— Как человек, который появился на свет согласно приказу правительства, — сказал Эндер, — я глубоко сочувствую тебе. Но твои слова необдуманны. Ведь мои родители тоже хотели, чтобы я появился на свет. И с самой секунды рождения, подобно всякому другому живому существу, я обрел в жизни собственный смысл. То, что люди твоей планеты ошибочно принимали МПС за послания богов, вовсе не означает, что сами они не боги. И то, что твое прежнее понимание смысла жизни противоречит нынешнему, совсем не значит, что ты должна увериться в бессмысленности своей жизни.
— О да! — с жаром ответила Ванму. — Смыслов хоть отбавляй! Конгрессу требуются рабы! Поэтому-то они и создали Цин-чжао — чтобы она стала рабыней. И она не желает отказываться от рабства!
— Такую цель преследовал Конгресс, — кивнул Эндер. — Но, кроме того, у Цин-чжао были отец и мать, которые любили ее. Как и у меня. Этот мир можно толковать по-разному, придавать то один смысл, то другой, первопричины могут быть всякими. А то, что причина, в которую ты твердо уверовала, оказалась на поверку обыкновенной фальшивкой, вовсе не означает, будто не осталось других причин, которым можно было бы довериться.
— Да, вы абсолютно правы, — пробормотала Ванму.
Ей стало стыдно за свою несдержанность.
— И не склоняй передо мной голову, — сказал Эндер. — Или ты ее показала в таком ракурсе, Джейн?
Джейн, должно быть, ответила ему, но ответа Ванму не расслышала.
— Мне плевать, какие у них обычаи, — возразил Эндер. — Преклоняясь подобным образом, человек унижает себя, а я не желаю, чтобы девочка унижалась передо мной. Она не совершила ничего постыдного. Да, девочка открыла нам глаза на десколаду, и это может спасти сразу несколько разумных рас.
Ванму вслушалась в его речь. Он верил в то, что говорил. Он превозносил ее и ее поступки.
— Я здесь ни при чем, — запротестовала она. — Это Цин-чжао. Это она задалась таким вопросом.
— Цин-чжао! — фыркнула Эла. — Она действительно околдовала тебя, в точности как Конгресс подчинил себе Цин-чжао.
— Ты не имеешь права презирать ее, ты же совсем ее не знаешь! — воскликнула Ванму. — У нее замечательный ум, она очень добра, мне никогда не сравниться с ней…
— Ну вот, опять эти боги, — вздохнул Эндер.
— Все время боги, — подчеркнула Эла.
— Что вы хотите сказать? — вспыхнула Ванму. — Цин-чжао никогда не утверждала, что она богиня, и я этого не говорила.
— Говорила, — грустно произнесла Эла. — Ты же сама сказала: «Цин-чжао мудра и очень добра».
— «У нее замечательный ум, и она очень добра», — поправил ее Эндер.
— «Мне никогда не сравниться с ней», — закончила Эла.
— Дай-ка я тебе кое-что расскажу о богах, — предложил Эндер. — Не важно, насколько ты умна или сильна, — всегда найдется кто-то умнее и сильнее тебя, а когда ты вдруг повстречаешься с кем-то, кто сильнее и умнее всех остальных, то сразу подумаешь: «О, это бог. Это совершенство». Но, уверяю тебя, вскоре непременно найдется человек, по сравнению с которым твой «бог» будет выглядеть неоперившимся птенцом. Этот человек будет и умнее, и сильнее, и вообще лучше твоего «бога». Так вот, позволь мне объяснить тебе, как я отношусь к богам. Я считаю, что истинный бог не станет сердиться или пугаться кого-то и пытаться подавить предполагаемых противников силой. Деяние Конгресса, когда он изменил гены определенных людей и сделал их более умными, более продуктивными, могло обернуться щедрым, достойным божества даром. Но Конгресс был напуган и поэтому поработил народ Пути. Он хотел, что вы оставались в подчинении. Настоящему богу и без того хватает власти там, где это действительно необходимо. Настоящие боги предпочитают учить тебя, чтобы ты стала им подобной.
— Цин-чжао обучала меня кое-чему, — пожала плечами Ванму.
— Но только пока ты повиновалась ей, пока поступала так, как желала она, — заметила Джейн.
— Я недостойна, — ответила Ванму. — Я слишком глупа, мне никогда не сравниться с ней мудростью.
— Однако ты поняла, что я говорю правду, — сказала Джейн, — тогда как Цин-чжао видела одну лишь ложь.
— Так ты богиня? — спросила Ванму.
— Говорящие с Богами и пеквениньос только на подходе к истине, они только начали узнавать о себе правду. Я же и так все знаю. Я была создана.
— Чушь, — поморщился Эндер. — Джейн, скажи еще, что ты взяла и выпрыгнула из головы Зевса.
— Нет уж, я не Минерва[167], — улыбнулась Джейн.
— Насколько нам известно, ты просто появилась, — сказал Эндер. — И никто тебя намеренно не создавал.
— О, спасибо, а я-то беспокоилась, — съязвила Джейн. — Однако вы ведь можете назвать имена своих создателей — родителей, какой-нибудь там правительственный департамент по усыновлению, — я же единственная в своем роде во всей Вселенной, я случайность.
— Нет, так не пойдет, — перебил Эндер. — Либо тебя кто-то намеренно создал, либо ты случайность. Одно из двух. Ибо случайность — это нечто происшедшее непреднамеренно, по стечению обстоятельств. Что, теперь ты затаишь злобу на всех сразу? Население планеты Путь лютой ненавистью возненавидит Конгресс, стоит только людям узнать, что́ с ними сотворили. А ты, стало быть, будешь злиться из-за того, что с тобой никто ничего подобного не проделал?
— Захочу — и буду, — фыркнула Джейн, но в ответе явно скользнула смешинка.
— Вот что я думаю, Ванму, — сказал Эндер. — Ты не вырастешь до тех пор, пока не перестанешь беспокоиться о том, чем руководствуется кто-то там еще. Лучше поищи собственный смысл жизни, тот, в который уверуешь лично ты.
Сначала Эндер и Эла объяснили все Валентине. Так получилось, что она случайно заглянула в лабораторию, хотела спросить Эндера о чем-то совсем другом. Ее словно озарило; в общем, так же, как и они, она мгновенно поверила в десколаду в роли диктатора лузитанской гайалогии. И согласилась с ними, что эти взгляды ни в коем случае не следует распространять, не обсудив их с пеквениньос и не выслушав мнения деревьев-отцов.
Эндер намеревался опробовать теорию сначала на Сеятеле, прежде чем обращаться и объяснять что-либо Человеку или Корнерою. Эла и Валентина пришли к такому же выводу. Ни Эла, ни Эндер, еще много лет назад выучившие язык деревьев-отцов, не смогли освоиться с ним настолько, чтобы вести свободную беседу. Еще более важной причиной было то, что они просто-напросто чувствовали себя свободнее рядом с похожими на млекопитающих братьями. Деревья все-таки были чужды им. Попробуй догадайся, глядя на дерево, что оно там себе думает? Нет, сложными предположениями сначала лучше делиться с братьями-пеквениньос, а не с деревьями.
И только когда они уже вызвали Сеятеля в кабинет Элы, когда закрыли дверь и начали объяснять, только тогда Эндер осознал, что разговор с братом мало чем отличается от беседы с деревом. Даже после того, как целых тридцать лет он бок о бок прожил и проработал с ними, Эндер так и не научился различать язык тела пеквениньос, ему были доступны разве что самые очевидные проявления их эмоций. Сеятель, казалось, относился абсолютно безучастно к тому, что ему пытались втолковать. Пока Эндер рассказывал, что они узнали во время разговора с Джейн и Ванму, Сеятель вел себя скорее нетерпеливо. Он, как маленький мальчик, беспрестанно ерзал на стуле, смотрел по сторонам, разглядывал стены, устремлял глаза в потолок так, словно разговор страшно утомил его. Естественно, Эндер знал: пеквениньос не придают значения так называемому «пристальному взгляду», они не ищут его, но и не избегают. Они не обращают никакого внимания на то, как ты выглядишь во время беседы с ними. Но обычно пеквениньос, которые работали бок о бок с людьми, старались вести себя, как положено в человеческом обществе, чтобы люди видели: братья проявляют должное уважение к их словам. Сеятель прекрасно умел притворяться, но сейчас он даже не пытался этого делать.
А когда долгая речь подошла к концу, Эндер убедился, сколько сил ушло у обычно очень терпеливого и спокойного Сеятеля на то, чтобы просто высидеть на стуле. Стоило им сказать, что у них все, как Сеятель в ту же секунду сорвался с места и принялся бегать — нет, не бегать, носиться по комнате, касаясь всего, что можно. Не сбивая, не сметая на своем пути, как поступил бы на его месте человек, не разбрасывая вещи по комнате, — Сеятель скорее ощупывал то, чего касался, пытался проникнуть в структуру материала. Эндер встал, решив задержать его и немножко успокоить, — он был достаточно знаком с поведением пеквениньос, чтобы увидеть обратную сторону этого бурного взрыва и понять, что Сеятель сейчас испытывает огромное потрясение.
Сеятель бегал до тех пор, пока не начал валиться с ног, но даже тогда он продолжал совершать круги по комнате, шатаясь, как пьяный, из стороны в сторону. В конце концов он уткнулся в Эндера и, обняв своими ручками, приник к нему. На мгновение Эндеру захотелось обнять его в ответ, но потом он вспомнил, что Сеятель — не человек. Объятие не требует ответного жеста. Сеятель приник к нему, как приник бы к дереву. Он искал у ствола защиты. Искал убежища, в которое можно забиться и переждать надвигающуюся беду. Он расстроился бы еще больше, если бы Эндер отреагировал по-человечески и облапил его в ответ. Сейчас Эндер должен был ответить ему, как дерево. Поэтому он постарался замереть и спокойно ждал. Стоял так и ждал, пока содрогания Сеятеля наконец не прекратились.
Когда пеквениньо отпустил его, по телам обоих бежали струйки жаркого пота. «Вряд ли я абсолютно во всем подобен дереву, — подумал про себя Эндер. — Или, может быть, деревья-братья и деревья-отцы в таких случаях тоже отдают свою влагу братьям?»
— Это очень удивительно, — прошептал Сеятель. Слова прозвучали немного странно по сравнению со сценой, которую Сеятель только что разыграл перед ними.
Эндер не выдержал и рассмеялся.
— Да уж, — проговорил он. — Весьма необычно.
— Им это не смешно, — упрекнула его Эла.
— Он знает, — заступилась Валентина.