если сейчас, после всего, я этого больше не хочу?»
Он торопливо нес Эндера от контейнерной площадки, и Валентине приходилось бежать, чтобы за ним поспеть. Они оказались у дома доктора задолго до начала работы клиники. Врач бросил взгляд на Эндера и позволил занести его внутрь для срочного осмотра.
— Проигравшего вижу, — объявил врач. — Но кто победил?
— Никто, — сказал Ахиллес.
— На тебе никаких следов, — заметил врач.
Тот вытянул руки с разбитыми костяшками.
— Вот следы, — сказал он. — Это сделал я.
— И он ни разу тебя не ударил.
— Даже не пытался.
— И ты продолжал его избивать? Вот так? Да что ты за…
Доктор отвернулся и принялся срезать с Эндера одежду, негромко чертыхаясь при виде жутких кровоподтеков, пальцами ощупывая переломы.
— Четыре ребра. Множественные переломы, — сказал он и снова посмотрел на Ахиллеса, на этот раз с отвращением. — Выметайся из моего дома!
Ахиллес направился к двери.
— Нет, — сказала Валентина. — Все это было по его плану.
Доктор фыркнул:
— О да, он сам спланировал свое избиение.
— Или свою смерть, — кивнула Валентина. — Чем бы ни обернулось дело, его это устраивало.
— Я это спланировал, — возразил Ахиллес.
— Ты только думал, что это так. Он с самого начала тобой манипулировал. Это у нас семейное.
— Моя мать манипулировала мной, — сказал Ахиллес. — Но я не должен был ей верить. Это совершил я.
— Нет, — не согласилась Валентина. — Виновата твоя мать. Виновато вранье, которым накормил ее Ахиллес. А то, что сделал ты… ты остановился.
Ахиллес почувствовал, что все его тело содрогнулось в рыданиях, и он опустился на колени.
— Я больше не знаю, как себя называть, — сказал он. — Я ненавижу имя, которому она меня научила.
— Рэндалл? — спросил доктор.
— Нет… нет.
— Он называет себя Ахиллесом. Она так его называет.
— Как я могу… все исправить? — спросил он Валентину.
— Бедняжка, — сказала Валентина. — Над этим Эндер размышлял последние годы, пытался найти ответ для себя. Думаю, с твоей помощью он его получил — отчасти. Думаю, он заставил тебя совершить то избиение, которое намеревались устроить Стилсон и Бонзо Мадрид. Разница только в том, что ты сын Джулиана Дельфики и Петры Арканян, и глубоко внутри у тебя есть что-то такое, что не позволит убить — хладнокровно или нет. А может, это не имеет отношения к твоим родителям и связано с тем, что тебя растила душевнобольная мать и ты испытывал к ней сострадание — такое глубокое, что не мог себе позволить бросить вызов ее воображаемому миру. Может, дело в этом. Или, может, в твоей душе. В том, что Бог обернул в тело и превратил в человека. Как бы то ни было, ты остановился.
— Арканян Дельфики, — сказал он.
— Хорошее имя, — кивнула Валентина. — Доктор, мой брат будет жить?
— Травмы серьезные. Сотрясение, внутреннее кровоизлияние. Нужно доставить его в клинику.
— Я могу его перенести, — сказал… не Ахиллес — Арканян.
Доктор скривился:
— Позволить избившему нести избитого? Но никого другого нет. Что за омерзительное время вы выбрали для своей… дуэли.
Пока они шли в клинику, некоторые из ранних пташек вопросительно смотрели на них, а одна женщина даже приблизилась, чтобы разузнать, в чем дело, но доктор от нее отмахнулся.
— Я хотел, чтобы он убил меня, — сказал Арканян.
— Знаю, — ответила Валентина.
— Сделал то же, что с другими. Я думал, он сделает это еще раз.
— Он заставил тебя думать, что будет сопротивляться.
— А потом то, что он сказал… Поперек всего…
— Но ты ему поверил. Сразу, тут же — ты понял, что это правда, — сказала она.
— Да.
— И это тебя взбесило.
Арканян издал звук — нечто среднее между поскуливанием и воем. Он его не планировал и не контролировал. Подобно волку, воющему на луну, он знал только, что этот звук таился внутри и должен был выйти наружу.
— Но ты не мог его убить, — сказала Валентина. — Ты не идиот, чтобы прятаться от новостей, убивая гонцов.
— Мы на месте, — сказал доктор. — И я поверить не могу, что ты утешаешь того, кто до полусмерти избил твоего брата.
— О, вы не знаете? Это же Эндер Ксеноцид. Он заслуживает всего самого худшего.
— Никто этого не заслуживает, — сказал доктор.
— Как я могу это исправить? — спросил Арканян.
И на сей раз он имел в виду не раны Эндера, а нечто другое.
— Никак. Все уже сделано, все в этой книжке — «Королеве улья». Если бы это сказал не ты, сказал бы кто-то другой. Как только человечество осознало, какой трагедией было уничтожение жукеров, нам пришлось искать кого-то, кого можно в этом обвинить, чтобы остальные ушли от ответственности. Это случилось бы и без тебя.
— Но это произошло со мной. Я должен сказать правду — признать, кем я был…
— Вовсе нет, — сказала Валентина. — Ты должен жить своей жизнью. Своей. А Эндер будет жить своей.
— А что насчет тебя? — спросил доктор, и это прозвучало цинично.
— О, я тоже буду жить жизнью Эндера. Она куда интереснее моей.
23
Кому ADelphiki%Ganges@ColLeague.Adm, PWiggin%ret@FPE.adm
От: EWiggin%Ganges@ColLeague.Adm/voy
Тема: Арканян Дельфики, познакомься с матерью. Петра, познакомься с сыном
Дорогая Петра, дорогой Арканян,
во многих отношениях слишком поздно, но в самых важных — как нельзя вовремя. Это последний твой ребенок, Петра. Арканян — это твоя настоящая мать. Я позволю ему рассказать тебе его историю, а ты сможешь поделиться с ним своею. Графф давным-давно провел анализ ДНК, сомнений нет. Он никогда тебе не говорил, поскольку никогда не смог бы свести вас вместе, — и, думаю, полагал, что тебя это только огорчит. Наверное, он прав, но я думаю, и ты имеешь право на свою печаль. Вот что сделала жизнь с вами двумя. Посмотрим, что вы привнесете в жизнь друг друга.
Петра, позволь мне сказать, что он хороший парень. Несмотря на безумное воспитание, в момент кризиса он проявил себя сыном Боба — и твоим. Ему никогда не узнать отца, кроме как через твои воспоминания. Но, Петра, в нем я увидел, кем стал Боб. Гигант с нежным сердцем.
Что же касается меня, друзья мои, я лечу дальше. Именно это я планировал, Арканян. У меня есть еще одна миссия. Ты ничем не нарушил моих планов — разве что в мелочах: мне не позволяют погрузиться в стазис, пока не заживут раны. В стазисе ничего не заживает.
С любовью,
В своем маленьком доме, с которого открывался вид на дикое побережье Ирландии, недалеко от Дунальта, немощный старик стоял на коленях в саду и выдергивал сорняки. О’Коннор подъехал к участку на экраноплане, с продуктами и почтой, и старик с трудом поднялся, чтобы его встретить.
— Заходи, — предложил он. — Чаю хочешь?
— Не могу задерживаться, — сказал О’Коннор.
— Ты никогда не можешь задерживаться.
— А, мистер Графф, — сказал О’Коннор, — ведь это правда. Я никогда не могу останавливаться, но не потому, что не хочу. Слишком многие ждут, как и вы.
— И нам нечего сказать друг другу, — улыбаясь, сказал Графф.
Нет, не улыбаясь — тихонько смеясь: его слабая грудь подрагивала.
— Иногда тебе нечего сказать, а иногда нет времени на чай.
— Я раньше был толстым, — сказал Графф. — Можешь в это поверить?
— А я был молодым, — откликнулся О’Коннор. — В это не верит никто.
— Ну вот, в конце концов мы все же поговорили.
О’Коннор рассмеялся, но не остался, лишь помог занести продукты.
Так что, вскрывая письмо от Валентины Виггин, Графф был один.
Он прочел послание, словно слыша ее голос, подлинный талант писателя у нее открылся теперь, когда она перестала быть Демосфеном и стала собой — хотя пользовалась старым псевдонимом для публикации книг по истории.
Но эту историю она никогда не опубликует. Графф знал, что он единственный, кто ее читает. Его тело продолжало терять вес — медленно, но неумолимо, — он чувствовал себя все слабее, и сейчас он подумал: «Как жаль. Девочка столько времени потратила на то, чтобы отдать эти воспоминания на сохранение голове, которой осталось совсем немного времени до того, как успокоится в могиле со всеми воспоминаниями».
Тем не менее Валентина сделала это для него, и Графф принял письмо с благодарностью. Он прочел о противостоянии Эндера с Квинси Морганом на корабле, историю о бедной девушке, которая считала, что любит Эндера. Историю о золотых жуках. Кое-что Эндер и сам ему рассказывал, но версия Валентины основывалась на беседах с другими людьми, содержала детали, о которых Эндер не знал или намеренно не упомянул.