Несчастных, одиноких, недоверчивых умов, подобных моему. Умов, всю жизнь видящих нависшую над ними угрозу смерти. Знающих, что никогда не увидят взрослыми собственных детей. Позволяющих себе отвлечься на такие мелочи, как забота о пенсии друга, которая, вероятно, никогда ему не понадобится.
Питер наверняка разозлится, когда обнаружит, что пенсионные чеки больше к нему не приходят. Стоит ли говорить ему, что все это из-за меня? Или пусть думает, что это самодеятельность МФ?
И как характеризует мою личность мое безусловное намерение обо всем ему рассказать?»
Тереза не видела Питера до самого полудня, когда она, Джон-Пол и их знаменитый сын сели перекусить папайей, сыром и колбасной нарезкой.
— Почему ты постоянно пьешь эту дрянь? — спросил Джон-Пол.
Питер удивленно взглянул на отца:
— Гуарану? Мой долг как американца — никогда не пить кока-колу или пепси в стране, где есть местные безалкогольные напитки. К тому же она мне нравится.
— Это стимулятор, — сказала Тереза. — Она одурманивает твой мозг.
— А еще ты от нее пукаешь, — добавил Джон-Пол. — Постоянно.
— Точнее говоря — часто, — возразил Питер. — Приятно слышать, что вас это волнует.
— Мы заботимся о твоем образе, — сказала Тереза.
— Я пукаю, только когда один.
— Поскольку он делает это при нас, — заметил Джон-Пол Терезе, — кем он нас в таком случае считает?
— Я имел в виду «без посторонних», — поправился Питер. — К тому же газы от газировки не пахнут.
— Ему кажется, будто оно не воняет, — бросил Джон-Пол.
Питер взял стакан и осушил его.
— И вы еще удивляетесь, почему я не особо рад подобным семейным посиделкам?
— Да, — кивнула Тереза, — семья для тебя — одно большое неудобство. За исключением возможности тратить их пенсию.
Питер перевел взгляд с нее на Джон-Пола и обратно:
— Вы оба даже не на пенсии. Вам еще и пятидесяти нет.
Тереза посмотрела на него как на идиота, зная, что подобный взгляд приводит его в ярость. Но Питер не стал огрызаться и снова принялся за еду, чего вполне хватило матери, чтобы понять: он прекрасно сообразил, что она имела в виду.
— Может, все-таки объяснишь мне, в чем дело? — спросил Джон-Пол.
— Все из-за пенсии Эндрю, — ответила Тереза. — Боб считает, будто Питер ее ворует.
— Ну конечно же, — заявил Питер с набитым ртом. — Кому же еще верить мамочке, как не ему?
— А что, не так? — спросила Тереза.
— Есть разница между инвестициями и воровством?
— Но только не при вложениях в облигации Гегемонии. Особенно когда в любой амазонской деревне рейтинг облигаций выше, чем у тебя.
— Инвестиции в будущее мира во всем мире вполне разумны.
— Инвестиции в твое будущее, — уточнила Тереза. — А это куда больше, чем то, что ты сделал для Эндрю. Но теперь, когда Боб обо всем знает, можешь быть уверен — этот финансовый источник иссякнет, и весьма скоро.
— Мне жаль Боба, — вздохнул Питер, — поскольку именно из этих средств оплачивались поиски, которыми занимаются они с Петрой.
— Только потому, что ты сам так решил, — заметил Джон-Пол. — Ты и впрямь настолько мелочен?
— Если Боб найдет возможным в одностороннем порядке перекрыть источник финансирования, мне придется сократить расходы. И поскольку затраты на его личные поиски не имеют никакого отношения к целям Гегемонии, вполне честно, что первым пострадает личный проект того, кто влез не в свое дело. Впрочем, все это еще под вопросом. У Боба нет никаких прав на пенсию Эндера. Он не может к ней притронуться.
— Он и не собирается сам ее трогать, — сказала Тереза. — Эти деньги ему не нужны.
— И что, он передаст их вам? — рассмеялся Питер. — Что бы вы стали делать? Хранить их на счету под проценты, так же как и ваши собственные?
— Похоже, раскаиваться он не собирается, — сказал Джон-Пол.
— Есть у Питера такая проблема, — кивнула Тереза.
— Только единственная? — поднял бровь Питер.
— Либо полная ерунда, либо конец света. И ничего между. Абсолютная уверенность или бескрайнее отчаяние.
— Я уже несколько лет не отчаивался. Ну… недель.
— Скажи мне, Питер, — попросила Тереза, — есть хоть кто-нибудь, кого ты не стал бы использовать в своих целях?
— Поскольку моя цель — спасти человечество от самого себя, ответ отрицательный. — Он утер губы и бросил салфетку на тарелку. — Спасибо за чудесный ланч. Обожаю бывать в кругу семьи.
Он вышел. Джон-Пол откинулся на спинку стула:
— Что ж, пожалуй, скажу Бобу: если для того, что он собирается делать с пенсией Эндрю, нужна подпись кого-то из родственников, я с радостью готов помочь.
— Насколько я знаю Джулиана Дельфики, помощь не потребуется.
— Боб спас все предприятие Питера, убив Ахилла ценой немалого риска для жизни, а память нашего сына настолько коротка, что он готов перестать платить за попытки спасения их с Петрой детей. Интересно, какого гена Питеру не хватает?
— В сердцах большинства людей благодарность живет недолго, — сказала Тереза. — Питер сейчас даже не помнит, что когда-то испытывал ее к Бобу.
— И мы ничего не можем поделать?
— Думаю, дорогой, мы снова можем рассчитывать на самого Боба. Он наверняка ждет мести со стороны Питера, и у него уже есть план.
— Надеюсь, этот план не требует взывать к совести Питера.
Тереза рассмеялась, а за ней и Джон-Пол. Никогда еще в этой пустой комнате смех не звучал столь грустно.
10Горе
От: FelixStarman%backdoor@Rwanda.gov.rw
Кому: PeterWiggin%personal@hegemon.gov
Тема: Остается лишь один вопрос
Уважаемый Питер!
Ваши аргументы меня убедили. В принципе, я готов ратифицировать конституцию Свободного Народа Земли. Но на практике остается один ключевой вопрос. Я создал в Руанде самую грозную армию и военно-воздушные силы к северу от Претории и к югу от Каира. Именно потому Вы рассматриваете Руанду как ключ к объединению Африки. Но главное, что движет моими войсками, — патриотизм, неизбежно окрашенный в племенные цвета тутси. Принцип гражданского контроля над военными, скажем так, не главенствует в их характере.
Подчинение моих войск Гегемону — мало того что белому, так еще и американцу по рождению — повлечет серьезную опасность переворота, который приведет к кровопролитию на улицах и дестабилизации во всем регионе. Вот почему крайне важно, чтобы вы заранее решили, кто станет командующим моими вооруженными силами. Есть лишь один подходящий кандидат — многие из моих людей успели хорошо узнать Джулиана Дельфики. Слухи о нем разошлись широко, и его считают кем-то вроде бога. Мои офицеры признают его военные достижения, его громадный рост придает ему героический облик, а поскольку его черты и цвет кожи свидетельствуют о частично африканском происхождении, патриоты Руанды вполне могут последовать за ним.
Если Вы пришлете ко мне Боба, чтобы он встал рядом со мной, взяв на себя командование войсками Руанды в составе армии Свободного Народа, я готов ратифицировать конституцию и немедленно поднять вопрос перед моим народом на плебисците. Те, кто не проголосовал бы за конституцию во главе с Вами, проголосуют за конституцию, лицом которой станет Великан Джулиан.
С уважением,
Феликс.
Вирломи разговаривала по мобильному телефону со своим связным.
— Все чисто? — спросила она.
— Это не ловушка. Они ушли.
— Насколько все плохо?
— Мне очень жаль…
Все плохо.
Вирломи убрала телефон и, покинув укрытие среди деревьев, вошла в деревню. На пороге каждого дома, мимо которых они проходили, лежали тела. Но Вирломи не сворачивала ни направо, ни налево. Первым делом нужно было отснять ключевые кадры.
В центре деревни мусульманские солдаты насадили на вертел корову и зажарили ее на костре. Вокруг кострища лежали около двух десятков тел взрослых индусов.
— Десять секунд, — сказала Вирломи.
Оператор послушно навел камеру и отснял десятисекундный фрагмент. Во время съемки у костра опустилась ворона, но не стала ничего клевать, лишь прошла несколько шагов и снова улетела. Вирломи мысленно записала в сценарий: «Боги прислали своих вестников, и те улетели прочь, охваченные горем».
Подойдя к мертвым, Вирломи увидела, что у каждого трупа во рту торчит кусок кровавого полупрожаренного мяса. На убитых не стали тратить пуль — им просто перерезали горло.
— Крупный план. Этих троих — по очереди. По пять секунд на каждого.
Оператор сделал свое дело. Вирломи не притрагивалась ни к одному телу.
— Сколько еще минут осталось?
— Более чем достаточно, — ответил оператор.
— Тогда сними каждого из них. Каждого.
Оператор переходил от трупа к трупу, делая кадры, которым в ближайшее время предстояло разойтись по сети. Тем временем Вирломи шла от дома к дому, надеясь, что найдется хотя бы один выживший, которого можно было бы спасти. Но таковых не оказалось.
В дверях самого большого дома деревни Вирломи ждал один из ее людей.
— Прошу вас, не входите, госпожа, — сказал он.
— Я должна.
— Вряд ли вам хочется, чтобы подобное осталось в вашей памяти.
— В таком случае это именно то, чего мне нельзя забывать.
Поклонившись, он отошел в сторону.
Четыре вбитых в балку гвоздя служили семье вешалками для одежды. Одежда валялась грязной грудой на полу, не считая рубашек, завязанных на шеях четырех детей — младшему не было и двух лет, старшему около девяти. Их подвесили на гвоздях, где они медленно задохнулись.
В другом конце комнаты лежали тела молодой пары, пары средних лет и старой женщины. Взрослых членов семьи заставили смотреть, как умирают дети.
— Когда он закончит у костра, — сказала Вирломи, — приведите его сюда.
— Внутри хватит света, госпожа?
— Снесите стену.
Стену убрали за несколько минут, и темное помещение залил свет.
— Начни отсюда, — сказала Вирломи оператору, показывая на тела взрослых. — Медленный проход, потом чуть быстрее — туда, куда их заставили смотреть. Задержись на всех четырех детях. Потом, когда я появлюсь в кадре, оставайся рядом, но так, чтобы видеть все, что я буду делать с ребенком.