— Примерно три часа назад мы вывезли его из Москвы и как можно быстрее допросили. Думаем, что о его исчезновении не знают, а даже если и знают, нет никаких причин отказываться от своего плана.
Рядом с креслом Рэкхема пискнул телефон. Он взял его, послушал, нажал кнопку и передал Петре:
— Все. Ракеты стартовали.
— Как я понимаю, мне нужно набрать код страны?
— Нет. Набирай номер так, как будто все еще в Ереване. С их точки зрения, так и есть. Скажи им, что вы с Питером совещаетесь и присоединитесь к ним с началом атаки.
— А на самом деле?
— Потом позвони матери, скажи, что с вами все в порядке, и ничего не говори о том, что случилось.
— Боюсь, вы на час опоздали.
— Мои люди сказали ей, что, если она позвонит кому-то, кроме тебя, до того, как ты снова с ней свяжешься, ей придется сильно об этом пожалеть.
— Спасибо, что еще больше ее напугали. Вы хоть представляете, что ей довелось перенести за свою жизнь?
— Но все всегда кончалось хорошо. Так что ей повезло больше, чем некоторым.
— Спасибо за оптимизм.
Несколько минут спустя стартовала ударная группа и последовало объявление об эвакуации аэропорта, перенаправлении всех прибывающих рейсов, эвакуации ближайших к аэропорту районов Еревана и поднятии по тревоге людей на всех возможных военных целях внутри Армении.
Что касается матери Петры, та столь горько рыдала — то ли от облегчения, то ли от злости, — что Петра едва могла что-то разобрать. Наконец разговор завершился, и Петра снова набросилась на Рэкхема:
— Кто дал вам право? Почему вы считаете…
— Мне дает право война, — отрезал Рэкхем. — Если бы я стал ждать, пока вы доберетесь до дома, возьмете детей и встретитесь с нами в аэропорту, этот самолет никогда бы не взлетел. Мне нужно думать о жизнях своих людей, а не только о чувствах твоей матери.
Боб положил руку на колено Петры, и та замолчала, поняв, что стоит успокоиться.
— Мэйзер, — спросил Боб, — в чем, собственно, дело? Вы могли предупредить нас по телефону.
— У нас остальные ваши дети.
Петра расплакалась, но быстро взяла себя в руки, тут же возненавидев за столь откровенное проявление материнских чувств.
— Все сразу?
— За некоторыми мы наблюдали несколько дней. Ждали подходящего момента.
— Ждали, пока Питер скажет вам, что все в порядке, — практически сразу понял Боб. — Что для его войны мы вам больше не нужны.
— Вы ему все еще нужны, — возразил Рэкхем. — До тех пор, пока это возможно.
— Почему вы ждали, Мэйзер?
— Сколько? — спросила Петра. — Сколько их?
— Еще один с синдромом Боба. И еще четверо без него.
— Всего восемь, — сказал Боб. — Где девятый?
Рэкхем покачал головой.
— Значит, вы продолжаете искать?
— Нет.
— То есть у вас точная информация, что девятый эмбрион не имплантировали? Или ребенок умер?
— Нет. У нас есть точная информация, что независимо от того, жив ребенок или мертв, не осталось критериев поиска. Если девятый младенец вообще родился, то Волеску слишком тщательно скрыл сам факт рождения и личность матери. Или мать скрывается сама. Программа — или, если хотите, «умная игра» — оказалась весьма эффективной. Мы не обнаружили бы никого из нормальных детей без ее творческого поиска. Но ей также известно, когда следует остановиться. У вас есть восемь детей из девяти. Трое с синдромом, пятеро нормальных.
— Как насчет Волеску? — спросила Петра. — Может, накачать его наркотиками?
— Почему бы сразу не пытать? — заметил Рэкхем. — Нет, Петра. Нельзя. Потому что он нам нужен.
— Зачем? Из-за его вируса?
— У нас уже есть его вирус. И он не работает. Это неудача, провал, тупик. И Волеску тоже об этом знал, просто ему нравилось мучить нас мыслью, будто он подверг опасности весь мир.
— Зачем он тогда вам? — требовательно спросила Петра.
— Для работы над лекарством для Боба и детей.
— Ну да, конечно, — горько усмехнулся Боб. — Хотите предоставить ему лабораторию и полную свободу?
— Нет, — покачал головой Рэкхем. — Мы собираемся отправить его в космос, на исследовательскую станцию на астероиде, под тщательное наблюдение. Он осужден и приговорен к смерти за терроризм, похищение и убийство — убийство твоих братьев, Боб.
— У нас же нет смертной казни.
— В космосе действует военный суд. Волеску знает, что он жив, пока у него продвигается работа по поиску настоящего лекарства для тебя и детей. В конце концов наша команда ученых выяснит все, что он знает. И когда он больше не будет нам нужен…
— Я не хочу его смерти, — быстро вставил Боб.
— А я хочу, — возразила Петра. — И чтобы он умирал как можно медленнее.
— Может, он и воплощение зла, — сказал Боб, — но если бы не он, меня вообще бы не существовало.
— Когда-то это было самое большое преступление, в котором ты мог его обвинить, — заметил Рэкхем.
— Я прожил хорошую жизнь. Странную и порой тяжкую. Но я нашел свое счастье. — Боб сжал колено Петры. — И я не хочу, чтобы вы убивали Волеску.
— Ты сам спас собственную жизнь — от него, — возразила Петра. — И ничем ему не обязан.
— Не важно, — сказал Рэкхем. — Мы не собираемся его убивать. Когда от него больше не будет пользы, его отправят в одну из колоний. Он не жестокий человек и очень умный. Может помочь лучше понять инопланетную флору и фауну. Убивать его — пустая трата ресурсов. И ни в одной колонии нет оборудования, которое он смог бы приспособить для создания какой-либо… биологической угрозы.
— Вы все продумали, — заметила Петра.
— И опять-таки, — сказал Боб, — обо всем этом вы могли сообщить нам по телефону.
— Я не хотел, — пожал плечами Рэкхем.
— МФ не станет посылать подобную команду или человека вроде вас на встречу лишь потому, что вам не хотелось воспользоваться телефоном.
— Мы намерены осуществить запуск курьерского корабля в ближайшее время.
— На случай, если вы не слышали, — с сарказмом напомнила Петра, — идет война.
Боб и Рэкхем долго смотрели друг на друга, не обращая на нее внимания. А потом Петра увидела, как глаза Боба наполняются слезами, что случалось весьма нечасто.
— В чем дело, Боб?
Тот покачал головой.
— Они у вас? — спросил он Рэкхема.
Рэкхем достал из внутреннего кармана пиджака конверт. Боб открыл клапан, извлек тонкую стопку бумаг и передал их Петре.
— Это наше свидетельство о разводе, — сказал он.
Петра сразу же все поняла. Боб собирался лететь без нее. Намеревался оставить на Земле с нормальными детьми, забрав с собой в космос троих с синдромом. Он хотел дать ей свободу, чтобы она могла снова вступить в брак.
— Ты мой муж, — сказала она, разрывая бумаги пополам.
— Есть копии. Развод имеет законную силу, нравится это тебе или нет и независимо от того, стои́т ли на документе твоя подпись. Ты больше не замужняя женщина.
— Почему? Потому что ты считаешь, будто я смогу выйти замуж за другого?
— Но у нас законные права на всех детей, — продолжал Боб, не обращая на нее внимания. — Они не незаконнорожденные, не сироты, не усыновленные. Они дети разведенных родителей, пятеро из которых отданы под опеку тебе, а трое — мне. Если когда-нибудь найдется девятый, он будет под твоей опекой.
— Девятый — единственная причина, по которой я вообще все это слушаю, — рявкнула Петра. — Потому что, если ты останешься, ты умрешь, а если улетим мы оба, может остаться ребенок, который…
Но злость не позволила ей закончить. Когда Боб все это замышлял, он не мог знать о недостающем ребенке. Он просто сам все решил и скрывал от нее… сколько времени?
— И давно ты все это задумал? — спросила Петра; по ее лицу текли слезы, но голос звучал достаточно ровно.
— После того как мы нашли Рамона и поняли, что нормальные дети все-таки есть, — ответил Боб.
— Все несколько сложнее, — сказал Рэкхем. — Петра, я знаю, насколько это для тебя тяжело…
— Нет, не знаете.
— Еще как знаю, черт побери! — бросил Рэкхем. — Я оставил на Земле семью, отправившись в такое же релятивистское путешествие туда и обратно. Перед отлетом я развелся с женой. У меня есть ее письма, и все они полны злости и горечи. А потом — слова примирения. И еще одно длинное письмо, незадолго до ее смерти, где она писала, что счастлива со своим вторым мужем, что у детей все сложилось хорошо и что она до сих пор меня любит. Мне хотелось покончить с собой, но я сделал то, что должен был сделать. Так что не говори мне, будто я не знаю, насколько это тяжко.
— У вас не было выбора, — возразила Петра. — Но я могу полететь с Бобом. Мы можем взять с собой всех детей и…
— Петра, — сказал Боб, — будь у нас сиамские близнецы, мы бы их разделили, даже если бы один из них был обречен на смерть, чтобы нормальной жизнью смог жить хотя бы второй.
Петра не могла больше сдерживать слезы. Да, она понимала ход его рассуждений. Дети без синдрома могли жить нормальной жизнью на Земле. Зачем обрекать их на детство в замкнутом пространстве космического корабля, если у них есть все шансы на счастье?
— Почему ты хотя бы не посоветовался со мной? — спросила она, когда наконец снова обрела способность говорить. — Почему ты от меня все скрыл? Думал, я не пойму?
— Я повел себя как эгоист, — признал Боб. — Мне не хотелось проводить последние месяцы в спорах и пререканиях. Не хотелось, чтобы ты постоянно горевала обо мне, Эндере и Белле. Мне хотелось забрать с собой последние несколько месяцев счастья. Таково было мое последнее желание, и я знал, что ты его исполнишь, но только в том случае, если ничего не будешь знать. Так что прошу тебя, Петра, подари мне эти последние месяцы, когда ты ничего не знала о том, что должно случиться.
— Ты их уже получил. Ты их украл!
— Да, и потому прошу тебя: подари их мне. Дай понять, что прощаешь меня, что отдаешь мне их свободно, даже после того, как тебя поставили перед фактом.
Петра не могла его простить. Не сейчас.
Но никакого «потом» уже быть не могло.