— Тогда не надо было смеяться, — ответила Эла. — Как ты можешь смеяться, когда Сеятель только что пережил такую боль?!
Из глаз ее хлынули слезы.
Валентина положила руку ей на плечо.
— Он смеется, ты плачешь, — произнесла она, — Сеятель бегает по комнате и лазит по деревьям. Какие мы все-таки диковинные создания!
— Все происходит от десколады, — вдруг сказал Сеятель. — Третья жизнь, древоматери, деревья-отцы. И нашей разумностью мы тоже, скорее всего, обязаны ей. Может быть, мы были всего лишь древесными крысами, но вот пришла десколада и превратила нас в фальшивых рамен.
— В настоящих рамен, — поправила Валентина.
— Мы сами не знаем, так ли это, — сказала Эла. — Это всего лишь гипотеза.
— Это самая-самая-самая-самая-самая правда, — ответил Сеятель. — Это правдивее, чем правда.
— Откуда ты знаешь?
— Все сходится. Эволюционный баланс — я знаю о нем, я изучал гайалогию и все время думал: как же учитель рассказывает нам такое, когда любой пеквениньо посмотрит по сторонам и сразу поймет, что дело обстоит совсем иначе? Но если бы мы знали, что это десколада меняет нас и заставляет вести себя так, чтобы уравновешивать планетный баланс…
— Как это десколада может заставить вас изменять среду всей планеты?
— Вы очень плохо нас знаете, — ответил Сеятель. — Мы не говорили вам всего, потому что боялись, что вы сочтете нас глупыми. Но теперь-то вы узнаете: мы вовсе не глупые, мы просто ведем себя так, как повелевает нам вирус. Мы рабы, но не глупцы.
Эндер вдруг с болью осознал — Сеятель сейчас признался в том, что пеквениньос до сих пор стараются хоть чем-то удивить человека. Стараются изо всех сил и очень переживают, если у них ничего не выходит.
— Но каким образом вы можете влиять на общепланетный баланс?
— Деревья, — горько пробормотал Сеятель. — Сколько всего деревьев растет на поверхности планеты? Постоянные испарения. Превращение углекислого газа в кислород. Углекислота — газ, который применяют в теплицах. Когда ее в атмосфере много, планета становится теплее. Так что же нам делать, чтобы климат нашей планеты стал более умеренным?
— Посадить побольше лесов, — ответила Эла. — Они начнут потреблять больше углекислого газа, следовательно все больше и больше тепла будет уходить в космос.
— Да, — согласился Сеятель. — Только вспомните, каким образом мы сажаем наши деревья.
«Деревья вырастают из тел погибших», — подумал Эндер.
— Войны! — осенило его.
— Между отдельными племенами возникают раздоры, а иногда случаются даже крохотные сражения, — сказал Сеятель. — Но в масштабе планеты это жалкие крохи. Когда же по всей планете прокатываются великие войны, миллионы и миллионы братьев умирают в них, и все становятся деревьями. За какие-то считаные месяцы число деревьев на планете удваивается. Вот это действительно может что-то изменить.
— Да, — кивнула Эла.
— Куда более эффективный способ, нежели те, что предлагает нам естественная эволюция, — заметил Эндер.
— А потом войны прекращаются, — продолжал Сеятель. — Мы-то всегда считали, что для каждой войны была причина, что шли мы на правое дело, что это была борьба между добром и злом. А оказывается, таким образом мы всего лишь поддерживали природный баланс.
— Неправда, — возразила Валентина. — Желание подраться, гнев, ярость — все это могла пробудить в вас десколада, но это вовсе не означает, будто идея, ради которой вы сражались…
— Мы сражались ради какого-то природного баланса, — усмехнулся Сеятель. — Все сходится. А как еще мы могли помочь планете?
— Не знаю, — пожала плечами Эла. — Даже деревья когда-то умирают от старости.
— Вы не знаете, потому что пришли во время теплого сезона, вы не видели похолодания. Но когда зимы становятся чересчур суровыми, мы строим дома. Деревья-братья отдают нам себя, чтобы мы построили дома. Этим занимаются все без исключения, а не только те, кто живет в холодных областях. Мы строим дома — и леса уменьшаются вполовину, на три четверти. Раньше считали, что деревья-братья приносят великую жертву племени, но теперь я понимаю: все это десколада, это она требует от нас побольше углекислого газа, чтобы согреть планету.
— От этого жертва деревьев-братьев не становится менее великой, — возразил Эндер.
— Наши славные сказания, — уныло проговорил Сеятель. — Наши великие герои. Всего лишь братья, идущие на поводу у десколады.
— Ну и что? — удивилась Валентина.
— Как ты можешь говорить такое?! Наши жизни, оказывается, ничего не стоят, мы всего лишь инструменты, при помощи которых вирус регулирует экосистему планеты, — и ты говоришь «ну и что»?
— Да, я так говорю, — ответила Валентина. — Мы, люди, ничем от вас не отличаемся. Допустим, нами никакой вирус не управляет, но все равно бо́льшую часть жизни мы идем на поводу у наших генов. Возьмем, к примеру, различия между мужчинами и женщинами, между самцами и самками. Мужчины, естественно, тяготеют к как можно более расширенному воспроизводству себе подобных. Так как они обладают практически бесконечным запасом спермы, им ничего не стоит выработать ее…
— Так уж и ничего, — возмутился Эндер.
— Ровным счетом ничего, — кивнула Валентина. — Наиболее разумная стратегия воспроизводства заключается для них в том, чтобы поместить эту сперму в каждую доступную женщину, стараясь при этом охватить наиболее здоровых представительниц женского рода, то есть тех, которые будут способны вырастить и воспитать потомство. С точки зрения законов воспроизводства мужчина живет полной жизнью только тогда, когда бродит повсюду и совокупляется как можно чаще.
— Я немало побродил в своей жизни, — вставил Эндер. — Но вот с совокуплением дела у меня обстояли неважно.
— Я говорю об общих тенденциях, — пояснила Валентина. — Всегда находятся необычные индивидуумы, которые не следуют общепринятым нормам. Что же касается женской стратегии, Сеятель, то она абсолютно иная. Вместо миллионов и миллионов сперматозоидов женщина носит в себе ограниченное количество яйцеклеток, и каждый ребенок требует огромных усилий только для того, чтобы народиться на свет. Поэтому женщины предпочитают стабильность. Они непременно должны знать, что им всегда хватит еды. Большу´ю часть жизни мы проводим в сравнительно беспомощном состоянии, когда сами не способны разыскать или добыть пищу. В нас отсутствует дух бродяжничества, мы, женщины, предпочитаем укрепиться на одном месте и осесть. Если же из этого ничего не получается, тогда мы начинаем искать самых сильных и здоровых самцов, чтобы совокупиться с ними. А самый идеальный вариант для нас — найти сильного, здорового самца, который останется с нами и будет снабжать нас всем необходимым, вместо того чтобы шляться на сторону и совокупляться с кем попало и когда попало.
Поэтому на самца давят сразу с двух сторон. Первейшая его нужда — распространить семя, по необходимости прибегая даже к насилию. А другая — стать привлекательным для женщины, предстать перед ней в виде надежной и верной опоры, одновременно подавив в себе тягу к беспорядочным связям и желание действовать больше силой. Женщина также разрывается между двумя резонами. Прежде всего она желает заполучить себе семя наиболее сильного, наиболее мужественного самца, чтобы будущее дитя получило в наследство хорошие гены, — именно это больше всего привлекает самок в жестоких, сильных самцах. А второй резон — получить защиту стабильного, спокойного мужчины, не отличающегося крутым нравом, чтобы младенец рос в тепле и безопасности и чтобы как можно больше ее детей достигли зрелости.
Вся наша история, все, что я узнала за время странствий, пока историком скиталась по Галактике и пока наконец не сорвалась с этого ничего не обещающего в смысле воспроизводства крючка и не обзавелась семьей, — все мои знания можно истолковать так: все без исключения люди слепо исполняют то, что им диктуют гены. Мы разрываемся между доводами рассудка и естественными желаниями организма.
Наши великие цивилизации — не более чем социальные машины по созданию идеальных убежищ для самок, где каждая женщина может рассчитывать на покой и стабильность. Наши юридические и моральные кодексы, созданные как попытка свести к минимуму насилие и обеспечить безопасность собственности, — все они воплощают основную женскую стратегию: заловить себе хорошего самца.
И наоборот, племена кочующих варваров, жившие за пределами цивилизации, следовали в основном самцовой стратегии — стремились распространить семя. Внутри племени наиболее сильные и превосходящие других мужчины, как правило, получали во владение лучших женщин — либо посредством узаконенной полигамии, либо, улучив момент, когда остальные самцы бессильны, просто завладевали подходящей самочкой. Но и такие самцы не могли размножаться до бесконечности — вожди отправляли их воевать, заставляли убивать, вышибать друг другу мозги в стремлении к победе. Они сублимировали свой сексуальный позыв в битве, утверждая себя как мужчин, убивая самцов-соперников и после победы совокупляясь с овдовевшими женщинами. Ужасные, чудовищные мотивы, но именно благодаря спровоцированному ими поведению гены и обеспечивают нам выживание.
Эндер испытывал некоторую неловкость, слушая обличительную речь Валентины. Он знал, каждое слово ее — правда, он и раньше слышал о таком, но каждый раз почему-то ощущал какое-то сопротивление внутри себя, превращался в Сеятеля, который должен узнать о своем народе нечто подобное. Эндер хотел возразить Валентине, сказать, что кое-кто из самцов ведет себя вполне цивилизованно, но разве в своей жизни он не творил насилия, не участвовал в войнах? Разве он не скитался по свету? Так что его решение осесть на Лузитании на самом деле было стремлением преодолеть в себе присущие самцам движущие силы, которые были вколочены в него в ту пору, когда он был юнцом, поступившим в Боевую школу. Он хотел стать цивилизованным человеком и обзавестись семьей.
Но даже тогда он женился на женщине, которая не особо жаждала нарожать побольше детей. На женщине, семейная жизнь с которой в конце концов лишилась всякой цивилизованности. «Если я действительно следую описанной модели самца, то меня можно назвать неудачником. После меня не осталось ребенка, который нес бы мои гены. Женщины не принимали моих законов. Я — яркий представитель отклонения от нормы. Но я так и не воспроизвелся, следовательно мои нетипичные гены умрут вместе со мной и социальным моделям самца и самки больше не будет угрожать опасность от такого промежуточного типа, как я».