И королеву это вполне устраивало, поскольку главным, что внушало им страх, был бунт рабочих. Трутни не помнили ни о чем подобном — да и откуда? Но Боб знал, что расслабленный вид королевы на самом деле обманчив. Она скрывала свои опасения от трутней, как скрывала от всех. Боб, однако, умел читать мысли так, как это умеют люди. Не имея возможности связываться напрямую, люди научились читать эмоции по внешним признакам. У большинства это получалось весьма хорошо, у некоторых — довольно плохо. Боб владел этим искусством великолепно, но виной тому была не любовь. Любовь притупляет наблюдательность — ты ищешь всему самое лучшее объяснение. Ненависть точно так же ослепляет — ты предполагаешь худшее. В детстве исключительно ради того, чтобы выжить, Боб научился предсказывать вероятные поступки людей по внешним намекам, которые те невольно демонстрировали. У королевы улья не было лица, выражение которого человек мог бы прочесть. Впрочем, это и не требовалось — она скрывала чувства, которые хотела скрыть, но не последующие, и Боб просто догадывался, что чувствовала королева до этого. Он был уверен, что его интерпретация полностью верна, а если даже и нет, то верна настолько, насколько это возможно.
Боб провел во сне три дня. В отличие от королев ульев, он не пытался ничего скрывать, выложив начистоту перед трутнями всю свою жизнь, дав им ощутить, что значит быть человеком, мужчиной — несущим ответственность за других, но в конечном счете самостоятельным субъектом, обладающим свободой выбора до тех пор, пока он осознает последствия этого выбора.
Трутни восхищались им, а иногда пугались — например, мыслей об убийстве. Боб дал им понять, что считает убийством разрыв связи между королевой и рабочей особью, отчего та погибала. Но трутней лишь забавляло его явное непонимание сути, — мол, она не такая, как ты, не как вы, люди, тебе просто не понять. Подобных слов они не говорили, но до него доходили их эмоции: удивление, терпение, пренебрежение, словно у взрослых, разговаривающих с не по возрасту развитыми детьми. Примерно так, как говорил с собственными детьми сам Боб, когда им еще не исполнилось двух лет и они еще не начали самостоятельно учиться.
Наконец трутни отступили, и Боб заснул по-настоящему, глубоко и спокойно. Не без сновидений, но те были обычными и приятными, как часто бывает во сне. Кошмары его не мучили.
Когда он проснулся, был ясный день. Он лежал под навесом, защищавшим его лицо от прямых солнечных лучей. Было тепло, в воздухе чувствовалась влага.
— Мы прикрыли тебя, пока ночью шел дождь, — сказала Карлотта. — Им приходится организовывать осадки по крайней мере раз в четыре дня в летний сезон, как сейчас. Но на время вашего разговора они его задержали.
— И каков итог? — спросил Боб.
— Ты меня спрашиваешь? — удивилась Карлотта.
— Я многое узнал, но самым интересным оказалось то, что кое-чего королева им никогда не показывала. Они не могли поверить, что чего-то не хватает, считали, что она была полностью с ними откровенна, но во что им еще было верить? Их жизнь была окружена ложью, которую королева для них создавала.
— Я слышала, что так поступают родители, чтобы защитить детей, — сказала Карлотта.
— Я тоже это слышал, — отозвался Боб. — Вероятно, без этого не обойтись. Просто слишком уж большое разочарование для исследователя вроде меня.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила дочь.
— Физически? Взгляни на приборы и скажи, жив я или нет.
— Сердцебиение в норме. Другие показатели тоже отличные — для человека твоего роста.
— Не похоже, чтобы я что-то ел, — заметил отец. — Но все остальное оборудование на своих местах. Я нормально испражнялся?
— Кал и моча в полном порядке. Местные черви воротили от них нос, но растения счастливы, — по крайней мере, ни одно пока не погибло.
— Значит, моя жизнь имеет смысл.
Он снова заснул, а когда проснулся в следующий раз, стояли сумерки и трое детей собрались вокруг него.
— Отец, — проговорил Эндер, — я должен тебе кое-что сказать. Плохое и хорошее. В основном хорошее.
— Тогда говори, — разрешил Боб. — Не хочу умереть во время преамбулы. Переходи сразу к сути.
— Тогда вот она: жукеры нечаянно научили меня, как излечить нашу болезнь. Мы можем запустить нормальные человеческие параметры роста и его завершения, не отключая ключ Антона.
— Как?
— Когда мы увидели, как погибают отрезанные от королевы жукеры-рабочие, я подумал — они не любят ее, их сердца вовсе не разбиты. На самом деле они должны воспринимать ее смерть как освобождение, но тем не менее они умирают. У меня возникло подозрение, что королевы каким-то образом изменили геном рабочих, так же как они изменили крыбов. Но я ошибался. Геном жукеров в высохших коконах ничем, по сути, не отличается от генома трутней и самой королевы. Разница вовсе не в геноме.
— Тогда в чем? Не заставляй меня гадать.
— Дело в органеллах, вроде наших митохондрий. Королевы могут вырабатывать бактериальный бульон в особых железах, которые у рабочих и трутней носят лишь рудиментарный характер. Потом они заражают этими бактериями яйца рабочих, и бактерии поселяются в каждой клетке их тела. Эти органеллы отвечают за мысленную связь между королевой и рабочими. Они ощущают ее присутствие, а когда она исчезает, они одновременно прекращают метаболизм во всех клетках.
— Органеллы как полиция мысли, — горько проговорила Карлотта. — Вот ведь сволочи.
— Тираны, — поправил Боб. — Они постоянно тревожились, что их дочери могут взбунтоваться. Органеллы придавали им душевное спокойствие, позволяли иметь намного больше дочерей, чем они могли бы непосредственно подчинить себе силой мысли.
— Да, — кивнул Эндер. — Трутни — результат естественной адаптации. Они способны расширять пределы мысленной досягаемости королевы. Но даже если с ней связаны двадцать самцов, она может одновременно контролировать самое большее несколько сотен рабочих. Некоторые в любом случае могли от нее ускользнуть. И некая королева изобрела порабощающую органеллу. А может, множество королев пробовали разные варианты и делились результатами, пока не остановились на одном.
— Но самцам они его так и не дали, — вставил Боб.
— Им это было ни к чему. Самцы постоянно находились в команде королевы, что бы ни случилось. Они обожали ее, льнули к ней, постоянно знали о каждой ее мысли…
— О каждой мысли, которую она считала нужным им сообщить, — снова поправил отец.
Эндер кивнул:
— Каждая королева вырабатывает в себе эту органеллу и вводит ее в яйца рабочих. Самцы же остаются такими, какими их создала эволюция. Но все рабочие подвергаются этой операции поголовно, и королевы прекрасно отдают себе отчет в том, что делают.
— Создают полностью покорных рабов, — вставил Цинциннат. — И превосходных солдат. Они сражаются и умирают по ее приказу. С теми, кто пытается возражать, она прерывает связь, и они все равно умирают. Не жизнь, а сплошное отчаяние. Возможно, когда королева всерьез уделяет им внимание, они любят ее так же, как и самцы. Но потом ее внимание переключается на что-то другое. Связь, однако, сохраняется — иначе они просто погибнут, — и они не смеют даже помыслить о том, как ее ненавидят. Но они ведь действительно ее ненавидят?
— Кто-то больше, кто-то меньше, — ответил Боб. — Это страшная тайна королев ульев. Но, Эндер, как все это может помочь решить проблему антонинов?
— Бобитов, — поправил Цинциннат.
Бобу понравилось, что они предпочитают использовать эту форму его имени.
— Органеллы. Мы пытались работать непосредственно с геномами живых индивидуумов. Волеску создал наше отклонение от нормы, когда мы были эмбрионами, всего лишь горсткой клеток. Но — живые организмы из миллионов клеток? Попытки менять геном на лету предпринимались не раз и порой даже удавались — в случае крайне простых изменений.
Эта история была Бобу знакома.
— Гигантизм неотделим от интеллекта. Значит, это невозможно.
— Но гигантизм — вовсе не результат, это отсутствие выключателя, вернее, переключателя. Мы не можем добавить выключатель, не разрушив интеллект. Но мы можем ввести переключатель в органеллу.
Так просто и после слов Эндера — даже очевидно. Нет, все же не вполне очевидно.
— Нельзя просто взять и создать органеллы для людей, — сказал Боб. — Клеточные митохондрии существовали задолго до появления человека. Они воспроизводятся при делении клеток. Королевам же приходилось вводить свои органеллы в каждое яйцо.
— Верно, — кивнул Эндер.
— Вот тут-то и начинается самое интересное, — пообещала Карлотта.
— Мы используем вирус, чтобы ввести фрагмент измененного гена в естественную митохондрию. Клетки получают выключатель, который сработает в нужное время.
— По крайней мере, мы так считаем, — вставил Цинциннат.
— Что ж, зрелости мы пока не достигли, — резюмировал Эндер. — Придется подождать. Но одно точно — изменение произошло во всех клетках наших тел.
— Так вы уже это сделали? — спросил Боб, чувствуя, как отчаянно бьется сердце.
— Спокойнее, спокойнее, отец, — проговорила Карлотта.
— Конечно сделали, — ответил Цинциннат. — Какой смысл ждать?
— Без моего разрешения?
— Мы его уже получили. Когда ты поделился с нами своими планами насчет этой планеты. Она принадлежит нам. И тела тоже принадлежат нам. Ты в любом случае бы сказал, чтобы мы как следует подумали, взвесили все за и против, а потом решали сами. Вот мы и подумали, пока ты спал, а потом решили, и Эндер впрыснул нам в легкие аэрозоль с вирусом. И пока он распространялся в наших телах, мы даже немного заболели.
— Но теперь нам уже лучше, и наши тела не отвергают перемену, — добавила Карлотта.
— А через несколько лет посмотрим, сработал ли наш план, — сказал Эндер. — Если нет — останется время попробовать еще раз. Или попробовать что-нибудь другое. Но в любом случае изменение унаследуют наши дети. Бобитам не придется принимать какие-то таблетки или как-то перестраивать свой организм, чтобы нормально расти в соответствии с заложенным в генах механизмом, который мы передадим нашим потомкам.