Разумеется, для этого Джону Полу приходилось притворяться, что он — глаза и уши Питера. К счастью, люди, которых он поправлял, не имели причин идти к Питеру и рассказывать, какой фигней они маялись, пока не приходил Джон Пол со своими вопросами, списками, проверками и оживленной болтовней, которая и близко не напоминала наставления.
Но что мог сделать Джон Пол, когда проект, который сейчас продвигал Питер, был настолько же невероятно опасным, насколько глупым, и меньше всего Джон Пол хотел бы ему помогать именно в этом?
Положение Джона Пола в тесной общине Гегемонии не позволяло ему препятствовать действиям Питера. Он был неформалом, а не бюрократом, упрощал, а не усложнял.
В прошлом самое лучшее, что он мог бы сделать, — не делать вообще ничего. Без его постоянных подталкиваний и поправок ход дела замедлялся, и часто тот или иной проект без его помощи тихо испускал дух.
Но с Ахиллом на это шансов не было. Зверь, как его называли Тереза и Джон Пол, был настолько же методичен и последователен, насколько не был последователен Питер. Судя по всему, Ахилл ничего не оставлял на волю случая. Так что если Джон Пол просто оставит его в покое, он добьется всего, чего хочет.
— Питер, ты со своего места не видишь, что делает Зверь.
— Отец, я знаю, что он делает.
— У него есть время для всех, — продолжал Джон Пол. — Он дружит с каждым клерком, уборщиком, секретарем, чиновником. С людьми, мимо которых ты проносишься, махнув рукой или даже и того не сделав, он сидит и болтает, заставляя их чувствовать себя нужными.
— Да, он умеет быть обаятельным.
— Питер…
— Отец, у нас тут не соревнование в популярности.
— Нет, в лояльности. Ты можешь сделать лишь то, что люди, которые тебе служат, решат, что ты должен сделать — и ничего больше. Они и есть твоя власть, эти служащие, которые на тебя работают, а он их переманивает на свою сторону.
— Это же только видимость, — отмахнулся Питер.
— Для большинства людей видимость и есть суть. Они действуют под влиянием мгновенных эмоций. Сейчас он им нравится больше тебя.
— Всегда есть кто-то, кто людям больше нравится, — сказал Питер со злобной улыбкой.
Джон Пол удержался от очевидной ремарки — одного слова, потому что оно бы вывело Питера из себя. Слово это было «да».
— Питер, когда Зверь отсюда уедет, кто знает, сколько здесь останется людей, которым он достаточно нравится, чтобы передать ему тот или иной слух время от времени? Или секретный документ?
— Отец, я ценю твою заботу. Но повторяю: у меня все под контролем.
— Ты считаешь, что чего ты не знаешь, того и знать не стоит, — не в первый раз заметил Джон Пол.
— А ты, кажется, считаешь, что все, что я делаю, делается недостаточно хорошо, — ответил Питер в сотый раз.
Всегда, когда разговор доходил до этого пункта, Джон Пол не пытался его форсировать дальше: если он станет слишком докучным, если Питера слишком будет угнетать присутствие родителей, он лишит их любого влияния.
А это будет невыносимо. Это будет означать потерю последнего ребенка.
— Надо нам действительно завести еще малыша или парочку, — сказала однажды Тереза. — Я еще достаточно молода, и мы всегда хотели иметь больше тех троих, что правительство нам позволило.
— Вряд ли, — ответил Джон Пол.
— Почему? Ты все еще добрый католик, или это продолжалось лишь до тех пор, пока быть католиком значило быть бунтарем?
Джону Полу не понравились эти слова, отчасти потому, что в них могла быть и доля правды.
— Нет, милая Тереза. Мы не можем завести новых детей, потому что нам ни за что не позволят оставить их при себе.
— Кто? Правительству теперь совершенно все равно, сколько у нас детей. Для них это все будущие налогоплательщики, или роженицы, или пушечное мясо.
— Мы — родители Эндера Виггина, Демосфена, Локка. Если мы родим нового ребенка, это будет международная новость. Я боялся этого еще до того, как похитили боевых товарищей Эндрю, но после этого и сомнений нет.
— Ты серьезно думаешь, будто люди решат, что раз наши первые трое детей были так…
— Милая, — сказал Джон Пол, зная, как она терпеть не может, когда он ее так называет — потому что он не мог не вкладывать в это слово сарказма, — они сопрут этих детей из колыбельки, если не сразу из родильного зала. Они станут мишенью с момента зачатия, можно будет спорить разве что о том, марионетками какого режима они станут. И если бы мы даже могли их защитить, каждый миг их жизни проходил бы под взглядами любопытствующей публики. Если нам кажется, что Питеру несладко пришлось в тени Эндера, представь себе, каково будет им.
— Быть может, легче, — сказала Тереза. — Они не будут помнить, как когда-то не были в тени брата.
— От этого только хуже. Они будут думать о себе лишь как о братьях или сестрах кого-то.
— Это было так, умозрительное замечание.
— Я бы хотел, чтобы мы могли, — вздохнул Джон Пол.
Легко быть великодушным после победы.
— Мне… мне просто не хватает здесь детей.
— И мне. И если бы я считал, что они смогут быть просто детьми…
— Из наших никто не был по-настоящему ребенком. Беззаботным ребенком.
Джон Пол рассмеялся:
— Считают детей беззаботными только те, кто забыл собственное детство.
Тереза задумалась, потом тоже рассмеялась:
— Ты прав. В детстве всегда или небо падает на землю, или конец света грядет.
Этот разговор у них случился еще в Гринсборо, когда Питер открыл им, чем занимается, но до того, как он получил должность Гегемона. И к этому разговору они редко возвращались.
Но теперь эта идея выглядела более привлекательной. Бывали дни, когда Джон Пол хотел вернуться домой, сгрести Терезу в охапку, сказать: «Милая, — без малейшей тени сарказма, — я взял билеты в космос. Мы полетим в какую-нибудь колонию. Оставим этот мир и все его заботы, родим новых детей там, в космосе, где они не будут ни спасать мир, ни править им».
Потом Тереза устроила эту свою попытку проникнуть в комнату Ахилла, и Джон Пол искренне забеспокоился, не сказалось ли на ее умственных способностях напряжение, в котором она жила.
Именно потому, что он так беспокоился об этом, он не стал обсуждать это с ней еще пару дней, ожидая, не поднимет ли она сама этот вопрос.
Она этого не сделала, но он не очень и надеялся.
Когда Джон Пол решил, что первое смущение у нее уже прошло и она сможет говорить, не пытаясь оправдываться, он как-то за ужином завел этот разговор:
— Значит, ты хочешь быть домоправительницей.
— Я все ждала, когда же ты наконец об этом заговоришь, — усмехнулась Тереза.
— А я ждал, когда ты, — ответил Джон Пол с такой же иронической усмешкой.
— Теперь ты уже этого не узнаешь.
— Я думаю, — сказал Джон Пол, — ты замышляешь покушение на него.
Тереза расхохоталась:
— А как же! Я получила задание от своего резидента.
— Это я и предположил.
— Шучу, — тут же сказала Тереза.
— А я нет. Что-то такое сказал Графф? Или просто влияние шпионских романов?
— Я не читаю шпионских романов.
— Знаю.
— Это не было задание. Но действительно, эту мысль заронил он. Для всех будет лучше всего, если Зверь не уедет из Бразилии живым.
— На самом деле я так не думаю, — сказал Джон Пол.
— А почему? Ведь ты же не считаешь, что он представляет какую-то ценность для мира.
— Он со всех сорвал маски, разве не так? Каждый показал свой истинный цвет.
— Не каждый. Еще не каждый.
— Все теперь делается открыто. Мир разделился на военные лагеря. Амбиции вышли наружу, предатели названы.
— Значит, его работа сделана, — сказала Тереза, — и больше от него пользы нет.
— Я никогда не думал о тебе как об убийце.
— А я и не убийца.
— Но ведь план у тебя был?
— Я хотела проверить, возможен ли какой-нибудь план — смогу ли я проникнуть в его комнату. Ответ оказался отрицательным.
— Ага. Но цель остается той же. Только метод изменился.
— Наверное, я этого не сделаю.
— Интересно мне, сколько убийц говорили себе это до того момента, когда спускали курок, или всаживали нож, или подавали отравленное яблоко?
— Можешь перестать меня дразнить, — сказала Тереза. — Мне плевать на политику или последствия. Если убийство Зверя будет стоить Питеру Гегемонии, мне все равно. Я просто не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как Зверь глотает моего сына.
— Но есть способ получше, — возразил Джон Пол.
— Кроме убийства?
— Убрать его куда-нибудь, чтобы он не мог убить Питера. Это наша истинная цель, если я правильно понял? Не мир спасти от Зверя, но спасти Питера. Если мы убьем Ахилла…
— Что-то я не помню, чтобы приглашала тебя в свой заговор.
— …то Зверь будет мертв, но вместе с ним умрет и доверие к Питеру как Гегемону. Он будет навсегда заклеймен, как Макбет.
— Знаю, знаю!
— А нам надо замазать Зверя, а не Питера.
— Убить надежнее.
— Убийство порождает мученика, легенду, жертву. Убийство дает тебе святого Фому Беккета. Кентерберийские паломники[74].
— И какой план лучше?
— Заставить Зверя попытаться убить нас.
Тереза посмотрела на него, ошеломленная.
— Но чтобы это у него не получилось.
— А я думала, что только Питер любит балансировать на лезвии. О господи, Джонни Пол! Наконец-то я поняла, в кого он такой псих. Каким чертом ты подстроишь, чтобы кто-то пытался убить тебя, да так, чтобы это вышло наружу, и при этом будешь абсолютно уверен, что у него не выйдет!
— Мы ему не позволим выстрелить по-настоящему, — сказал Джон Пол, проявляя легкое нетерпение. — Нам надо будет только собрать улики, что он готовит попытку. У Питера не будет иного выбора, как отослать его — а тогда мы уж постараемся, чтобы все узнали почему. Меня тут малость недолюбливают, но к тебе все относятся прекрасно. Они тут же разлюбят Зверя, если он попытается убить их «Доче Терезу».