Валентина все еще искала Грего, когда услышала бой колокола. Призыв к молитве. Однако время вечерней службы еще не наступило; должно быть, люди сейчас недоуменно прислушиваются к звону, ничего не понимая. Почему звонит колокол? И вдруг вспоминают — как же, ведь погиб Квим. Отец Эстеву зверски убит свинксами. О да, Перегрино, какая замечательная мысль — позвонить в церковный колокол! Все сразу поймут, как все спокойно и насколько все в норме!
О Господи, спаси и сохрани нас от всяческих мудрецов!
Миро лежал, свернувшись в клубок, среди корней Человека. Он мало спал прошлой ночью, практически вообще не спал. Сейчас он отдыхал, а вокруг суетились пеквениньос, по стволам Человека и Корнероя палочки выбивали бойкий ритм. Миро слышал разговоры, большей частью даже понимал их, несмотря на то что сам еще не научился бегло общаться на языке отцов. Братья же и не пытались скрыть от него суть своих бесед. Ведь он как-никак был Миро. Они доверяли ему. Поэтому ничего плохого не случится, если он поймет, насколько они сердиты и напуганы.
Дерево-отец по имени Воитель убило человека. И не какого-то там постороннего — Воитель и его племя убили отца Эстеву, наиболее почитаемого свинксами человека после самого Говорящего от Имени Мертвых. Невозможно, непредставимо. Что теперь делать? Они пообещали Говорящему больше не воевать друг с другом, но как еще им наказать племя Воителя, чтобы показать людям, что пеквениньос осуждают жестокое деяние Воителя и отрекаются от его потомков? Единственным ответом была война: братья каждого племени должны напасть на лес Воителя и срубить все деревья, за исключением только тех, которые протестовали против убийства священника.
А их материнское дерево? По этому поводу возник наиболее ожесточенный спор: то ли достаточно убить всех братьев и сровнять с землей деревья из леса Воителя, то ли срубить и материнское древо, чтобы ни одно семя Воителя больше не пустило корни в этом мире. Самого Воителя они оставят напоследок — позволят ему прожить некоторое время, чтобы он стал свидетелем уничтожения собственного племени, а потом сожгут дотла. Сожжение являлось самой ужасной казнью, первый раз за долгое время в лесу запылает пожар.
Миро слышал все это. Ему хотелось вставить свое слово, сказать им: «Теперь-то что толку?» Но он знал: пеквениньос сейчас ничто не остановит. Они слишком разозлились. Они скорбели о Квиме, но по большей части злились, потому что на них несмываемым пятном пал позор. Нарушив условия договора, Воитель опозорил всех до единого. Никогда больше люди не поверят пеквениньос, если только племя Воителя и сам он не будут стерты с лица земли.
Решение было вынесено. Завтра утром братья выступят в поход на лес Воителя. Долгие-долгие дни они будут собираться возле него, потому что все деревья мира примут участие в расправе. И когда наконец все будут готовы, когда лес Воителя будет со всех сторон окружен, вот тогда они и расправятся с ним — никто потом даже не догадается, что на этой равнине когда-то высился лес.
И люди увидят это. Спутники покажут им, как пеквениньос поступают с клятвопреступниками и трусливыми убийцами. И тогда люди снова станут верить пеквениньос. И сами свинксы смогут без стыда смотреть в глаза людям.
Постепенно до Миро дошло: братья не просто так позволяют ему услышать эти разговоры и бурные обсуждения. Они делают это специально — он, Миро, должен услышать их и понять их намерения. «Они ожидают от меня, что я донесу эту весть до города. Они думают, я объясню людям Лузитании, каким образом пеквениньос намереваются наказать палачей Квима. Вот только неужели они не понимают, что я теперь здесь чужой? Кто будет меня слушать там, в Милагре, — меня, покалеченного мальчишку, пришельца из прошлого, который еле-еле говорит и слов которого даже не разобрать толком? Я не имею влияния на других людей. Я даже с собственным телом и то не могу справиться».
Однако это его долг. Миро медленно встал, выкарабкиваясь из-под укрывших его корней Человека. Надо попробовать. Он пойдет к епископу Перегрино и расскажет ему, как собираются поступить пеквениньос. Епископ Перегрино распространит эту весть, и, узнав, что в отместку за жизнь одного человека будут убиты тысячи невинных младенцев-пеквениньос, люди разом почувствуют себя лучше.
Но что им малыши-пеквениньос? Какие-то черви, копошащиеся в стволе материнского древа. Этим людям никогда не понять, что между массовым убийством малышей-пеквениньос и избиением младенцев, которую учинил царь Ирод, прознав о рождении Иисуса, разница не так уж велика. Они настаивают на справедливости. А что значит по сравнению со смертью Квима поголовное уничтожение какого-то жалкого племени пеквениньос?
Грего.
«Я стою посреди поросшей травой площади, вокруг меня собралась огромная толпа, каждый человек соединен со мной прочной невидимой нитью, моя воля — их воля, мои губы произносят их слова, их сердца бьются в ритме с моим. Я никогда не ощущал ничего подобного, не жил такой жизнью, не был частью такого огромного скопления людей, нет, не частью, а мозгом, центром, во мне заключены все они, десятки, сотни. Мой гнев — их гнев, их руки — мои руки, их глаза видят только то, что показываю им я».
Настоящая музыка, ритм лозунгов: призыв — ответ, призыв — ответ…
— Епископ говорит, мы должны просить справедливости Господней, но удовлетворит ли нас это?
— Нет!
— Пеквениньос говорят, они уничтожат лес, который убил моего брата, но верим ли мы им?
— Нет!
«Они подхватывают мою мысль; когда я замолкаю, чтобы перевести дыхание, они кричат за меня, поэтому мой голос продолжает звучать, вырываясь из глоток пятисот мужчин и женщин. Епископ пришел ко мне, исполненный умиротворения, благочестия и терпения. Приходил ко мне и мэр, предупреждал о полиции, беспорядках, намекал на тюрьму. Заглянула Валентина, стремилась поразить меня остротой своего ума, говорила об ответственности. Все они догадываются о моей силе — силе, о существовании которой я раньше не подозревал, о власти, которую я начал ощущать, только когда перестал повиноваться им и в конце концов обратился к людям, раскрыв свое сердце. Правда — вот источник моей силы и власти. Я перестал обманывать людей и подарил им истину, и смотрите же, кем я стал, кем стали мы, сплоченные воедино».
— Если кто и имеет право наказать свинью за то, что она убила Квима, так это только мы. За человеческую жизнь будут мстить человеческие же руки! Пеквениньос утверждают, будто убийцам вынесен смертный приговор, — но мы одни имеем право назначать палача! Мы своими глазами должны убедиться в том, что приговор приведен в исполнение!
— Да! Да!
— Они сидели и смотрели, как мой брат умирал, корчась в агонии, пожираемый десколадой! Они спокойно смотрели, как его тело пожирает адский огонь! Теперь мы сожжем их лес!
— Сжечь их! Огонь! Огонь!
«Вот! Они зажигают спички, выдирают клочки травы и поджигают их. Пламя! Все вместе мы запалим погребальный костер!»
— Завтра мы отправляемся в карательный поход…
— Сегодня! Сейчас!
— Завтра; мы не можем идти ночью, кроме того, надо запастись водой, продуктами…
— Сейчас! Сегодня же! Сжечь их всех!
— Говорю вам, за одну ночь туда не добраться, это в сотнях километров от Милагре, несколько дней пути…
— Прямо за забором найдутся свинксы!
— Но это ведь не они убили Квима…
— Все они убийцы, маленькие ублюдки!
— Они убили Либо!
— Они убили Пипо и Либо!
— Все как один убийцы!
— Сегодня же поджарим их!
— Всех спалим!
— Лузитания — наш мир, не отдадим его каким-то тварям!
«Они что, обезумели? Неужели они считают, что я позволю им убить местных свинксов — они же нам ничего плохого не сделали!»
— Это дело рук Воителя! Воителя и его лес мы накажем!
— Проучить их!
— Бей свинксов!
— Пали!
— Огонь!
Тишина, словно все замерло. Затишье. Представившаяся возможность.
«Думай, подбирай правильные слова. Придумай что-нибудь, чтобы отвлечь их, вернуть, ведь они ускользают от меня. Они — часть моего тела, часть моей души, но сейчас они отрекаются от меня. Один болезненный спазм — и я потеряю контроль, если он у меня когда-нибудь был, этот контроль. Что я могу сказать в эту краткую секунду всеобщей тишины, что мне сделать, как привести их в чувство?»
Долго, слишком долго. Сомнения Грего чересчур затянулись. В этот краткий миг затишья откуда-то сзади прозвучал голос мальчика, еще совсем ребенка, исполненный детской невинности голосок, который пробудил во всех сердцах жуткий гнев и ненависть, требующих немедленного действия. Ребенок крикнул:
— За Квима и Иисуса Христа!
— Квим и Христос! Квим и Христос!
— Нет! — заорал Грего. — Подождите! Не смейте этого делать!
Они обтекли его жаркой волной, сбили с ног. Он попытался подняться, кто-то наступил ему на руку. Где же табуретка, на которой он стоял?
«Вот она, вцепиться в нее, не позволить им затоптать меня, они затопчут меня насмерть, если я не встану, я должен двигаться вместе с ними, подняться и идти с ними, бежать с ними, иначе они сомнут меня, сотрут в порошок».
Они неслись мимо него, завывая во всю глотку, что-то выкрикивая на бегу. Буйство перекинулось с площади на поросшие травой улицы; то тут, то там загорались небольшие факелы, люди кричали: «Огонь!», «Жги их!», «Квим и Христос!» Подобно потоку лавы, вырывающемуся из квадратного жерла городской площади, толпа текла в сторону леса, замершего в ожидании на возвышающемся неподалеку холме.
— Господи Исусе, что они творят?!
Это была Валентина. Грего стоял на коленях, бессильно навалившись на табурет. Она глядела толпе вслед — «кратер» уже опустел и даже «остыл», люди огненной волной неслись прочь от места, где, собственно, и зародилась эта огненная волна.
— Грего, самоуверенный сукин сын, теперь-то ты видишь, что натворил?!
«Я?»
— Я собирался вести их на Воителя. Я хотел, чтобы справедливость свершилась.