— Кстати, если уж об этом зашла речь, — заметил Сержант, — ты был вдвое лучшим стратегом и тактиком, чем мальчишка, в честь которого ты назвал Эндера.
— Но я был куда худшим командиром, поскольку не умел никого любить и никому доверять, пока не научился этому много лет спустя от вашей матери. Невозможно командовать людьми на войне, если не умеешь доверять, и невозможно победить врага, если не умеешь любить.
— Мне незачем кем-то командовать в бою — командовать просто некем. Есть только я сам.
— Тебе некем командовать, но при этом ты всю свою жизнь командуешь братом и сестрой и манипулируешь ими. Ты скорее противоположность хорошему командиру — тиран, которого слишком пугают воображаемые угрозы, чтобы он мог услышать и понять разумный совет.
— Самое худшее, что сделала мама, — позволила тебе воспитывать нас одному, — сказал Сержант. — Еще и обзываешься.
— Как я еще могу назвать сына, который замышлял меня убить? — отозвался Боб. — Впрочем, на самом деле ты просто дурак. Посмотри на себя — ты якобы готов противостоять любому врагу, и при этом твой брат только что расквасил тебе физиономию и горло, так что ты похож на котлету и скрипишь, словно несмазанная дверь.
— Он набросился на меня ни с того ни с сего! — крикнул Сержант.
— Опять глупость. Ты ввел в свой маленький мирок совершенно новый элемент — убийство отца Эндера. И тебе настолько было на него наплевать, что даже в голову не пришло: на эту угрозу он может реагировать иначе, чем на все твои предыдущие нападки.
— Он не был мне врагом, — заявил Сержант.
— Он был твоим единственным врагом с тех пор, как вы впервые встретились после того, как мы с Петрой наконец нашли вас всех и собрали вместе, когда вам был год от роду. Еще один самец-антонин, соперник. Все, что ты делал последние пять лет, — пытался полностью его себе подчинить. Все твои воображаемые враги — суррогаты Эндрю Дельфики. Ты придумывал для него все новые и новые унижения, манипулируя сестрой, чтобы та встала на твою сторону против Эндера, и вот печальный результат. Эндер и Карлотта — полезные члены нашего маленького сообщества из четырех человек, как и я. Но ты, Цинциннат Дельфики, впустую тратишь наши ресурсы, не производя ничего ценного и мешая жить остальным. Не говоря уже о заговоре с целью совершить убийство первой степени.
К удивлению Боба, глаза Сержанта наполнились слезами.
— Я не просил брать меня в этот полет! Я не хотел лететь! Мне не нравился ты, мне нравилась Петра, но ты никогда даже не спрашивал, чего мне хочется!
— Тебе был всего год, — сказал Боб.
— Что это значит для антонина? Тебе даже года не было, когда ты сбежал из лаборатории, где избавлялись от таких же последствий эксперимента, как ты! Мы могли говорить, мы могли думать, у нас были чувства, а ты, даже ничего не спросив, вырвал нас из наших домов, и вы с Петрой объявили, будто вы наши настоящие родители — большой уродливый великан и военный гений-армянка. Я хотел остаться с семьей, которая меня растила, с женщиной, которую я называл мамой, с обычным работящим мужчиной, которого я называл отцом, — но нет, ты и твоя жена решили, что мы должны вам принадлежать. Как рабы. Тут взяли, туда забрали — как собственность. И в итоге я оказался здесь. В космосе, летя почти со скоростью света, пока остальное человечество движется во времени в восемьдесят пять раз быстрее нас. Каждый год нашей жизни — целая жизнь для остальных. И ты говоришь мне о моих преступлениях? Я скажу тебе, почему я хочу твоей смерти. Ты украл меня у моей настоящей семьи! Ты дал мне свой чертов ключ Антона, а потом отобрал у меня всех, кто обо мне заботился, и запер меня здесь вместе с неповоротливым великаном и парой слабаков, которым даже не хватает ума понять, что они рабы!
Боб не знал, что ответить. За пять лет полета ему ни разу не приходило в голову, что дети могут помнить матерей, которые родили их после того, как их похитили еще в виде эмбрионов и рассеяли по всему миру, подсадив в матки женщин, у которых не было никаких причин подозревать, что они вынашивают потомство великих генералов Джулиана Дельфики и Петры Арканян.
— Черт побери, — наконец сказал он. — Почему ты раньше молчал?
— Потому что до сих пор не знал, что именно это его больше всего бесит, — ответил Эндер.
— Я все с самого начала знал! — попытался крикнуть Сержант, но поврежденное горло подвело, и получился лишь хрип.
— Вряд ли голос к тебе вернется раньше чем через месяц, — спокойно заметила Карлотта.
— Все родные семьи были глупые, — сказал Эндер, — кроме моей. Остальные нас страшно боялись. И твои точно так же. Они боялись даже до тебя дотронуться, считали тебя чудовищем — ты сам говорил.
— А эта семья что, лучше? — яростно прошептал Сержант. — Отец — говорящая гора в грузовом отсеке, а мать — голограмма, которая все время твердит одно и то же, одно и то же.
— По-другому она не может, — объяснила Карлотта. — Она умерла.
— Другие ее знали, жили с ней, она каждый день с ними разговаривала, — продолжал Сержант. — А у нас только Великан.
Боб лег на спину, глядя в потолок, а потом закрыл глаза, поскольку потолка все равно не видел из-за слез.
— Это было страшное решение, — тихо проговорил он. — Что бы мы ни делали — все оказывалось не так. Вам мы ничего не говорили, потому что вам не хватало жизненного опыта для разумного выбора. Вы трое были обречены умереть в возрасте около двадцати лет. Мы думали, что нам удастся быстро найти лекарство — лет за десять-двадцать — и вы сможете вернуться на Землю еще достаточно молодыми, чтобы впереди у вас оставалась вся жизнь.
— Генетическая проблема оказалась слишком сложной, — сказал Эндер.
— Если бы мы остались на Земле, вы бы давно уже умерли. До каких лет дожили ваши нормальные братья и сестры — до ста десяти?
— Двое, — ответил Эндер. — Все прожили по крайней мере по сто лет.
— А вы трое остались бы печальным воспоминанием о детях, которые прожили лишь одну пятую жизни из-за трагического генетического дефекта.
— Одна пятая жизни лучше, чем это, — прошептал Сержант.
— Нет, — возразил Боб. — Я уже прожил одну пятую жизни, и этого недостаточно.
— Ты изменил мир, — сказал Эндер. — Ты дважды его спас.
— Но мне никогда не дожить до дня, когда вы поженитесь и у вас будут дети.
— Не беспокойся. Если вы с Эндером не найдете лекарство, у меня никогда не будет детей, — заверила Карлотта. — Я не стану никому передавать эту дрянь.
— О том и речь. Когда мы с Петрой зачали вас, считали, что есть ученый, который сможет все решить. Именно он в первую очередь повернул во мне ключ Антона. Именно он убил всех моих собратьев по эксперименту. Мы вовсе не собирались с вами так поступать. Но что случилось — то случилось, и больше нам ничего не оставалось — только найти любую возможность дать вам настоящую жизнь.
— Твоя жизнь настоящая, — сказал Эндер. — Меня бы такая жизнь вполне устроила.
— Я живу в ящике, который никогда не смогу покинуть, — парировал Боб, сжимая кулаки. Он никогда не думал, что придется сказать им нечто подобное. Жалость к себе невыносимо унижала, но им следовало понять, что он был прав, сделав все возможное, чтобы они не оказались обманутыми, как он сам. — Если вы проведете первые пять или десять лет жизни в космосе — что с того? По крайней мере, впереди у вас будут еще девяносто лет, и дети, которые проживут свой век, и внуки. Я никогда этого не увижу — зато увидите вы.
— Нет, не увидим, — прошептал Сержант. — Лекарства нет. Мы — новый вид с продолжительностью жизни примерно в двадцать два года при условии, что проведем последние пять лет при силе тяжести в десять процентов от земной.
— Тогда почему ты хочешь меня убить? — спросил Боб. — Разве моя жизнь для тебя не достаточно коротка?
Вместо ответа Сержант прильнул к рукаву Боба и заплакал. Эндер и Карлотта смотрели на них, взявшись за руки. Боб не знал, что они чувствуют. Он даже не знал, из-за чего плачет Сержант. Он никого из них не понимал, не понимал никогда. Он не был Эндером Виггином.
Боб иногда следил за перемещениями Эндера Виггина, сверяясь посредством ансибля с компьютерными сетями, и, насколько он мог понять, у того тоже не было особой жизни. Холостой и бездетный, он летал от планеты к планете, нигде надолго не задерживаясь, а затем вновь возвращался к околосветовой скорости, оставаясь молодым, пока все человечество старело.
«Совсем как я, — подумал Боб. — Эндер Виггин и я сделали один и тот же выбор — остаться в стороне от человечества».
Боб не мог даже предположить, почему Эндер Виггин прячется от жизни. У Боба был пусть короткий, но прекрасный брак с Петрой. У Боба были несчастные, но вместе с тем чудесные и невероятные дети. А у Эндера Виггина не было ничего.
«Жизнь хороша, — думал Боб, — и я не хочу, чтобы она закончилась. Я боюсь того, что случится с этими ребятишками, когда меня не станет. Я не могу их сейчас оставить — и у меня нет выбора. Я люблю их больше всего на свете — и не могу их спасти. Они несчастны — и я ничем не могу им помочь. Вот почему я плачу».
3Наблюдая за небом
Карлотта занималась калибровкой гравитационного поля в кормовой части корабля, когда Эндер появился в отсеке жизнеобеспечения, находившемся прямо над ней — или перед ней, в зависимости от того, как воспринимать положение в пространстве.
Из-за системы гравитационной фокусировки понятие верха и низа постоянно путалось. Лотки с лишайниками, водорослями и бактериями, генерировавшими кислород и сырье для переработки в пищу, должны были оставаться в горизонтальном положении независимо от того, что происходило с кораблем. Во время ускорения вообще ничего не нужно было делать — сила инерции обеспечивала нужную ориентацию, при которой «низ» был направлен в сторону кормы. Но в нормальном полете они оказывались в состоянии невесомости, и потому поле приходилось настраивать так, чтобы направление отвеса для лотков не менялось.