Эндер Виггин (сборник) — страница 62 из 556

Ученый

9В саду Софии

— Итак, он узнал, сколько у нас тут палуб. Что он может сделать с такой информацией?

— Да, это важный вопрос. Что он такое планирует, если ему понадобились подобные исследования? До сих пор за всю историю школы числом палуб никто не интересовался.

— Вы думаете, он планирует революционный переворот?

— Все, что мы знаем об этом ребенке, это то, что он выжил на улицах Роттердама. Я слыхал, что это почти точная модель ада. Дети жестоки. Они могут вытворять такое, что «Повелитель мух» покажется всего лишь «Поллианной»[16].

— Вы читали «Поллианну»?

— Разве это книга?

— А как он может замышлять переворот? У него же нет друзей?

— Я о революции слова не говорил. Это целиком ваша теория.

— Нет у меня теории. А мальчишку этого я не понимаю. Я вообще был против его появления у нас. Думаю, его надо отправить обратно.

— Нет!

— Нет, СЭР, так, видимо, хотели вы сказать?

— После трех месяцев пребывания в школе он сумел самостоятельно прийти к выводу, что оборона в космосе лишена смысла и что мы должны были послать флот к родной планете жукеров сразу же после окончания последней войны.

— Он знает ЭТО? И вы являетесь ко мне со сказочками насчет того, что ему известно число палуб на станции!

— Он не знает. Он догадался. Я сказал ему, что он ошибся.

— Очень надеюсь, что он вам поверил.

— А я уверен, что он сейчас пребывает в сомнениях.

— Тем больше оснований отправить его на Землю. Или на какую-нибудь заброшенную базу в космосе. Вы понимаете, что случится, если произойдет утечка секретной информации?

— Все зависит от того, как он воспользуется этой информацией.

— Но мы же ничего о нем не знаем, поэтому не можем строить даже догадок о том, как он ее использует.

— Сестра Карлотта…

— Вы что — со свету решили меня сжить? Эта женщина еще более непредсказуема, чем ваш карлик.

— Такой ум, как у Боба, не может быть выброшен только из-за страха утечки информации.

— Но и секретность не может быть пущена на ветер из-за одного-единственного, хотя бы и талантливого ребенка!

— Но неужели мы настолько глупы, что не сумеем создать еще нескольких слоев обманной информации специально для него? Давайте подберем ему нечто, что он примет за истину.

Все, что нам нужно, так это придумать такую ложь, которую мы сочтем достойной того, чтобы он в нее поверил!

* * *

Сестра Карлотта сидела на скамеечке в крошечном садике, разбитом на террасе дома. От морщинистого старика-изгнанника ее отделял лишь низенький столик.

— Я всего лишь старый русский ученый, доживающий последние дни своей жизни на берегу Черного моря.

Антон глубоко затянулся своей сигаретой и выпустил густую струйку табачного дыма, которая плыла над перилами в сторону Софии, добавив свой вклад в дело загрязнения воздуха, дрожащего над водой.

— Я не имею никаких властных полномочий, — сказала сестра Карлотта.

— Вы представляете для меня куда бо́льшую опасность. Вы связаны с МКФ.

— Никакой опасности вы не подвергаетесь.

— Это верно, но только потому, что я не собираюсь вам ничего рассказывать.

— Благодарю за откровенность.

— Вы цените откровенность, но я не уверен, что вам понравилось бы то, что я могу сказать о чувствах, которые рождает вид вашего тела в уме русского старика.

— Попытка шокировать монахиню — не слишком спортивная игра. Трофеев-то не будет.

— Значит, вы относитесь к монашеству серьезно?

Сестра Карлотта вздохнула.

— Вы думаете, что я приехала к вам, потому что кое-что знаю о вас, и поэтому не желаете, чтобы я узнала еще больше? Но я приехала, потому что не смогла узнать о вас ничего.

— То есть?

— Ничего. Я занималась определенными изысканиями для МКФ, и они дали мне краткие изложения статей, касавшихся исследований по изменению человеческого генома.

— И там оказалось мое имя?

— Наоборот, ваше имя ни разу не упоминалось.

— Быстро же они забывают!

— Но когда я обратилась к статьям тех ученых, которые там были упомянуты, а это были старые работы, написанные еще до того времени, когда секретная служба МКФ наложила на эти исследования свою лапу, я заметила определенную тенденцию. Ваше имя попадалось только в сносках. Но очень часто.

А вот ваших собственных работ я нигде не обнаружила. Даже тезисов докладов и то нет. Значит, вы не публиковались.

— И тем не менее на меня ссылаются. Похоже на чудо, не так ли? А ведь вы — монахи — коллекционируете чудеса, верно ведь? Чтобы творить новых святых.

— К вашему сожалению, напомню, что причисление клику святых производится только после смерти.

— Так у меня уже осталось только одно легкое, — сказал Антон. — Так что ждать уж не долго, во всяком случае, если я буду продолжать курить.

— Но вы же можете и бросить?

— С одним легким требуется вдвое больше сигарет, чтобы получить искомое количество никотина. Поэтому приходится увеличивать число выкуренных сигарет, а не сокращать его.

Все это очевидно, но вы рассуждаете не как ученый, а как верующая женщина. Думаете как законопослушный человек.

Когда вы приходите к мысли, что нечто — зло, вы тут же начинаете избегать этого нечто.

— Ваши исследования касались генетических ограничений человеческого мышления.

— Да неужели?

— Сужу по тому, что именно в этом качестве вы присутствовали в сносках. Конечно, те статьи вовсе не были посвящены этой проблеме, иначе их бы тут же засекретили. Но названия статей — тех, что в сносках, тех, что вы никогда не писали, — все они касались этой тематики.

— Да, в карьерах ученых встречаются такие случаи: глядишь, а ты уже, оказывается, сгнил на корню.

— Так вот, я хочу задать вам один гипотетический вопрос.

— Мой любимый вид вопросов, идущий сразу за риторическими. Обожаю дремать, пока они формулируются.

— Предположим, что некто решил нарушить закон и изменить человеческий генотип с целью усилить мышление, повысить уровень интеллектуальности.

— В этом случае этот некто окажется в большой опасности — его поймают и накажут.

— Предположим, что, используя самые современные методы, он обнаружил определенный ген, который можно изменить еще в эмбрионе, благодаря чему получится ребенок с повышенным интеллектом.

— Эмбрион! Вы что — проверяете меня? Подобные изменения могут быть проведены только в яйцеклетке.

— И еще предположим, что, после того как эти изменения были проведены, ребенок родился. Он родился, вырос и его повышенная интеллектуальность была замечена.

— Надеюсь, вы говорите не о своем ребенке?

— Я вообще не говорю о конкретном ребенке. О гипотетическом. Как узнать, был ли он генетически изменен? Путем лабораторного анализа его генов?

Антон пожал плечами.

— А что вы узнаете, анализируя гены? Они будут совершенно нормальны.

— Даже несмотря на изменения?

— Это совсем крошечные изменения. Гипотетически говоря.

— В пределах естественных вариаций?

— Это как поворот выключателя: включил — выключил. Сам-то ген — он уже существовал, был.

— Какой ген?

— Для меня были интересны отклонения типа «счетчиков». Аутичные. Дисфункциональные. У них бывают необычайные умственные способности. Мгновенные сложнейшие вычисления. Феноменальная память. Но в других отношениях они умственно ослаблены. Даже отсталы. Квадратные корни из двенадцатизначного числа, но полная растерянность в магазине. Как могут они быть такими блистательными в одном отношении и такими тупыми — в других?

— Значит, этот ген?

— Нет, другой, но он представлялся мне весьма перспективным. Человеческий мозг может стать умнее. Но при этом существует, как бы сказали вы… сделка…

— Взаимообмен?

— Ужасный обмен. Чтобы иметь такой интеллект, вы должны лишиться всего остального. Именно таким путем мозг аутичного «счетчика» добивается своих потрясающих успехов. «Счетчик» выполняет одну функцию, а все остальное его не интересует, отвлекает, мешает. Его внимание буквально неделимо или нераздельно.

— Так что в других сферах эти суперинтеллектуальные люди могут оказаться отсталыми?

— Ну, мы, во всяком случае, именно так и полагали. Исходя из собственных наблюдений. Некоторое исключение составляют так называемые мягкие «счетчики», которые все же способны сконцентрировать некоторую часть своих способностей на явлениях реальной жизни. И тогда я подумал… но я не могу вам сказать, о чем я подумал, так как на меня был наложен запрет…

И Антон беспомощно улыбнулся сестре Карлотте. Ее сердце упало. Тем, от кого можно было ожидать утечки секретной информации, в мозг имплантировалось крошечное приспособление, которое в случае возникновения сильного волнения, вызванного разговором на запретную тему, посылало в мозг волну паники. Такие люди подвергались периодической проверке, чтобы убедиться, что разговор на запретную тему у них, как и раньше, вызывает достаточно сильное волнение. Разумеется, это было вторжение в частную жизнь, но если сравнить его с практикой заключения в тюрьмы или даже убийства людей, которым была доверена важная секретная информация, такое вторжение можно счесть вполне гуманным.

Это, разумеется, объясняло, почему сестре Карлотте казалось, что Антона все окружающее почему-то смешит. Ему приходилось быть таким. Если бы он позволил себе рассердиться или разволноваться, то есть если бы появилась сильная негативная эмоция, тогда на него немедленно могла бы обрушиться волна панического страха — даже если запретные темы и не затрагивались. Сестра Карлотта как-то читала статью, в которой приводились слова жены человека с таким же приспособлением. Она сказала, что их семейная жизнь никогда еще не была такой безоблачной и счастливой, так как ее муж ко всему относится спокойно и с мягким юмором. «Дети просто обожают его, а раньше они со страхом ждали его возвращения домой». Согласно автору статьи, эти слова были сказаны всего за несколько часов до того, как муж покончил с собой, бросившись с высокой скалы. Жизнь, видимо, стала лучше для всех, кроме него самого.

И вот теперь сестра Карлотта встретила человека, который был лишен доступа даже к собственным воспоминаниям.

— Какой позор! — сказала сестра Карлотта.

— Подождите чуть-чуть. Я так одинок. Вы же сестра милосердная, верно? Сжальтесь над одиноким стариком и погуляйте со мной немножко.

Она хотела было отказаться и сразу уйти. Однако в этот момент он откинулся на спинку стула и стал дышать медленно, глубоко, регулярно, закрыв глаза и одновременно что-то тихонько мурлыча себе под нос.

Ритуал обретения спокойствия. Так… в тот самый момент, как он пригласил ее погулять, Антон, видимо, ощутил слабый приступ тревоги, который чуть не послал сигнал имплантированному приспособлению. Это значило, что в его приглашении было нечто серьезное.

— Конечно, я с удовольствием пройдусь с вами, — ответила сестра Карлотта. — Хотя, должна заметить, наш Орден почти не имеет дела с оказанием милосердия в индивидуальном порядке. Наши претензии куда амбициознее. Мы хотим спасти весь мир.

Антон хмыкнул.

— Если спасать по одному, то можно, пожалуй, и не успеть, так что ли?

— Мы отдаем наши силы наиболее крупным проблемам человечества. Спаситель умер, чтобы искупить наши грехи. Мы стараемся очистить других людей от последствий греховности.

— Очень любопытный религиозный поиск, — заметил Антон. — Вот и я пытаюсь понять, можно ли рассматривать мою прежнюю научную деятельность как служение человечеству или просто как грязь, которую кому-то вроде вас придется вычищать.

— Я тоже думала об этом, — отозвалась сестра Карлотта.

— А узнать нам не дано.

Они вышли из сада в аллею, которая тянулась позади дома, потом на улицу, перешли ее и двинулись по тропинке через неухоженный парк.

— Эти деревья очень стары, — заметила сестра Карлотга.

— А сколько лет вам, Карлотта?

— Субъективно или объективно?

— Держитесь григорианского календаря — он все же уточнялся позже.

— Этот отход от юлианского ваш русский желудок все еще не может переварить?

— Нам из-за этого дела пришлось свыше семидесяти лет называть Ноябрьскую революцию Октябрьской.

— Вы слишком молоды, чтобы помнить коммунистический режим в России.

— Наоборот, я слишком стар и держу в голове воспоминания всех своих родных. Я хорошо помню то, что произошло задолго до того, как я родился. Я помню даже события, которых вообще не было. Я живу в памяти.

— Приятное место для проживания?

— Приятное? — Его передернуло. — Мне приходится смеяться надо всем этим. Иначе нельзя. Там так сладко и так печально — все трагично и ни из чего не извлечено уроков.

— Ибо человеческая природа неизменна.

— Я пытался представить себе, как Бог мог бы выполнить свою работу получше, когда творил человека. По своему подобию, насколько я помню?

— Он сотворил мужчину и женщину. Автоматически вопрос о его собственном образе слегка затуманился, как считают некоторые.

Антон расхохотался и довольно игриво шлепнул ее по спине.

— Вот уж не думал, что вы можете подшучивать над такими вещами. Я приятно удивлен.

— Рада, что сумела немного скрасить ваше мрачное существование.

— Вот, и тут же воткнули шип в мою бедную плоть. — Они достигли места, откуда открывался вид на море, лишь чуть менее красивый, чем с террасы дома Антона. — Мое существование не такое уж мрачное, Карлотта. Ибо я могу в праздности радоваться зрелищу великого компромисса Господа Бога, который сделал нас такими, какие мы есть.

— Компромисса?

— Ну вы же знаете: наши тела могли бы жить вечно. Мы можем не стареть. Наши клетки живут. Они могут чинить себя, могут воспроизводить себя и заменяться новыми. Они являются механизмом, который может восстанавливать даже костную ткань. Менопауза вовсе не означает, что женщина больше не может рожать детей. Наш мозг не обязан разрушаться, теряя память о прошлом или способность усваивать новое. Но Бог уже при нашем рождении вкладывает в нас смерть.

— Вы, кажется, заговорили о Боге серьезно?

— Бог вложил в нас неизбежность смерти, но он же дал нам и разум. У нас есть почти семьдесят лет или около того жизни, а если быть осторожными, то и девяносто. Говорят, что где-то в горах Грузии продолжительность жизни может достигать и ста тридцати, но лично я в это не верю. Они там все лгуны и наверняка бы поклялись, что вообще бессмертны, если бы от них не потребовали доказательств. Но жить мы могли бы вечно, если бы согласились прожить все это время дебилами.

— Не хотите ли вы сказать, что Бог, когда создавал человека, выбирал между долгой жизнью и интеллектом?

— Но ведь все это есть в вашей Библии, Карлотта. Два Древа — Познания и Жизни. Съедаете плод с Древа Познания и наверняка умираете. Съедаете с Древа Жизни — и остаетесь вечным ребенком в райском саду. Бессмертным.

— Вы рассуждаете в теологическом смысле, а я считала вас атеистом.

— Теология для меня шутка. Забавная. Я смеюсь над ней. Я могу говорить смешные вещи о теологии, разговаривая с верующими. Вы понимаете меня? Мне это приятно. Успокаивает.

Теперь она поняла. Яснее объясниться он не мог. Он выдавал ей ту информацию, за которой она приехала, но в закодированном виде, в том виде, который обманет прослушивающих — а тут наверняка есть люди, следящие за ним, подслушивающие каждое его слово, — но он обманывает и собственный мозг.

Шуткой. Поэтому Антон мог сказать ей правду и говорить столь долго, сколько он мог сохранять нужную форму разговора.

— Что ж, в этом случае я с удовольствием выслушаю ваши насмешки в адрес теологии.

— Книга Бытия повествует о людях, которые жили по девятьсот лет, но она умалчивает, как глупы были эти люди.

Карлотта рассмеялась нарочито громко.

— Вот почему Господь Бог утопил все человечество в своем небольшом потопчике, — продолжал шутить Антон. — Отделался от дураков и заменил их быструнчиками. Быстро-быстро-быстро шевелились их мозги, их метаболизм — тоже. Быстро-быстро — вперед к могиле.

— От Мафусаила, который прожил почти тысячелетие, до Моисея с его ста двадцатью годами, и к нам. Но у нас-то жизнь удлиняется?

— Я кончил, ваша честь.

— Разве мы становимся глупее?

— Мы стали такими дубинами, что скорее выберем для своих детей долгую жизнь, чем захотим помочь им стать похожими на Бога… зная… добро и зло… зная… все… — Он схватился за грудь, задыхаясь. — О Боже! Господь на небеси… — Антон рухнул на колени. Дыхание стало учащенным и коротким. Глаза закатились. Он упал.

Видимо, держаться на самообмане дольше он не смог. Его тело все-таки поняло, что он выдает свой секрет этой женщине, говоря с ней на языке религии.

Карлотта перевернула Антона на спину. Теперь, когда он потерял сознание, волны охватившего его ужаса стали спадать.

В конечном счете обморок не такая уж редкая вещь в возрасте Антона. И никакого особого героизма в том, чтобы прийти в себя, тоже нет. Во всяком случае, на этот раз. Очнется он совершенно спокойным.

Но где же люди, которые должны следить за ним? Где шпики, которые наверняка подслушивали их разговор?

Шорох тяжелых шагов по траве, по палым листьям.

— Что ж вы так задержались? — спросила она, не поднимая глаз.

— Извините, но мы такого никак не ожидали… — Этот человек был молод, но умным не казался. Имплантированный прибор должен был удержать Антона от разговоров о себе. Так что держать при нем особо умных сторожей не было смысла.

— Я думаю, он скоро придет в себя.

— А о чем вы говорили?

— О религии, — ответила сестра Карлотта, помня о том, что ее слова обязательно будут сравниваться с записью их разговора. — Он иронизировал над Богом, будто тот неправильно создал человека. Говорил, что шутит, но я полагаю, мужчине в его возрасте не следует говорить о Боге в столь непочтительном тоне, правда?

— Страх смерти живет в них, — сказал проницательно молодой человек, желавший, вероятно, произвести впечатление мудреца.

— А вы не думаете, что он случайно спровоцировал атаку страха своей собственной боязнью смерти? — Она облекла свои слова в форму вопроса, чтобы они не могли рассматриваться как прямая ложь.

— Не знаю. Он, кажется, приходит в себя.

— Что ж, я не стану причинять ему беспокойство разговором на религиозные темы. Когда он проснется, скажите ему, что я бесконечно благодарна ему за нашу беседу. Заверьте его, что он раскрыл мне глаза на один из важнейших для меня аспектов проблемы Божьего Промысла.

— Хорошо, я обязательно передам, — серьезно ответил молодой человек.

Конечно, он переврет все ее слова.

Сестра Карлотта наклонилась и поцеловала холодный потный лоб Антона. Потом поднялась на ноги и удалилась.

Итак, вот в чем секрет! Геном, который позволил человеческому существу обрести невероятно высокий уровень интеллектуальности, одновременно определял и убыстрение всех жизненных процессов. Развивался быстрее ум. Быстрее развивался и сам ребенок. Боб действительно был результатом экспериментального изменения гена гениальности. Ему дали плод с Древа Познания. И потребовали плату за это. Ему никогда не удастся попробовать плода с Древа Жизни. Что бы он ни делал со своей жизнью, ему надо делать это в юности, ибо он обречен на раннюю смерть.

Нет, не Антон проводил этот опыт. Не он разыгрывал Господа Бога, создавая людей, которые бы жили в сполохе интеллекта, в атмосфере интеллектуального фейерверка, а не как одинокая неспешно сгорающая свеча. Он всего лишь отыскал ключ, который Бог спрятал в геноме гениальности. Кто-то Другой, какой-то его последователь, какая-то ненасытно любопытная душа, загоревшаяся идеей передвинуть человечество на новую ступень эволюции, а может быть, поглощенная совсем иной безумной и оскорбительной мыслью, так вот этот Другой сделал смелый шаг, повернув найденный Антоном ключ.

Он открыл дверь и вручил Еве смертельный, но прекрасный плод. И вот благодаря этому поступку — этому змеиному склизкому преступлению — появился Боб, который и был незамедлительно изгнан из рая. Боб, который скоро умрет, но умрет как бог, познавший Добро и Зло.

10Пролаза

— Ничем не могу помочь. Вы не дали мне нужную информацию, которую я у вас просила.

— Мы дали вам эти сволочные резюме.

— Вы дали мне ноль и прекрасно это знаете. А теперь заявляетесь ко мне и требуете дать характеристику Боба, абсолютно не говоря зачем. Вы ожидаете ответа, но не желаете вручить мне средства, которые необходимы для того, чтобы отыскать этот ответ.

— Огорчительно, не правда ли?

— Для меня — нет. Я просто не буду отвечать на ваши вопросы.

— Тогда мы снимем Боба с программы.

— Если вы решились на это, то никакие мои ответы не изменят вашего решения, так как вы давно уже вбили себе в голову, что на мои слова нельзя полагаться.

— Вы знаете больше, чем говорите, и мне необходимо знать недосказанное.

— Это просто чудесно! Вы достигли полного равенства со мной, ибо ваша предыдущая фраза — точное повторение того, что я вам говорила уже много раз.

— И это по-христиански? Око за око?

— Неверующие всегда хотят, чтобы другие люди действовали по отношению к ним согласно христианским взглядам.

— А может быть, вы случайно забыли, что идет война?

— И опять же именно я говорила вам об этом. Идет война, а вы обносите меня оградой глупейшей секретности. Поскольку нет даже микроскопического признака возможности, что муравьеподобные шпионят за нами, то эта секретность никак не связана с войной. Тогда она связана с Триумвиратом, который стремится укрепить свою власть над Человечеством. Я ни в малейшей степени в последнем не заинтересована.

— Вы ошибаетесь. Эта информация засекречена, чтобы предотвратить проведение кое-каких жутких экспериментов над людьми.

— Только болван закрывает дверь хлева, когда волк уже внутри.

— А у вас есть доказательства, что Боб — результат генетического эксперимента?

— Как я могу доказать это, если вы прячете от меня все доказательства? Кроме того, дело не в том, изменены ли у него гены, а в том, как эти генетические изменения, если они и в самом деле были произведены, могут влиять на его поведение. Все ваши тесты направлены на то, чтобы получить возможность предугадывать поведение нормальных людей. Они могут не годиться для Боба.

— Если он непредсказуем, значит, на него нельзя положиться. А следовательно, он нам не подходит.

— А что, если он и есть тот, кто может выиграть войну? Вы все равно выбросите его из программы?

* * *

В этот вечер Боб вообще предпочел бы отказаться от кормежки, поэтому он раздал почти всю свою еду и вернул чистый поднос задолго до того, как поели остальные. Пусть диетологи что-нибудь и заподозрят, ему все равно нужно время, чтобы побыть одному в казарме.

Проектировщики станции поместили вентиляционные отверстия для оттока воздуха из помещений над дверьми, ведущими в коридор. Поэтому, если рассуждать логически, втекающий воздух должен проникать в комнату через вентиляционное отверстие в нижней части противоположной стены, то есть там, где стоят свободные койки. Поскольку такого отверстия не видно, значит, оно расположено прямо под одной из нижних коек. Боб не мог искать его, когда в казарме полно детей, так как никто не должен знать, что он почему-то интересуется вентиляцией. Теперь же, когда он оказался в казарме один, то немедленно улегся на пол и уже через несколько мгновений стал мудрить с вентиляционной решеткой. Она вынулась легко. Боб попытался вставить ее обратно, производя при этом как можно меньше шума. Это оказалось невозможно. Шума было предостаточно. Придется оставить ее лежать на полу. Он положил решетку рядом с отверстием, но так, чтобы не задеть за нее в темноте. Потом, чтобы полностью обезопасить себя, вытащил решетку из-под койки и засунул ее под другую, стоявшую напротив.

Сделав это, Боб занялся своими обычными делами.

Итак, отложим до ночи, то есть до того времени, когда спокойное дыхание скажет, что все ребята уже спят.

Боб, подобно большинству мальчишек, спал нагишом, а потому его комбинезон не мог выдать его передвижений. Курсантам было приказано, выходя в туалет ночью, обертывать бедра полотенцем. Боб вполне логично решил, что полотенца также могут отслеживаться. Поэтому, когда Боб соскользнул на пол, он снял с вешалки полотенце, обернул его вокруг талии и только после этого направился к двери казармы.

Ничего особенного. Путешествия в туалет после того, как гасят свет, разрешены, они даже поощряются. Боб уже несколько раз за те ночи, что провел в Боевой школе, выходил в туалет. Все как обычно. И вообще хорошая мысль — отправиться в свое первое путешествие с пустым мочевым пузырем.

Когда он вернулся, то все, что мог бы заметить случайный бодрствующий, — это что мальчик с полотенцем на бедрах вернулся из туалета и направляется к своей койке.

Только на этот раз Боб прошел мимо своей койки, бросил за нее полотенце, потом опустился на пол и скользнул под соседнюю. Если бы кто-то, проснувшись, заметил, что Боба и его полотенца нет, он решил бы, что Боб в туалете.

Пролезть в вентиляцию и на этот раз было делом не менее болезненным, чем в прошлый, но Боб сразу почувствовал, что упражнения не пропали зря. Он протиснулся в воздуховод и стал двигаться дальше крайне осторожно, стараясь избежать шума и не оцарапать кожу о металлические выступы. Ни к чему ему раны, которые потом придется объяснять.

Извиваясь ужом во тьме воздуховода, Бобу все время приходилось держать в уме общий план станции. Слабенький свет, проникавший в вентиляционную систему из каждой спальни, почти ничего не освещал, но зато давал возможность видеть расположение вентиляционных решеток. Впрочем, положение других казарм на той же палубе было не так уж и важно. Бобу нужно было либо подняться выше, либо опуститься ниже своей палубы, чтобы попасть туда, где жили учителя. Поскольку Даймек всегда приходил к ним чуть-чуть запыхавшимся, Боб сделал вывод, что его палуба лежит ниже и Даймеку приходится карабкаться по трапу, а не скользить вниз по шесту.

Тем не менее у Боба не было желания сразу спускаться вниз. Ему надо было сперва выяснить, а сможет ли он потом подняться наверх, не попадет ли в ловушку, из которой нет выхода.

Так что когда Боб наконец миновал три спальни и добрался до вертикальной шахты, он первым делом попытался ощупать ее, желая определить, насколько она «свободнее» горизонтального штрека. Шахта оказалась заметно просторнее — Боб не смог дотянуться до ее дальней стенки. Зато боковые стенки сближались почти так же, как и в горизонтальном воздуховоде. Это было хорошо. Если не особо напрягаться — чтобы тело не стало скользким от пота, — можно было дюйм за дюймом подниматься вверх в распоре. Кроме того, в вертикальной шахте можно было смотреть прямо перед собой, а не отворачивать голову вбок.

Спуск оказался даже труднее подъема, потому что, начав скользить, было очень трудно остановиться. А ведь Боб знал, что чем ниже ты спускаешься, тем более тяжелым становится твое тело. Кроме того, ему все время приходилось ощупывать стену, чтобы не пропустить следующий горизонтальный воздуховод.

Впрочем, долго отыскивать его на ощупь не пришлось. Боб увидел этот ход, так как в обоих направлениях он был хорошо освещен. У учителей не существовало столь жестких ограничений в пользовании электричеством, как у курсантов. Да и квартиры их были меньше, а вентиляционные отверстия располагались чаще, так что в воздуховод проникало немало света.

В первой комнате какой-то учитель еще не спал, а что-то набирал на компьютере. Плохо было то, что Боб, глядя сквозь вентиляционную решетку, сделанную на уровне пола, не мог видеть изображения на мониторе.

И так будет во всех комнатах. Такие вентиляционные ходы Бобу не годились. Надо было добираться до вытяжной части вентиляционной системы.

Обратно в вертикальную шахту. Сквозняк шел сверху, что означало — ему надо лезть наверх, если он хочет перейти из системы воздухоснабжения в систему воздухозабора. Боб надеялся, что пересечение систем произойдет до того, как он доберется до вентиляторов, и что, несмотря на темноту, он это пересечение обнаружит.

Руководствуясь направлением воздушного потока и становясь все легче и легче, Боб, миновав семь палуб, наконец достиг более широкого хода, отмеченного светящейся полоской.

Вентиляторы ревели тут куда громче, но Боб их пока не видел.

Не важно. Хоть бы из этого горячего сквозняка выбраться.

Дверь между обеими системами была хорошо обозначена.

Вполне возможно, что она была оборудована какой-нибудь сигнализацией, которая срабатывает, когда дверь открывают.

Впрочем, Боб в этом сомневался.

Такая вещь была бы уместна в домах Роттердама как защита от грабителей. Но на космических станциях взломщики вряд ли являются важной проблемой. Эта дверь могла иметь сигнал тревоги, только если подобными устройствами снабжались все двери станции. Впрочем, это он скоро установит.

Боб открыл дверь, проник в слабо освещенное пространство и закрыл дверь за собой.

Здесь можно было лучше понять структуру станции — бимсы, участки листовой обшивки. За этими изогнутыми листами металла лежал суровый ледяной космос. Ощущался холод, что казалось все же гораздо приятнее, нежели сухой жаркий ветер.

Камеры подогрева, вероятно, находились где-то поблизости, но их изоляция — отличная, хотя строители и не посчитали нужным закачивать сюда подогретый воздух, рассчитывая, что некоторое количество тепла все же будет проникать сюда прямо сквозь стены. Такого холода Боб не помнил со времен Роттердама… но если учесть ту жалкую одежонку, в которой он появлялся на зимних улицах Роттердама, да ветры, дувшие с Северного моря, то, можно сказать, тут почти тепло. Боб даже рассердился на себя, что так избаловался и даже слабенькая прохлада его тревожит. И все равно от дрожи не мог удержаться. Ведь в Роттердаме он все же не ходил голышом.

Следуя за током воздуха, Боб взобрался по железной лесенке для ремонтников к вентиляторам, нашел тот, который отсасывал воздух изнутри станции, и стал спускаться по воздуховоду вниз. Легко нашел вторую дверь и вошел в главную вертикальную шахту.

Поскольку воздух в вытяжной системе не находился под давлением, ходы тут были заметно шире. Кроме того, здесь происходила фильтрация воздуха. Он очищался от грязи и пыли и достигал камер подогрева совершенно свежим и чистым. Все это требовало полной доступности системы для ремонтников.

Поэтому Боб уже не полз по узким воздуховодам, а довольно легко спускался по лесенке главной шахты, свободно разбирая надписи и знаки, говорившие о том, к каким именно палубам открывается доступ.

Боковые ходы, строго говоря, не были настоящими воздуховодами. Это были пространства, лежавшие между потолком одного коридора и полом другого, находящегося над ним. Здесь была проложена электропроводка, трубы водопровода — холодного и горячего, трубы канализации. Горели тусклые «рабочие» лампочки, кроме того, эти проходы освещались через вентиляционные отверстия по обеим сторонам — через те самые узкие вентиляционные решетки, которые Боб видел во время своего первого путешествия.

Теперь Боб легко мог заглядывать в каждую учительскую комнату. Он крался вдоль стены, стараясь не шуршать — искусство, которое он усвоил, когда бродил по улицам Роттердама. Он быстро нашел то, что искал: учителя, который не спал. Правда, за столом тот уже не сидел. Этого человека Боб почти не знал, поскольку он отвечал за более взрослую группу новичков и не преподавал в тех классах, которые посещал Боб.

Учитель как раз направлялся в душ. Это значило, что он скоро вернется в комнату и, возможно, снова начнет работать, дав Бобу шанс узнать его имя и пароль.

Без сомнения, учителя часто меняют свои пароли и коды, и, стало быть, то, что Боб узнает, продержится недолго. Больше того, вполне вероятно, что попытка воспользоваться преподавательским паролем на ученическом компьютере может включить сигнал тревоги. Но Боб в этом сомневался. Здешняя система защиты была рассчитана на то, чтобы выделить курсантов и контролировать их поведение. Что касается преподавателей, то их поведение контролируется куда слабее. Нередко они работают со своими компьютерами в неурочные часы, довольно часто днем подключаются к компьютерам своих учеников, чтобы помочь им справиться с трудными заданиями или дать им доступ к более персонифицированной информации. Боб был почти уверен, что риск быть пойманным никак не перевешивает выгод, которые проистекают из овладения персональными паролями учителей.

Пока он ждал, раздались голоса в комнате, расположенной выше. Их почти можно было разобрать. Что ж, рискнуть пропустить возвращение принимающего душ учителя?

Несколькими минутами позже Боб уже заглядывал в комнату… Даймека. Очень интересно. Даймек говорил с человеком, чье голографическое изображение висело в воздухе над письменным столом. Как понял Боб, это был полковник Графф. Начальник Боевой школы.

— Моя стратегия очень проста, — говорил Графф, — я сдался и дал ей доступ к тем материалам, о которых она просила. Она права: я не могу получить от нее надежные ответы, если не покажу тех данных, которые ей нужны.

— И она ответила вам?

— Нет, это делается не так скоро. Но она задала мне очень интересный вопрос.

— А именно?

— Является ли мальчик в полном смысле этого слова человеком?

— Ох, бросьте! Неужели вы полагаете, что он личинка жукеров, переодетая в человеческий костюм?

— Нет, конечно. Ничего общего с жукерами. Генетически улучшенный. Это может объяснить многое.

— Значит, все-таки человек!

— Вопрос спорный. Разница между шимпанзе и человеком генетически не так уж велика. Между человеком и неандертальцем — почти ничтожна. Нужны ли большие изменения, чтобы на месте человека возник новый вид?

— С философских позиций это интересно, но практически…

— А практически мы не ведаем, что этот парень может выкинуть. На вид, к которому он принадлежит, у нас нет данных. Он примат, конечно, что определяет некоторые черты, но мы не знаем, каковы мотивации его поступков, которые…

— Сэр, при всем моем уважении к вам, рискну все же сказать, что он всего лишь ребенок. И он человек. Не инопланетянин.

— Вот это нам и надлежит установить, прежде чем мы решим, насколько можем ему доверять. И вот почему вы не должны спускать с него глаз. Если вам не удастся вовлечь его в ту Умную игру, найдите другой путь, чтобы понять, как он тикает! Ибо мы не можем использовать его, пока не узнаем, насколько он заслуживает доверия.

Забавно, что они в разговорах между собой называют эту штуку Умной игрой, подумал Боб.

И тут он понял, о чем они говорят. «Вовлечь его в Умную игру». Насколько Бобу было известно — он единственный ученик в Боевой школе, который не играет в игру-фэнтези.

Они говорят о нем! Новый вид? Генетически измененный? Боб слышал, как сердце неистово стучит в его груди. Кто я? Не только умный, но и… другой?

— А как же с нарушением секретности? — спросил Даймек.

— Вот еще один вопрос. Вы должны выяснить, что ему еще известно. И насколько вероятно, что он выдаст эту информацию другим ребятам. В настоящее время главная опасность именно в этом. Может оказаться, что этот парнишка, став командующим, который нам так необходим, вполне оправдает риск разглашения секретной информации и даже крушения всей программы. Я всегда считал, что, имея Эндера, мы можем пойти на риск сделать ставку на него по принципу «Все или ничего», а появление этого парнишки может резко повысить наши шансы на выигрыш.

— Вот уж никогда не думал о вас как об игроке, сэр.

— А я не игрок. Но бывает и так, что обстоятельства заставляют нас включиться в игру.

— Я примажусь к вашей ставке, сэр.

— Зашифруйте все, что вы мне прислали. Никаких имен. Никаких обсуждений с другими преподавателями, кроме самых обычных вещей.

— Разумеется.

— А если единственным средством уничтожения жукеров станет замещение нас новым видом, Даймек, то можно ли будет говорить, что мы спасли человечество?

— Один ребенок — это еще не смена видов, сэр, — ответил Даймек.

— Чья-то нога уже просунута в дверь. Верблюд уже сунул свой нос в вашу палатку. Дай им палец, они…

— Им, сэр?

— Да. Ладно. У меня паранойя. И ксенофобия. Но именно по этой причине мне и дали эту работу. Станете культивировать эти вирусы в себе, Даймек, и вы доберетесь до моего нынешнего кресла.

Даймек рассмеялся. Графф — нет. Изображение его лица исчезло. Как ни интересен был подслушанный разговор, Боб все же не забыл о возможности подсмотреть компьютерный пароль ушедшего в душевую учителя. Он прокрался обратно к его комнате. Того еще не было.

О каком нарушении режима секретности они говорили?

Должно быть, оно произошло недавно, раз они обсуждали этот факт с такой горячностью. Вполне возможно, речь идет о разговоре Боба с Даймеком о делах в Боевой школе. И, видимо, его догадка, что сражение уже произошло, не может быть этим нарушением, так как тогда Графф и Даймек не стали бы говорить о единственном возможном способе покончить с жукерами. Раз жукеры еще не уничтожены, то нарушение секретности — что-то другое. Вполне возможно, что его первая догадка верна лишь частично и Боевая школа существует затем, чтобы в первую очередь лишить Землю хороших офицеров, а затем уж нанести поражение жукерам. Графф и Даймек боятся, что Боб выдаст эту тайну другим ребятам. У многих из них тогда возникнет необходимость пересмотреть свое отношение к школе в свете тех идеологических, религиозных или национальных предпочтений, которыми обладают их родители.

И поскольку Боб и в самом деле думал о том, как в течение ближайших месяцев, а может, даже и лет испытать лояльность других ребят, ему теперь нужно быть особенно осторожным, чтобы не дать повода учителям обратить внимание на подобные разговоры. Все, что ему важно знать, — это какие из лучших и наиболее талантливых ребят обладают прочной привязанностью к дому. Правда, для этого сам Боб должен понять, что это за штука такая — патриотизм, а потому ему следует выработать теорию, какими средствами можно укрепить или ослабить этот самый патриотизм, а может, даже и поменять в нем знак с плюса на минус.

То, что первая догадка Боба могла объяснить слова офицеров, вовсе не давало права автоматически считать ее верной. А то, что последняя война с жукерами еще не закончена, тоже вовсе не значило, что его догадка целиком неверна.

Они могли, например, послать флот к родной планете жукеров годы назад, а сами продолжали готовить командиров, задача которых заключалась в перехвате флота вторжения, который уже приближается к Земле. В этом случае нарушение режима секретности, которого так боялись Графф и Даймек, могло привести к тому, что Боб напугает детей, объяснив им, в каком тяжелейшем положении находится наша планета.

Ирония заключалась в том, что все дети, с которыми был до сих пор знаком Боб, не умели держать язык за зубами. Даже Ахилл выдал свои намерения Бобу тем, что отказался брать хлеб у Недотепы. Боб умел хранить тайну, но он знал, что иногда приходится делать намек на то, что тебе известно, чтобы получить дополнительную информацию. Именно это и произошло в разговоре Боба с Даймеком. Ситуация деликатнейшая, но если иметь в виду перспективу, то если Бобу удастся удержать учителей от попытки выслать его со станции, чтобы заставить молчать, или, уж если на то пошло, то и от попытки убить его, в настоящее время он обладал гораздо более ценной информацией, нежели та, которую они получили от него. И еще он узнал немало интересного и полезного, так что его выигрыш был огромен.

Теперь о себе. Вот ведь загадка — кто он такой? Глупо ломать голову над вопросом — человек ли он? А кем еще он может быть? Он еще никогда не видел ребенка, чьи желания или эмоции Боб не разделял бы. Разница была только в одном:

Боб был сильнее и не позволял своим преходящим эмоциям и пристрастиям управлять своими действиями. Разве это делало его чужаком? Он был человек, только лучше многих.

Учитель между тем вернулся из душевой в свою комнату.

Повесил мокрое полотенце, потом, даже не одеваясь, сел за стол и включил компьютер. Боб внимательно наблюдал за движением его пальцев, бегающих по клавишам. Быстрота была удивительная, движения почти сливались. Бобу предстояло позже несколько раз проиграть в уме записанные в памяти движения, чтобы узнать — получилось ли. Руки были видны хорошо, клавиатуру ничто не закрывало.

Потом Боб осторожно пополз к вертикальной шахте воздухозабора. Его ночная экспедиция продолжалась так долго, что он уже стал побаиваться. Ему надо было еще выспаться хорошенько, а каждая лишняя минута пребывания в вентиляционной системе повышала риск быть обнаруженным.

Надо сказать, ему здорово повезло в эту первую ночь похода по вентиляционной системе. Случайно подслушал разговор Граффа и Даймека, непосредственно его касавшийся, случайно наткнулся на учителя, показавшего Бобу секретные данные о работе личного компьютера, в том числе и свой пароль. В какой-то момент Боб даже засомневался — уж не знали ли они о его проникновении в вентиляционную систему и, может быть, все это всего лишь розыгрыш с их стороны, чтобы узнать, как будет действовать Боб? Еще один эксперимент?

Нет! В том, что учитель продемонстрировал ему работу своего компьютера, была не просто удача! Боб сам выбрал его, потому что тот пошел мыться, потому что стол стоял так, что Боб мог легко рассмотреть клавиатуру. Это был вполне обоснованный выбор самого Боба. Он начал игру с хорошими козырями и сорвал банк.

Что до Граффа и Даймека, то тут Бобу повезло, что он услышал их голоса, но и тут присутствовал его выбор: он пополз, чтобы лучше слышать и видеть разговаривающих. А если подумать поглубже, то он отправился исследовать систему вентиляции из-за тех же самых событий, которые побудили Граффа и Даймека встретиться для конфиденциального разговора. И отнюдь не случайностью было то, что они разговаривали тогда, когда погас свет в детских казармах, то есть когда жизнь в школе стала затихать, когда служебные обязанности офицеров кончились, когда было проще найти возможность для разговора, когда Граффу не нужно было назначать специальное время для беседы с Даймеком, что могло вызвать пересуды среди других учителей. Нет, тут не просто везение и удача. Тут организатором удачи был сам Боб.

Он получил пароль, он подслушал разговор потому, что принял быстрое решение пролезть в систему воздухозабора и тут же выполнил его. Он всегда организовывает удачу.

Может, именно это качество и есть один из результатов генной перестройки, которая так интересует Граффа?

«Она», говорили они между собой. Она подняла вопрос о том, является ли Боб генетически человеком. Эта женщина имела какую-то информацию и нуждалась в дополнительных сведениях, и Графф сдался и предоставил ей доступ к необходимым фактам, до тех пор от нее скрытых. Это означает, что теперь Графф получит от нее больше информации, поскольку та начала получать новые факты. Больше данных о происхождении Боба.

А не сестра ли это Карлотта усомнилась в его человеческой природе?

Сестра Карлотта, которая плакала, когда они расставались, и он уезжал в космос? Сестра Карлотта, которая любила его как мать? Да разве могла она усомниться в нем?

Если они хотели обнаружить какого-то нечеловеческого человека, какого-то чужака в человеческом облике, они должны были пристально изучить эту монахиню, которая обнимала его как сына, а потом начала ходить кругами, распространяя о нем слухи, что, дескать, он не просто ребенок? Так сказать, обратная сторона феи из сказки о Пиноккио? Она прикоснулась к настоящему мальчику и превратила его в нечто страшное и опасное?

Впрочем, вполне возможно, что это вовсе не сестра Карлотта — та женщина, о которой они говорили. Просто какая-то другая женщина. Его предположение насчет Карлотты может быть ошибочно, как и предположение, что последняя битва с жукерами уже давно имела место. Вот почему Боб никогда полностью не доверял своим догадкам. Он действовал сообразно с ними, но всегда был готов учесть возможность того, что интерпретация фактов может оказаться ошибочной.

К тому же его проблема состояла не в том, чтобы установить, действительно ли он человек. Кем бы он ни был, он все равно остается сам собой и действует так, чтобы не только остаться в живых, но и обрести как можно больше контроля над своим же будущим. Единственная опасность для него заключается в том, что учителей очень волнуют проблемы его возможных генетических особенностей. Поэтому задача Боба — казаться самым нормальным ребенком, и тогда их страхи в отношении этих особенностей исчезнут и развеются.

Только как это можно — притвориться нормальным? Его же взяли сюда не за то, что он нормальный. Его взяли в Боевую школу за экстраординарные способности. Правда, они тут все такие. И школа наваливает на них так много, что неудивительно, если кое у кого крыша сдвинется набекрень. Как, например, у Бонзо Мадрида с его откровенной вендеттой в отношении Эндера Виггина. Так что казаться «нормальным» он не может, он должен быть «странным», но в рамках ожидаемых от него параметров.

Подделать это невозможно. Он еще не знает, какие именно признаки ищут учителя в поведении детей. Он может отыскать десять таких признаков, но так и не догадается, что еще девяносто остались им не замеченными.

Нет, то, что он должен делать, — это не действовать в ожидаемом направлении, а стать таким, каким, по их мнению, должен быть идеальный командир.

Когда Боб пробрался в казарму и вскарабкался на свою койку, он увидел, что на всю свою экспедицию затратил всего лишь час. Он взял компьютер и лежал, мысленно повторяя подсмотренные движения пальцев учителя по клавиатуре. Когда Боб наконец убедился, что у него получается нечто соответствующее здравому смыслу, он приказал себе спать.

И только тогда, уже почти задремав, Боб понял, каким должен стать его камуфляж идеального командира, с помощью чего он утишит их страхи, а сам завоюет безопасность и карьерное продвижение.

Он должен стать Эндером Виггином.

11Папочка

— Сэр, я ведь просил о конфиденциальной встрече.

— Даймек находится здесь потому, что ваша небрежность в отношении соблюдения секретности сильно затруднила его работу.

— Нарушение режима секретности! Значит, вот почему вы хотите меня списать!

— В школе есть ребенок, который использовал ваш личный пароль для проникновения в преподавательскую компьютерную сеть. Больше того, он добрался до специальных файлов, в которых хранятся личные коды и пароли других учителей, что дало ему доступ к любому компьютеру на станции.

— Сэр, я абсолютно точно следую всем распоряжениям, в частности, я никогда не включаю компьютер перед слушателями.

— Так ведь все говорят, что они ничего подобного не делают, а потом оказывается, что это не совсем так.

— Извините меня, сэр, но Апханад ничего подобного не делает. Он сам мгновенно засекает тех, кто нарушает порядок. По-моему, он даже слегка повредился на соблюдении правил. Во всяком случае, у нас он в печенках сидит.

— Вы можете проверить все мои включения. Я никогда не включаю компьютер в учебные часы. Более того, я никогда его не включаю за пределами своей комнаты.

— Тогда как же парнишка смог получить ваш пароль?

— Мой персональный компьютер стоит на столе у меня в комнате. Разрешите воспользоваться вашим компьютером для демонстрации?

— Разумеется.

— Я сижу вот так. Спиной к двери, так что никто не может увидеть ничего. Я никогда не работаю в другом положении.

— Ладно, как я понимаю, в комнате нет окна, сквозь которое можно было бы подсмотреть?

— Нет, сэр, есть.

— Даймек?

— Есть окно, сэр. Взгляните. Вентиляция.

— Вы… что, всерьез хотите меня уверить, что он мог…

— Он самый крошечный из детей, которых мы…

— Значит, мой пароль украл этот маленький Боб?!

— Поздравляю вас, Даймек, вам все-таки удалось выпустить в воздух его имя.

— Очень сожалею, сэр.

— Ага! Еще одно нарушение секретности! Вы и Даймека отправите на Землю вместе со мной?

— Да никого я отправлять не собираюсь!

— Сэр, я считаю своей обязанностью подчеркнуть, что вторжение Боба в компьютерную сеть старших преподавателей предоставляет нам великолепную возможность…

— Иметь ученика, который копается в файлах, содержащих важнейшие сведения обо всех слушателях школы.

— Никак нет. Изучать Боба. Мы не можем сделать этого с помощью Умной игры, но зато мы получаем другую, которую он выбрал сам. Мы будем следить за тем, куда он подключается, а главное — как он поступит с той могущественной силой, которую он подчинил себе.

— Но тот ущерб, который он…

— Он не причиняет никакого ущерба, сэр. Он не сделает ничего такого, что могло бы его выдать. Этот беспризорник по-уличному хитер. Ему нужна только информация. Ее он только рассматривает, но ни до чего не дотрагивается.

— Значит, вы его уже анализируете, так? И вы знаете, что он делает и когда?

— Я знаю одно: если есть такая история, которой мы можем его заинтересовать, то он должен натолкнуться на нее сам.

Он ее должен украсть у нас. Поэтому я полагаю, что маленькое нарушение секретности послужит неплохим средством, чтобы залечить последствия куда более серьезного.

— Я думаю вот о чем: если он действительно ползает по воздуховодам, то не удалось ли ему подслушать что-либо еще более важное?

— Если мы перекроем вентиляцию, он сразу поймет, что попался, и уж тогда не поверит ничему из того, что мы попытаемся ему подбросить.

— И что же, я, значит, должен позволить какому-то паршивцу ползать по всей вентиляционной системе и…

— Скоро он не сможет этого делать. Он растет, а воздуховоды узки…

— Ну пока только это и утешает. И, к сожалению, нам все еще необходимо убить Апханада за то, что он знает слишком много.

— Пожалуйста, сэр, заверьте меня, что вы всего лишь пошутили.

— Да, я пошутил. Вы скоро получите его в качестве слушателя, капитан Апханад. Тщательно следите за ним. Разговаривать о нем разрешаю только со мной. Он непредсказуем и опасен.

— Опасен! Маленький Боб?

— Это ведь он умудрился спереть ваш пароль, не так ли?

— И ваш тоже, сэр, при всем моем к вам уважении.

Боб изучил множество личных дел слушателей Боевой школы — он читал их штук по пять-шесть в день. Первоначальные баллы курсантов — результаты тестирования на Земле — были наименее интересным материалом, который там содержался. Каждый слушатель школы имел весьма высокие и примерно одинаковые баллы по всем тестам. Различия были несущественны. Собственные оценки Боба были самыми высокими, и разрыв между ними и оценками следующего за ним курсанта — Эндера Виггина — был почти таким же, как и разрыв между показателями самого Виггина и следующего за ним. Разница между Бобом и Эндером составляла примерно полпроцента, а большинство других отставали от них на два-три балла.

Конечно, Боб знал многое, чего они знать не могли, и получить самые высокие показатели из всех возможных оценок ему было не так уж трудно. Он мог бы добиться еще большего, иметь еще более высокие баллы, но он достиг той границы, которую тесты могли выявить. Разрыв между ним и Эндером был на самом деле гораздо значительнее, но точно оценить его не представлялось возможным.

И тем не менее… Читая личные дела, Боб понял, что оценки тестов служили лишь средством обнаружения возможностей ребенка. В характеристиках учителей говорилось о таких вещах, как ум, интуиция, самооценка, способность налаживать контакты, побеждать оппонента в спорах, смелость, способность идти на риск, осторожность, умение сначала убедиться, а уж потом действовать, мудрость при выборе альтернативных решений. И, обдумывая это, Боб пришел к выводу, что во многих отношениях он может уступать ряду слушателей.

Эндер Виггин явно знал вещи, которых Боб не знал. Боб мог прийти к тому же решению, что и Виггин, он сумел бы даже разработать новые тактические приемы, чтобы скомпенсировать поведение командующего, который не пожелал бы его тренировать. Боб сумел бы, возможно, поступить как Виггин и привлечь к себе нескольких ребят, чтобы тренироваться вместе, ибо многие вещи не могут делаться в одиночку. Но Виггин принимал всех желающих безотносительно к их умению и возможностям, даже несмотря на то что тренироваться с таким множеством ребят в Боевом зале тяжело. Согласно записям учителей, Эндер тратил сейчас на тренировку других куда больше времени, чем у него уходило на самосовершенствование и отработку собственной техники. Конечно, это потому, что он сейчас не состоял в армии Бонзо Мадрида и ему как-то приходилось компенсировать отсутствие регулярных тренировок. И все равно он продолжал работать с малышами, особенно с энтузиастами из новичков, которые хотели отличиться еще до того, как попадут в настоящую армию.

Делает ли Виггин то же самое, что и я, стремясь изучить других курсантов, чтобы быть готовым к грядущей гражданской войне на Земле? А может, он учит ребят неправильно, чтобы потом воспользоваться их ошибками?

Из того, что Боб слышал о Виггине от ребят из его группы новичков, ходивших к Эндеру на тренировки, Боб пришел к выводу, что тут имело место нечто совсем другое. Виггин, по-видимому, по-настоящему заботился о малышне, которая выкладывалась на тренировках. Неужели для него так важно, чтоб его любили? Потому что это получалось — если допустить, что он стремился именно к этому. Его обожали.

Но и в случае «любовного голода» тут присутствовало что-то еще, что-то гораздо более важное. Только Боб никак не мог понять, что же это такое.

Боб нашел, что заметки учителей хоть и полезны, но не могут помочь ему очутиться в голове Виггина. Во-первых, учителя держали выводы из анализа Умной игры где-то еще, куда Боб доступа не имел. Во-вторых, учителя тоже не умели проникать в мысли Виггина, потому что мыслили на совершенно ином уровне.

А Боб мог.

Но проект Боба заключался совсем не в том, чтобы из научного любопытства анализировать Виггина, или соревноваться с ним, или даже просто понять его. Цель была в том, чтобы сотворить из себя такого же мальчика, которому учителя верили и на которого они полагались бы. Словом, считали бы стоящим парнем. В этом проекте Виггин становился учителем Боба, ибо Виггин уже сделал то, что хотел сделать Боб.

И сделал Виггин это, не будучи стопроцентным идеалом.

Насколько мог судить Боб, Эндер не был стопроцентно психически здоров. Впрочем, кого тут в школе можно было считать таковым? Но готовность Виггина ежедневно тратить несколько часов на тренировку детей, которые для него ничего не делали… Чем больше Боб размышлял об этом, тем более бессмысленным ему казалось поведение Виггина.

Виггин не создавал организации, которая бы его поддерживала. В отличие от Боба, он не имел идеальной памяти, и Боб был уверен, что он не держит у себя в уме детальное досье на каждого слушателя школы. Ребята, с которыми работал Виггин, вовсе не были из лучших, часто это были самые запуганные и задерганные новички или слабаки из регулярных армий. Они липли к Виггину. Потому что им казалось — быть в одной команде с солдатом, лидирующим по рейтингу, принесет им удачу. Но почему Виггин продолжает отдавать свое время таким ребятам?

А почему Недотепа умерла за меня?

Все тот же вопрос. Бобу он был прекрасно известен. Он отыскал в библиотеке несколько томов по проблемам этики и прочел их, вызвав на компьютер. Он скоро открыл: теории, объясняющие альтруизм, — чушь собачья. Самым идиотским было старинное социобиологическое объяснение насчет дядей, умирающих за племянников. В теперешних армиях не существовало родственных связей, а люди гибли куда чаще и все — за чужих людей. Теория общинности была еще куда ни шло, если не рассматривать ее внимательно. Она объясняла, почему общины всегда восхищались героями, воспевая их в сагах, прозе, ритуалах, но никак не помогала понять, почему герои жертвовали собой.

А ведь именно это и видел Боб в Виггине. Героя по призванию.

Он и в самом деле заботился о себе меньше, чем об этих ребятах, которые не стоили и нескольких минут его времени.

И именно эта особенность привлекала к Виггину всех и каждого. Вероятно, по той же причине, если судить по рассказам сестры Карлотты, Христос всегда был окружен последователями.

Возможно, потому-то я и боюсь Виггина. Потому что не я чужой, а он. Его нельзя постичь умом, он непредсказуем. Он тот, кто никогда не поступает по холодному расчету, чьи мотивации не всегда предсказуемы. Я хочу выжить, и как только вы это усвоите, дальше обо мне и знать ничего не надо. А этот Виггин может выкинуть любую плешь.

Чем больше Боб изучал Виггина, тем больше непонятного он обнаруживал. И тем больше ему хотелось поступать как Виггин до тех пор, пока он в какой-то момент не увидит мир с точки зрения Виггина.

Но даже идя по стопам Виггина, хоть все еще на большом расстоянии от него, Боб никак не мог решиться на одну вещь — ту, что делали самые занюханные малыши. Он не мог решиться назвать его Эндером. То, что Боб называл его только по фамилии, определяло дистанцию между ними. Хотя сама-то дистанция была микроскопической.

А что изучал Виггин, читая в свое свободное время? Не книги по военной стратегии и истории, которые Боб глотал залпом вначале, а теперь читал медленно и со вкусом, выуживая все, что могло иметь отношение к войнам в космосе и современным сражениям на Земле. Виггин тоже читал это, но когда он шел в библиотеку, он с равным успехом мог взять видики о сражениях или же съемки боевых кораблей жукеров.

Эти ленты и клипы об ударных силах Мейзера Ракхейма в героической битве, которой закончилась Вторая война с жукерами, Виггин смотрел по многу раз.

Боб тоже их смотрел, хоть и не так часто. Он их так великолепно запомнил, что мог запросто прокручивать в своем мозгу с достаточным количеством деталей, так что иногда перед ним всплывали в памяти какие-то мелочи, не замеченные раньше.

Видел ли Виггин, без конца просматривая эти клипы, каждый раз что-то новое? Или искал в них нечто, что надеялся найти?

А может, он старался понять, как тикает мозг жукеров? Но разве он не понимает, что эта библиотека не имеет в своих фондах нужных материалов, а тех, которые там есть, явно недостаточно для анализа? Это же все пропагандистское говно.

Из них вырезаны жестокие сцены убийства людей, схваток врукопашную, когда корабли жукеров брались на абордаж. И не было тут картин наших поражений, когда жукеры сбивали с неба наши корабли. Все, что тут было, — это корабли, блуждающие в космосе, да несколько минут их подготовки к битве.

Война в космосе? Такая волнующая в живописных романах и такая нудная в реальности. Иногда что-то вспыхнет, подобно молнии, а преимущественно царит вечная ночь.

И, конечно, оглушительный момент победы Мейзера Ракхейма.

Что же надеялся найти здесь Виггин?

Сам Боб больше узнавал из умолчаний, нежели из того, что ему совали под нос. Например, почему нигде нет ни единого снимка Мейзера Ракхейма? Нигде в библиотеке. Очень странно. Повсюду лица Триумвирата, каких-то командиров и политиканов. А почему Ракхейма нет? Может, он погиб в минуту победы? А может, он вообще фикция? Рукотворная легенда — надо же кому-то приписать победу? Но почему ему тогда не сделали лица — это же проще простого. Может, он изувечен?

А может, он был очень-очень мал?

Если я доживу до командующего земным флотом, который разобьет жукеров, неужели они упрут и мой портрет, потому что такого недоноска не нужно превращать в героя?

А мне-то до этого и дела нет! Чихал я на геройство!

Такой кайф — он только для Виггинов, это уж точно!

* * *

Николай — тот парнишка, который занимает койку прямо напротив Боба. Достаточно близко, чтобы высказать несколько догадок, которые не успел «озвучить» сам Боб.

Учитель оценил его негативно: «Просиживает стул». Жестоко сказано. Но верно ли?

Боб понимал — он слишком доверяет оценкам преподавателей. А есть ли у меня реальные доказательства, что они правы? Или я верю им потому, что меня они оценивают высоко?

Может, их лесть сделала меня самодовольным болваном?

А что, если их оценки безнадежно ошибочны?

На улицах Роттердама у меня не было личных дел. Я просто знал других детей. Недотепа. Я составил о ней мнение и оно было почти правильным, хотя я тут и там натыкался на сюрпризы. Сержант — я был прав во всем. Ахилл? Да, его я узнал хорошо.

Тогда почему я держусь в стороне от других учеников? Потому что учителя с самого начала изолировали меня от других детей, да еще потому, что решил — вся сила в руках учителей.

Но теперь я знаю, что был прав лишь частично. Учителя действительно обладают властью во многих делах, но когда-нибудь я окажусь где-то вне школы и тогда какое мне дело, что обо мне думают учителя? Я могу овладеть всей военной историей и теорией, но мне это не принесет пользы, если они не доверят мне командования. И я никогда не встану во главе флота или армии, если у них не будет уверенности, что другие люди пойдут за мной.

Но сегодня важны не эти люди, а мальчишки и несколько девчонок. Не взрослые, а те, которым еще предстоит повзрослеть. Как они выбирают лидеров? Как сумею я повести их за собой — такой маленький и слабый?

И как это удалось Виггину?

Боб расспросил Николая о том, кто из ребят их группы посещает тренировки Виггина.

— Мало. И все они не класс. Хвастунишки и подхалимы.

— Но кто они?

— Хочешь покорешиться с Виггином?

— Просто хочу узнать о нем побольше.

— И что именно?

Эти вопросы беспокоили Боба. Ему не хотелось подробно обсуждать то, что он делает. Но в Николае он не чувствовал даже признака подлости. Он просто хотел знать.

— Хочу узнать его историю. Он же один из самых лучших. Настоящий парень, верно? Так вот, как это у него получилось? — Боб не знал, насколько у него естественно получается использование солдатского сленга. Он прибегал к сленгу редко. И не был уверен, что нужные выражения выскакивают как бы сами собой.

— Ну, ежели ты сам чего словишь в этом плане, то поделись со мной, ладно? — Николай даже глаза закатил к небу.

— Ладно, не позабуду, — ответил Боб.

— А как понимаешь — у меня есть шанс стать вроде Эндера? — спросил Николай. — У тебя-то, ясное дело, есть — вон ты какой зубрилка.

— Сопли у Виггина — не медовые, — ответил Боб.

— И что это значит?

— Он классный парень, как и многие. Ладно, выясню, поделюсь с тобой. О'кей?

Боб очень удивился, узнав, что Николай так низко ставит собственные шансы встать в ряды лучших. Возможно ли, что негативная оценка учителя в конечном счете верна? Или он сам как-то высказался в том же плане, а Николай понял?

И поверил?

От ребят, которых ему указал Николай, как склочников и подхалимов, что на первый взгляд походило на правду, Боб узнал имена близких друзей Виггина.

Шен. Алаи. Петра — опять она! Но Шен был самым старым.

В учебные часы Боб обнаружил Шена в библиотеке. Единственной приманкой для посещения библиотеки были видики — ведь любые книги можно было заказать по компьютеру. Однако фильмы Шен не смотрел — в руках у него был собственный компьютер. Он играл в свою фэнтезийную игру.

Боб сел рядом и стал наблюдать. Человек с львиной головой и в кольчуге стоял перед страшенным великаном, который протягивал ему на выбор две кружки с напитками. Звук был приглушен, так что Боб ничего не слышал, хотя, судя по действиям Шена, тот прекрасно разбирался в предложении великана. Его львиноголовый персонаж отпил из одного из кубков и тут же помер.

Шен что-то пробормотал и оттолкнул компьютер.

— Это и есть «Выпивка великана»? — спросил Боб. — Я о ней слыхал.

— Ты что, никогда не играл в нее? — удивился Шен. — Выиграть в ней невозможно, во всяком случае, я раньше так думал.

— Вот и я так слышал. По-моему, сплошное занудство.

— Занудство? Ну ясно, ты же не пробовал. Ведь если захотел бы, так долго искать ее не пришлось.

Боб пожал плечами, сделав вид, что ему не раз приходилось видеть, как играют другие. Шен улыбнулся. Может, жест Боба не соответствовал манерам хладнокровного крутого солдата? Или забавно было видеть малыша, воспроизводящего такой шикарный жест?

— Да брось ты! Неужто вправду никогда не играл в эту игру?

— Слышь, — сказал Боб, — ты сказал, что раньше думал, будто в нее никто не выигрывает, разве нет?

— Понимаешь ли, я как-то случайно заметил, что один парень дошел в игре до такой ситуации, в которой мне самому еще никогда не случалось быть. Я спросил у него, что это за место, а он буркнул: «Оно по другую сторону от «Выпивки великана».

— А он сказал, как туда попал?

— А я не спрашивал.

— Почему?

Шен усмехнулся и отвел глаза.

— Небось, то был Виггин, а?

Улыбка исчезла.

— Я этого не говорил.

— Я знаю, ты его друг. Потому-то и зашел сюда.

— Это еще что такое? Ты за ним шпионишь? Ты от Бонзо?

Все шло наперекосяк. Боб не предполагал, что у друзей Виггина так силен инстинкт защиты.

— Я сам от себя. Слышь, ничего плохого, о'кей? Я только… слышь, хочу понять… Ты же знаком с ним с самого начала, верно? Говорят, ты его друг чуть ли не со дня приезда, а?

— Ну а тебе-то что?

— Слышь, у него ведь много друзей, так? И это несмотря на то что он самый лучший в классе и самый первый по боевому рейтингу, верно? И они его не ненавидят?

— Многие bichao[17] его на дух не переносят.

— Знаешь, парень, я хотел бы иметь друга. — Боб понимал, что не следует напирать на жалобный тон. Ему следовало говорить как маленькому одинокому ребенку, который пытается «звучать гордо». Поэтому свою жалобу он завершил смешком. Будто хотел все обратить в шутку.

— Уж больно ты мал, — ответил Шен.

— На нашей планете все такие, — отозвался Боб.

Впервые за время разговора Шен весело рассмеялся.

— Планета пигмеев?

— Нет, те парни по мне слишком велики.

— Слушай, я секу, о чем ты, — сказал Шен. — У меня, знаешь ли, была очень смешная походка. Кое-кто стал травить меня. Эндер это прекратил.

— Как?

— Он высмеял их еще сильнее.

— Я и не знал, что он на это способен.

— Нет, он не сказал nada[18]. Он сделал это с помощью компьютера. Послал им весточку от самого Господа.

Ах да, Боб эту историю уже слыхал.

— И это он сделал ради тебя?

— Они ржали над моей задницей. Она у меня была здоровенная. До физкультуры, как ты понимаешь. Давно, стало быть. И он их высмеял, будто, значит, они на мою задницу заглядываются. И подписался «Господь Бог».

— Значит, они не знали, кто это сделал?

— Прекрасно знали. Усекли тут же. Но он ничего не сказал им. Вслух.

— Вот так вы и стали друзьями? Он защищал малышей?

Как Ахилл…

— Малышей? — воскликнул Шен. — Да он сам был самым маленьким в нашем шаттле! Не такой, как ты, но маленький. И по возрасту тоже, сечешь?

— Он был самым маленьким, а стал твоим покровителем?

— Нет. Не так. Нет, он… пресекал… плохое… вот и все. Он пошел к группе… там был этот Бернард… он дружил с самыми большими, самыми крутыми ребятами…

— Хулиганами?

— Ага, верно. Только Эндер пошел прямо к их первому номеру, к лучшему другу Бернарда — Алаи. И подружился с ним.

— Он украл у Бернарда опору?

— Не так, парень. Совсем не так. Он подружился с Алаи, а потом сделал так, что тот скорешил его с Бернардом.

— Бернард? Это же тот, которому Эндер сломал руку в шаттле?

— Верно. И я думаю, Бернард ему этого никогда не простит. Однако он понял, как обстоят дела.

— И как же они обстояли?

— Эндер — он хороший. Ты просто… он никого не ненавидит. Если ты сам правильный, он тебе сразу же покажется, тебе захочется понравиться и ему. Если ты понравился Эндеру, значит, ты сам — о'кей, сечешь? Но если ты сам — дерьмо, то от одного его вида тебя воротит. От того, что он существует, сечешь? И тогда Эндер пытается пробудить в тебе твои лучшие стороны.

— А как это — «пробудить лучшие стороны»?

— Не знаю, парень. Откуда мне знать? Понимаешь, ты знаешь Эндера долго, и он все это время хочет одного — чтоб ты был таким, чтобы он тобой гордился. Я говорю, будто… будто ребенок, да?

Боб покачал головой. Для него это звучало как признание в преданности. Это чувство Боб тоже не слишком хорошо понимал. Друзья — это друзья, думал он. Как когда-то Сержант и Недотепа еще до появления Ахилла. Это не любовь. Когда появился Ахилл, они его полюбили, впрочем, и это чувство больше походило на поклонение… Богу. Он давал им хлеб, они отдавали хлеб обратно. Как… ну как…

Он же и сам назвал себя «папа». Это то же самое? Не был ли Эндер вторым Ахиллом?

— А ты умница, пацан, — сказал Шен. — Я ведь тут давно. И ни разу не задумался, как Эндер добился этого? Могу ли я повторить то же самое, стать вторым Эндером? Понимаешь, Эндер… он… велик, и тут я поделать ничего не могу. Разве что уж очень напрягусь. Я просто хочу быть с ним.

— Это потому, что ты тоже хороший.

Шен поднял глаза к потолку.

— По-моему, это именно то, о чем я говорил в самом начале. Выдал себя с головой. Получается, я просто трепло.

— Большое, старое трепло. — Боб улыбнулся.

— Он всего лишь… заставляет тебя хотеть… Я умру за него. Это звучит как геройский треп, а? Но это святая истина. Я могу умереть за него, могу убить за него.

— Ты будешь сражаться за него.

Шен понял это.

— Верно. Он прирожденный командир.

— Алаи тоже будет за него сражаться?

— Будут многие из нас.

— Но кое-кто нет?

— Как я сказал: плохие, они его не любят, у них от него крыша едет.

— Значит, мир поделен: хорошие люди любят Виггина, плохие — нет.

На лице Шена снова появилось выражение недоверия.

— Непонятно, на хрена я тебе несу эту фигню! Уж слишком ты ловок, чтобы верить в такое…

— Да верю я, — сказал Боб. — Не психуй на меня. — Это выражение он знал давно. Так говорят малыши, когда оказываются в глупом положении. «Не психуй на меня».

— Я не психую. Мне показалось, что ты надо мной потешаешься.

— А мне всего-навсего хотелось узнать, как Виггин обзаводится друзьями.

— Если бы я это знал, если бы по-настоящему понимал это, то у меня их было бы куда больше, чем сейчас. Но зато я дружу с Эндером, и все его друзья — мои, а я — их, и вот… вроде как семья…

Семья. Папа. Опять Ахилл…

К нему вернулся прежний ужас. Ночь после убийства Недотепы. Труп Недотепы в воде. А утром — Ахилл. Как он разыгрывал сцену перед малышами. И Виггин такой же? Папа?

Пока не пробьет его час?

Ахилл — зло. Виггин — добро. Но оба создали семью. У обоих люди, которые их любят, которые готовы ради них пойти на смерть. Защитник. Папа. Податель пищи. Мама. Единственный родитель толпы несчастных сирот. Мы же и здесь — в Боевой школе — все сироты. Мы не голодаем, но нам нужна семья.

Только не мне. Я в ней не нуждаюсь. Один папа уже поджидает меня с ножом в руке.

Нет, лучше уж быть папой, чем иметь папу!

Как же это сделать? Пусть кто-то полюбит меня как папу.

Как Шен любит Виггина.

Шансов на это нет. Я слишком мал. Как щенок. У меня нет того, что им нужно. Все, на что я способен, — защищаться, вырабатывая систему защиты. У Эндера есть много такого, чему он может научить малышей, а они так хотят стать такими же, как он. Но я… Мне известна лишь собственная дорога.

Даже принимая такое решение, Боб отлично знал, что с Виггином он не покончил. Все равно Боб обязан узнать, чем обладает Виггин, что представляет собой.

Летели недели, складываясь в месяцы. Боб тщательно выполнял все классные задания. Он неукоснительно посещал занятия в Боевом зале, где Даймек обучал их двигаться, стрелять, бороться в невесомости. По своей собственной инициативе Боб прошел все факультативные курсы, которые были доступны его компьютеру, получив за них самые высокие отметки. Он изучал военную историю, философию, стратегию.

Он прочел труды по этике, религии, биологии. Он следил за поведением всех слушателей Боевой школы — от только что прибывших новичков до готовящихся к выпуску из школы.

Когда он встречался с ними в коридорах, он знал о них больше, чем они сами знали о себе. Знал, откуда они. Знал, тоскуют ли они по своим семьям, как они оценивают свою страну или религиозную или этническую группу. Знал, насколько ценными они могут оказаться для националистических или партийных организаций.

Боб продолжал читать все, что читал Виггин, смотреть то, что смотрел тот. Слушал разговоры ребят о Виггине, встречался с друзьями Виггина, вслушивался в их слова о том, что сказал или сделал Эндер. При этом Боб пытался сложить это все в некую последовательную философскую систему, в своего рода миросозерцание. В План Жизни.

И обнаружил кое-что любопытное. Невзирая на альтруизм, невзирая на самопожертвование, ни один из друзей Виггина не сказал, что сам Виггин разговаривал с ними о своих проблемах. Все шли к Виггину, но Виггин не шел ни к кому. Настоящих друзей у него было не больше, чем у Боба. Как и Боб, Виггин был сам по себе!

Вскоре Боба освободили от посещения занятий по тем дисциплинам, которыми он уже овладел. Его перевели в группы со старшим возрастным составом, где его сначала встретили с раздражением, а потом стали относиться с восхищением, когда он обгонял их и уходил в следующую группу, оставив их на полпути изучаемого курса. А как Виггин? Он тоже шел с опережением? Да, но не так быстро. Потому ли, что Боб лучше?

Или потому, что предел в скорости перемещения у него наступал быстрее?

По характеристикам учителей было видно, что что-то происходит. Средние слушатели, если вообще таковые были в этой школе, теперь получали все более короткие характеристики.

Их не игнорировали, но лучшие из лучших уже определились, и теперь львиная доля внимания уделялась им.

Тем, которые казались лучшими. Ибо Боб стал понимать, что учителя часто переоценивают тех слушателей, которые им просто больше нравятся, и недооценивают тех, которые нравятся меньше. Учителя притворялись бесстрастными, стоящими «над схваткой», но часто их симпатии оказывались на стороне детей с более ярко выраженной харизмой, они давали им более высокие баллы при оценке лидерства, хотя на самом деле они были просто более шустрыми или атлетически развитыми, или испытывающими потребность вечно находиться в центре внимания. Таким образом, нередко случалось, что симпатии учителей оказывались на стороне тех слушателей, из которых никогда не выйдут хорошие командиры, а те, которые, по, мнению Боба, были в этом плане наиболее многообещающими, игнорировались. Было тяжело видеть учителей, совершающих подобные ошибки. Перед их глазами стоял Виггин, Виггин — истинное сокровище, они преклонялись перед ним и упускали из виду тех, кто тоже был хорош. Или увлекались каким-нибудь энергичным, самодовольным, амбициозным парнишкой, результаты практической работы которого были не слишком заметны.

Неужели же работа Боевой школы имеет лишь одну цель: выявить и обучить лишь лучших из лучших? Тестирование на Земле работает безотказно — среди курсантов нет ни единого пентюха. Но система школьного образования не учитывала одного фактора: как подбираются сами учителя и воспитатели?

Все это карьерные офицеры. Офицеры опытные, очень способные. Очень ответственные. Но в военном деле нельзя назначать на ответственные посты только исходя из этих качеств.

Ведь нижестоящим офицерам необходимо привлекать к себе внимание тех, кто стоит над ними. Надо им нравиться. Надо укладываться в систему. Надо выглядеть так, как представляют себе идеального офицера вышестоящие начальники. Больше того, надо думать так, как они считают правильным.

В результате получается командная структура, где наверху оказываются типы, отлично выглядящие в форме, говорящие правильно и поступающие так, чтобы ничем не задеть чувствительные нервы еще больших верхов, а всю грязную работу незаметно делают офицеры несравненно более способные, на которых держится авторитет начальства, на которых сыплются все шишки и которых зачастую выгоняют в отставку.

Такова уж армия. Среди учителей и воспитателей были представители самых разных слоев и групп, имеющихся в армейской среде. И они продвигали вперед тех слушателей, которые соответствовали идиотским приоритетам этой системы.

Неудивительно, что такие пацаны, как Динк Микер, понимали это и отказывались играть по таким правилам. Динк обладал и обаянием, и талантом. Благодаря обаянию его выдвинули на роль командующего армией, но поскольку он был еще и талантлив, то, поняв систему и возмутившись ее идиотизмом, он начисто отказался от назначения. Другие дети, как, например, Петра Арканян, — ярко выраженные личности, овладевшие теорией и практикой стратегии в такой степени, что разбуди их, и они тут же начнут отдавать приказы — то есть люди, которые могли бы вести за собой в бой солдат, принимать решения и выполнять их, не хотели превращаться в картонных шаркунов, а потому и оставались вне поля зрения преподавателей. Все их недостатки рассматривали под увеличительным стеклом, все достоинства — под уменьшительным.

И тогда Боб стал формировать собственную антиармию. Из ребят, оставшихся не понятыми учителями, но по-настоящему талантливых, из ребят с сердцем и умом, а не просто обладателей приятных мордашек и хорошо подвешенных языков. Он определял, кто из них возглавит командование взводами в армии, где командиром будет, конечно…

Конечно, Виггин. Боб не видел никого другого на этом месте. Виггин поймет, как использовать их с наивысшей эффективностью для пользы дела.

И Боб знал, где будет он сам. Рядом с Виггином. Взводный командир, только самый доверенный. Правая рука Виггина. Такой, что, когда Виггин будет близок к совершению ошибки, сможет указать на нее и предотвратить. И он будет так близок к Виггину, что, может быть, наконец-то поймет, почему Эндер — классный парень, а он, Боб, — нет.

* * *

Сестра Карлотта пользовалась своим новым очень высоким допуском как скальпелем, прорезая им путь в секретнейшие хранилища информации, там подбирая крошки сведений, тут задавая новые вопросы, разговаривая с людьми, не имевшими ни малейшего представления о цели ее исследований и не понимавшими, почему ей известны глубочайшие тайны, связанные с их работой. Все это сестра Карлотта складировала в своем мозгу, а частично — в тех секретных записках, которые она передавала полковнику Граффу.

Но иногда она вздымала свой допуск как мясницкий топор, чтобы пробиться сквозь толпы тюремщиков и офицеров службы безопасности, которые, увидев ее совершенно невероятный допуск, позволяющий ей знать-все-что-угодно, кидались тут же, чтобы узнать, не глупая ли это подделка. И тогда на них орало такое большое начальство, что чиновничья мелочь до конца жизни жалела, что не отнеслась к сестре Карлотте как к самому Господу Богу.

И вот наконец она сидела лицом к лицу с отцом Боба.

Или, если точнее, с человеком, который был ему почти что отцом.

— Я хочу поговорить с вами о вашем предприятии в Роттердаме, — сказала она.

Он кисло поглядел на нее.

— Я уже сообщил обо всем. Именно поэтому я еще жив, хотя и не уверен, что сделал верный выбор.

— Мне сказали, что вы были настоящим фонтаном сведений, — сказала сестра Карлотта без всякого сочувствия. — Я никак не ожидала, что все это выйдет на поверхность с такой скоростью.

— Идите к дьяволу! — ответил он, — поворачиваясь к ней спиной.

На нее это не подействовало.

— Доктор Волеску, материалы вашего дела говорят, что у вас было двадцать три ребенка на «ферме» по производству органов для пересадки в Роттердаме.

Он промолчал.

— И это очевидная ложь.

Молчание.

— И как ни странно, я знаю, что эта ложь не ваша. Ибо мне известно, что это была вовсе не «ферма» по производству органов для пересадки и что причина того, что вы не мертвы, заключается в том, что вы согласились признаться в организации этой фермы в обмен на то, что никогда не станете ни с кем обсуждать вопрос, что вы делали там на самом деле.

Он медленно повернулся к ней лицом, вернее, боком, чтобы иметь возможность бросить на нее косой взгляд.

— Покажите мне еще раз тот допуск, который вы пытались вручить мне, когда пришли.

Она показала. Он долго и тщательно рассматривал допуск.

— Что вам известно? — спросил он.

— Я знаю, что ваше настоящее преступление состояло в продолжении исследований, которые только что были запрещены. У вас же к этому времени уже имелись оплодотворенные яйцеклетки, подвергнутые определенным очень деликатным воздействиям. Вы повернули ключ Антона. Вы хотели, чтоб дети родились. Вы хотели узнать, какими они станут.

— Если вы все это знаете, то зачем пришли ко мне? Все это есть в документах, которые вы, видимо, читали.

— Ничего подобного, — ответила сестра Карлотга. — Я не охотница до исповедей и меня не интересует наука. Я хочу знать о детях.

— Они мертвы, — ответил он. — Мы убили их всех, когда узнали, что за нами следят. — Он посмотрел на нее с горечью. — Да, это массовое убийство детей. Двадцать три убитых. Так как государство не пожелало признать, что такие дети действительно существовали, то меня не стали обвинять в убийстве. Но Бог меня осудил. Он еще предъявит мне свои обвинения. Вы поэтому здесь? Это он дал вам такой высокий допуск?

— И вы еще способны на подобные шутки? Все, что я хочу знать, это то, какую информацию вам удалось собрать в результате эксперимента.

— Ничего я не узнал. Времени не хватило. Это были еще младенцы.

— Они были у вас почти год. Они развивались. Все работы, сделанные после открытия Антона, носили теоретический характер. Вы же наблюдали развитие детей.

Медленная улыбка проступила на его лице.

— Повторяете историю с нацистскими врачами-преступниками? Презираете меня за то, что я сделал, но хотите знать результаты исследований.

— Вы следили за их ростом, за их физическим развитием, за интеллектуальным прогрессом.

— Мы как раз только собирались приступить к исследованию интеллектуального развития. Проект не финансировался извне. Так что все, что у нас было, — большая теплая комната и предметы для обеспечения жизнедеятельности.

— Тогда расскажите об их телах. Их моторика?

— Маленькие, — ответил он. — Родились крошечными, росли медленно. Все мельче и легче нормы.

— Но очень умные?

— Рано начали ползать. Издавали звуки, предшествующие произнесению слов, куда раньше нормальных детей. Я их редко видел. Не мог рисковать разоблачением.

— Ваш прогноз?

— Прогноз?

— Да, их будущее? Каким оно вам представлялось?

— Смерть. Это удел всех. К чему эта болтовня?

— Если бы вы их не убили, доктор Волеску, что случилось бы с ними?

— Они, разумеется, продолжали бы расти.

— А потом?

— Потом не бывает «потом». Росли бы.

Она помолчала, пытаясь усвоить полученную информацию.

— Все верно, сестра. Вы правильно понимаете. Они росли медленно, но росли. Это обеспечил ключ Антона. Он хранил их. Развивался мозг. Череп увеличивался в размерах, темя не зарастало. Удлинялись руки и ноги.

— Так что, когда они достигли бы роста взрослого человека…

— Такого понятия не существует. Есть рост к моменту смерти. Все время расти нельзя. Есть причина, по которой природа установила механизм, контролирующий рост долгоживущих особей. Нельзя расти все время, поскольку некоторые органы выходят из строя. Обычно это сердце.

Описание этих последствий вызвало у сестры Карлотты страх.

— А какова скорость роста? Я хочу спросить — у детей? Когда они достигнут нормального для их возраста роста?

— По моим представлениям, у них было бы два периода ускоренного роста. Один — перед началом периода половой зрелости. Они обогнали бы своих «нормальных» сверстников.

Потом к двадцати годам они стали бы гигантами. И умерли бы, наверняка не дожив до двадцати пяти. Вы представляете себе, какими огромными они могли бы стать? Их убийство можно рассматривать как акт милосердия.

— Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них проголосовал бы за то, что у него отняли двадцать лет жизни.

— Они не узнали, что с ними происходит. Я же не чудовище. Мы их усыпили. Они умерли во сне. Тела сожгли.

— А что с половой зрелостью? Они бы успели созреть?

— Это то, чего мы никогда не узнаем, верно?

Сестра Карлотта встала, чтобы уйти.

— Значит, он все же выжил? — спросил Волеску.

— Кто?

— Тот, которого мы потеряли. Тот, чьего тела не нашли. Я насчитал двадцать два тела, когда мы их сжигали.

— Раз вы поклонялись Молоху, доктор Волеску, то рассчитывать на ответ вы не можете. Но один из них был спасен Богом.

— Скажите, каков он? — Глаза на лице Волеску горели голодным огнем.

— Вам известно, что это мальчик?

— Они все мальчики.

— А что вы сделали с девочками? Выбросили?

— А как вы думаете, где я взял гены? Я имплантировал свою собственную ДНК в неоплодотворенное яйцо.

— Господи Боже мой, неужели же это были ваши собственные дети-близнецы?

— Я не такой монстр, как вы полагаете, — сказал Волеску. — Я пробудил зародыши к жизни, так как хотел знать, какими они станут. Убивать их было большим горем.

— И все же вы на это пошли ради спасения собственной жизни?

— Я боялся. И у меня родилась мысль. Это же копии. Уничтожить копии — не значит убить.

— Их души и тела принадлежали им.

— А вы думаете, государство оставило бы их в живых? Вы думаете, они бы уцелели? Хоть кто-нибудь из них?

— Вы не заслужили радости иметь сына, — сказала сестра Карлотта.

— Но он у меня есть! Есть! — Он расхохотался. — Тогда как вы, мисс Карлотта, возлюбленная невеста невидимого Господа, скольких детей имеете вы?

— Может, они и были копиями, Волеску, но и мертвые они стоят больше, нежели оригинал.

Он продолжал хохотать все время, пока она шла по коридору, но смех был вымученным. Она знала — такой смех маскирует горе. Но это не было горе потери, горе раскаяния. Это была печаль проклятой души.

Боб. Благодарение Господу, думала она, ты не знаешь своего отца. И не узнаешь никогда. Ты совсем не похож на него.

Ты гораздо человечнее.

Но где-то на самых задворках мозга шевелилось сомнение: разве она уверена, что у Боба больше жалости, больше человечности? А вдруг у него такое же ледяное сердце, как у этого человека? Не способное к жалости? Может, у него только ума больше?

И тогда она представила себе его растущим все больше и больше, превращающимся из крошки в гиганта, чье тело достигает таких размеров, что внутренние органы больше уже не могут поддерживать его существование… Вот какое наследство оставил тебе отец! И тут она вспомнила плач Давида, оплакивающего умершего сына: «О Авессалом! О Авессалом! Если бы я был Богом, я умер бы за тебя, Авессалом, сын мой»[19].

Но он же еще не умер! Может, Волеску просто солгал, может — ошибся. Может, ничего такого не будет! А если и будет, так перед Бобом еще много лет жизни. И важно одно — как он их проживет.

Бог растит детей, в которых нуждается, он творит из них мужчин и женщин, а потом берет их к себе. Для него их жизнь — мгновение. И важно лишь одно: на что затрачено это мгновение.

Боб использует его с толком. В этом она уверена.

Или, во всяком случае, она надеется на это с такой верой, что, кажется, ожидания ее уже сбылись.

12Список

— Если Виггин — это тот единственный, который нам нужен, то давайте отправлять его на Эрос.

— Для Командной школы он еще не готов. Пока. Это было бы преждевременно.

— Тогда надо начинать работу с одним из возможных вариантов замены.

— Это вам решать.

— Нам. Легко сказать! Выбор-то приходится делать из того, что вы нам рекомендуете!

— Я вам уже говорил о тех ребятах, что постарше. Так что у вас есть те же исходные материалы, что и у меня.

— Значит ли это, что мы располагаем полным фактическим материалом?

— А он вам нужен?

— Имеем ли мы данные на всех детей с баллами и характеристиками, соответствующими столь высокому уровню?

— Нет, не имеете.

— Почему же?

— Несколько человек дисквалифицированы по тем или иным причинам.

— Дисквалифицированы кем?

— Мною.

— На каких основаниях?

— Один из них, например, находится на грани психического заболевания. Мы пытаемся отыскать такую организацию, где бы он мог применить свои таланты. Но обязанности командира он, судя по всему, нести не сможет.

— Ладно, это первый.

— Другой проходит лечение в связи с перенесенной операцией.

— Тот дефект, по поводу которого его оперировали, ограничивает его возможности как командира?

— Он ограничивает возможности его обучения и воспитания, чтобы стать командиром в будущем.

— Но ведь операция прошла успешно?

— Ему предстоит еще одна — третья. Если она пройдет успешно, можно будет вернуться к этому разговору. Но, как вы сами говорите, — время истекает.

— Сколько еще детей вы спрятали от нас?

— Я не прячу ни одного. Если же вы имеете в виду тех, о ком я вам не доложил в качестве подающих надежду командиров, то ответ будет: обо всех оставшихся. За исключением тех, чьи имена у вас уже есть.

— Тогда придется быть откровенным. До нас дошли слухи об одном очень маленьком ученике.

— Они у нас все очень юны.

— До нас дошли слухи об ученике, который превосходит даже Виггина.

— У каждого из них есть свои преимущества.

— А вы знаете, у нас немало людей, которые; очень хотели бы сместить вас с вашего поста.

— Если мне не доверяют отбор и обучение этих детей, как того требуют обстоятельства, я предпочитаю быть уволенным. Рассматривайте это как официальное заявление.

— Будем считать сказанное мной неудачной шуткой. Подготовьте их как можно быстрее. И помните, им потребуется еще время на пребывание в Командной школе. Если они не успеют получить наше образование, ваше тоже окажется ни к чему.

* * *

В Центре управления Боевого зала Даймек встретился с полковником Граффом. Графф перенес сюда проведение своих секретных встреч до тех пор, пока они не убедятся, что Боб вырос настолько, что не может больше лазить по воздуховодам. У Боевого зала была своя собственная отдельная вентиляционная система.

На дисплее компьютера Граффа виднелся какой-то текст.

— Вы это читали? «Проблемы ведения военных действий в звездных системах, отстоящих друг от друга на много световых лет»?

— Эта работа циркулирует уже некоторое время среди преподавательского состава.

— Но она анонимна, — сказал Графф. — Вы случайно не знаете, кто ее автор, а?

— Нет, сэр. Быть может, это вы?

— Я не ученый, Даймек, и вы это прекрасно знаете. Но если хотите знать, она написана кем-то из курсантов.

— Командной школы?

— Нашим курсантом.

И тут Даймек сразу понял, зачем его вызвали.

— Боб?

— Ему шесть лет. Работа написана на уровне диссертации.

— Мне следовало догадаться раньше. Он всегда заимствует манеру изложения у стратегов, которых читает. Или у их переводчиков. Я, правда, не могу сказать, что будет теперь, когда он прочитал Фридриха и Бюлова в оригинале — на французском и немецком. Глотает языки и тут же выдыхает их обратно.

— А что вы думаете о самой статье?

— Вы же знаете, каких усилий от меня требует необходимость держать его подальше от ключевой информации. Если он сумел написать это на основе известных ему данных, то что будет, если мы сообщим ему все? Скажите, Графф, почему бы нам не перевести его из Боевой школы, пусть в свободном поиске развивает теорию, а там видно будет, что из этого получится?

— Наша задача не в том, чтобы плодить теоретиков. Да и времени на теорию почти не остается.

— Я подумал… Послушайте, он же так мал, никто и никогда не догадается. У нас он погибнет. А ведь когда он пишет, никому и в голову не придет, кто он на самом-то деле. Никто не знает, что автор еще дитя.

— Я понимаю, о чем вы, но мы не собираемся ломать систему секретности. И точка.

— Но разве уже сейчас он не представляет серьезной проблемы для военной тайны?

— Мышка, которая ползает по вентиляционным ходам?

— Нет, я думаю, что для этого он уже слишком велик. По-моему, он уже прекратил свои ночные походы. Угроза безопасности, как мне кажется, происходит оттого, что он догадался, что если ударный флот вышел уже несколько поколений назад, то должно существовать какое-то объяснение, почему Боевая школа продолжает готовить будущих командиров.

— Из анализа его статей, из всей его деятельности, в которой он выступает как бы в роли преподавателя, мы можем сделать вывод, что он создал гипотезу, которая удивительно далека от истины. Но он верит этой ошибочной гипотезе только по одной причине: ему ничего не известно об ансибле[20]. Понимаете? Потому что об этой главнейшей детали мы ему не сообщили. Так?

— Да, конечно.

— Так видите ли, это и есть та единственная вещь, секретность которой мы будем хранить.

— И какова же его гипотеза?

— Что мы собираем детей, готовясь к войне между народами Земли или между ее народами и МКФ. Сухопутная война. На Земле.

— А зачем же мы берем детей в космос, если война будет на Земле?

— Подумайте, и вы поймете.

— Потому… потому что, когда мы разобьем муравьеподобных, начнется конфликт на Земле. А все талантливые офицеры будут уже в руках МКФ.

— Понимаете, мы не можем позволить этому мальчишке публиковаться даже в системе МКФ. Далеко не все мы оборвали патриотические связи с Землей.

— Но тогда зачем вы меня вызвали, сэр?

— Потому что я хочу его использовать. Мы не ведем войны, но мы руководим школой. Вы прочли его статью о неэффективности использования офицеров в качестве преподавателей?

— Да. Будто пощечину получил.

— На этот раз он здорово просчитался, так как не знает и не может знать, насколько нетрадиционен наш подход к отбору преподавательского состава. Но в чем-то он, конечно, прав, ибо система тестирования офицеров на предмет выявления их потенциала основана на сопоставлении кандидатов с теми качествами, которые установлены у самых известных офицеров времен Второго Нашествия Жукеров.

— Хо-хо!

— Понимаете? Некоторые из этих высокопоставленных офицеров хорошо сражались в этой битве, но война была слишком коротка, чтобы успеть выкорчевать всякое гнилье. Среди офицеров, которых тестировали, встречались и такие, о которых Боб пишет в своей статье. Так это…

— Значит, он не прав в определении причины, но вывод сделал верный?

— Абсолютно верно. Вот мы и получаем таких, как этот болван и пижон Бонзо Мадрид. Вам же знакомы такие орлы, да? Так чего же удивляться, если наши тесты позволяют ему возглавить армию, а он в деле ни черта не смыслит. Тщеславие и тупость этих современных Кастеров и Хукеров… Ладно, можете сами подобрать имена некомпетентных задавак — эта категория широко представлена в нашем рядовом офицерстве.

— Смею ли я цитировать вас, сэр?

— Буду все отрицать. Важно вот что: Боб проштудировал все личные дела слушателей. Мы полагаем, что он попытался оценить степень их лояльности по отношению к тем общинам, из которых они происходят. А также их потенциальные возможности как командиров.

— По своим стандартам пригодности.

— Мы должны дать Эндеру армию. На нас жмут, чтобы мы отправили наших лучших кандидатов в Командную школу.

Но если мы сместим одного из наших командующих армиями, чтобы расчистить место Эндеру, может возникнуть серьезная напряженка.

— Итак, вы хотите дать ему новую армию?

— Драконов.

— У нас есть еще дети, которые помнят прежних Драконов.

— Верно. И я этим доволен. Имя, на котором лежит проклятие.

— Понял. И вы хотите, чтобы она стала стартовой площадкой для Эндера?

— Он получит кое-что и похуже этого.

— Я так и предполагал.

— Мы не дадим ему солдат, кроме тех, которые состоят в списках командующих на списание или на обмен.

— Опивки? За что ж вы его так-то?

— Если мы считаем их отбросами, согласно нашим стандартам, тогда это опивки. Но мы ведь не станем сами отбирать ребят в армию Эндера.

— Боб?

— Наши тесты в данном случае бесполезны, не так ли? А ведь среди этих «опивок» находятся превосходные курсанты, если верить Бобу. Кроме того, не забывайте, что он специально изучал новичков. Итак, дайте ему поручение. Скажите ему, что он должен создать гипотетическую армию. Составить ее из новичков, ну и из солдат, которых командующие поместили в списки на обмен или на списание.

— Полагаю, этого не сделать без того, чтобы он не понял, что нам известно о его путешествиях по нашим файлам.

— Скажите ему об этом сами.

— Тогда он уже не поверит ничему, что мы подсунем ему для обнаружения в преподавательских файлах.

— Ничего он там не обнаружит, — сказал Графф. — Не нужно нам ему ничего подсовывать, так как его исходная гипотеза неверна. Понимаете? Поэтому будет он думать, что найденное — фальшивка, или нет, не имеет значения: он все равно будет укреплять свою ошибочную теорию, так что нашей безопасности ничего не угрожает.

— Вы, видимо, очень доверяете свой оценке психологии Боба?

— Сестра Карлотта заверила меня, что ДНК Боба лишь в ничтожной степени отличается от нормальной человеческой и разница почти неощутима.

— Итак, он для нас снова человек?

— Когда я принимаю решения, я должен на чем-то основывать их, Даймек.

— Значит, суд присяжных постановил остановиться на человеческом варианте?

— Вы дадите мне списочный состав гипотетической будущей армии, составленный Бобом, а мы вручим его Эндеру.

— Но Боб, знаете ли, почти наверняка и себя туда включит.

— И правильно сделает, иначе нам пришлось бы разочароваться в его уме.

— А как насчет Эндера? Он-то готов?

— Андерсон считает, что да, — вздохнул Графф. — Для Боба все это пока еще игра, ибо он не знает, что такое груз ответственности. А Эндер… Я думаю, в глубине души он понимает, куда все это ведет. Уверен, он это ощущает.

— Сэр, если вам знаком груз ответственности, то это отнюдь не значит, что другие тоже разделяют это ощущение.

Графф рассмеялся.

— Любите добираться до самой сути дела, Даймек, а?

— Что ж, Боб тоже стремится к этому. И если Эндер еще не вполне готов, то почему бы не положить груз на плечи тому, кто этой ответственности жаждет?

— Если Боб ее действительно жаждет, это свидетельствует лишь об одном: он еще слишком молод. И не забывайте: те, кто жаждет, обязательно всегда хотят доказывать свое право.

Взгляните на Наполеона. Взгляните на Гитлера. Они были необычайно решительны вначале, а потому и в дальнейшем им приходилось снова и снова доказывать свою решительность, хотя по ситуации следовало бы быть осторожнее или даже отступить. Паттон, Цезарь, Александр — все необычайно решительны и ни один так и не добился поставленной цели. Нет.

Это будет Эндер, а не Боб. Эндер ничего не жаждет, стало быть, ему нечего будет и доказывать.

— А вы не думаете, что просто выбираете тип командира, под начальством которого вам хотелось бы служить?

— Именно это я и делаю, — сказал Графф. — Но разве вы можете предложить что-либо лучше такого подхода?

— Какая обида, что вы не можете поставить на него в тотализаторе, а? Правда, на вашей стороне еще и тесты. Баллы. Словом, все.

— Нет, я только на них опираться не могу. Человек — не машина.

— Вот почему вы не хотите взять Боба! Потому что он сделан. Ну, вроде тоже как машина.

— Я не анализирую себя. Я анализирую их поведение.

— Итак, если мы победим, то кто же выиграет войну в действительности? Командующий, которого выбрали вы? Или вы, который выбрали его?

— Триумвират, который мне верит. В известной степени. А вот если мы проиграем…

— Что ж, тогда это будете, безусловно, вы.

— Тогда мы все будем мертвецами. И что они смогут? Расстрелять меня первым? Или оставить в живых, чтобы я смог оценить все последствия своей ошибки?

— И все-таки Эндер? Я хочу сказать, что если будет избран он, то он не скажет, что это вы. Возьмет все на себя. Нет, нет, не честь победы. Только позор за ошибку.

— Победа или поражение, но пока парня, которого я выбрал, ожидает чертовски тяжелое время.

* * *

Боба вызвали во время ленча. Он тут же явился в кабинет Даймека. Своего учителя Боб нашел за письменным столом, читающим что-то.

Свет лампы слепил Боба и мешал ему прочесть текст на дисплее.

— Садись, — сказал Даймек.

Боб подпрыгнул и уселся на койке. Ноги до полу не доставали.

— Разреши прочесть тебе кое-что, — сказал Даймек. — «Нет ни укреплений, ни складов, ни опорных пунктов… Во вражеской планетной системе может даже не оказаться обрабатываемых земель, ибо освоение пригодных для обитания планет будет возможно только после победоносного завершения войны… Транспортные пути для подвоза не являются проблемой, их не нужно защищать, стоимость подвоза продовольствия и боеприпасов не имеет значения, так как все необходимое атакующий флот все равно должен тащить с собой… Таким образом, атакующие флоты являются своего рода камикадзе, ибо если они даже вернутся целыми и невредимыми домой, не встретив противника, то ни одного из родственников экипажей кораблей уже не останется в живых. Вернее же всего, что эскадры не вернутся, они будут принесены в жертву, а потому личный состав должен быть уверен в том, что эта жертва оправданна. Кстати, экипажи должны быть смешанными, что позволит основать постоянную колонию (или оккупационные силы) на захваченной планете», Боб слушал внимательно. Он ведь специально оставил эту статью в своем персональном компьютере, чтоб ее там нашли.

Что и состоялось.

— Это написал ты, Боб, хотя я и не вижу, чтобы ты ее кому-нибудь показывал.

— У меня не было уверенности в том, что статья годится.

— Ты, кажется, нисколько не удивлен, что мы ее обнаружили?

— Я был уверен, что вы проверяете компьютеры слушателей.

— Точно так же, как ты регулярно проверяешь наши?

Боб почувствовал, что у него свело кишки от страха. Значит, им и это известно.

— Остроумная проделка — назвать свой фальшивый пароль «Графф», а перед ним поставить знак вставки.

Боб промолчал.

— Ты просматривал личные дела всех слушателей. Зачем?

— Хотел узнать про них получше. У меня ведь мало друзей.

— Близких друзей у тебя вообще нет.

— Я маленький, но умнее их. Ровни нет.

— И поэтому ты воспользовался их личными делами, чтобы узнать о них больше. Почему ты решил, что должен с ними познакомиться ближе?

— В один прекрасный день я буду командовать одной из здешних армий.

— Вот тогда у тебя и появится возможность узнать своих солдат.

— Нет, сэр, — ответил Боб, — тогда времени не будет.

— Почему ты так считаешь?

— Исходя из того, как быстро я иду на повышение. И Виггин тоже. Мы с ним лучшие слушатели школы, и нас обоих просто гонят вверх. Так что, когда я получу армию, времени у меня впереди почти не останется.

— Боб, будь реалистом. Пройдет еще уйма времени, прежде чем кто-то захочет идти за тобой в битву.

Боб промолчал. Он знал, что это не так, даже если Даймек этого и не понимал.

— Что ж, мы проверим, чего ты стоишь как аналитик. Я сейчас дам тебе новое поручение.

— В каком классе?

— Не в классе, Боб. Я хочу, чтобы ты создал гипотетическую армию. Подбирай ее только из новичков. Дашь мне полный списочный состав: сорок один солдат.

— Без ветеранов?

Боб хотел, чтобы этот вопрос прозвучал нейтрально, как будто он просто проверяет, правильно ли усвоил условия задачи. Но Даймек, по-видимому, воспринял это как критику самих учителей за несерьезное отношение к затее.

— Без. Но скажу тебе вот что: можешь взять ветеранов, занесенных в списки командующих на обмен или списание.

Так ты получишь несколько опытных бойцов. Это те, с которыми командующие не сработались. Некоторые никуда не годятся, а другие — совсем даже наоборот.

— Отлично, — ответил Боб. Он и сам из таких отобрал около дюжины. — Могу продиктовать список с ходу.

— Я хочу, чтобы ты его обдумал хорошенько.

— Так я уже обдумал. Но мне надо, чтобы вы ответили на пару вопросов. Вы сказали, сорок один солдат. Значит, командующий тоже сюда входит?

— Ладно. Сорок. Место командующего вакантно.

— Еще один вопрос: буду ли командовать этой армией я?

— Можешь заполнить эту графу по желанию.

Равнодушный ответ Даймека показал Бобу, что армия не для него.

— Армия для Виггина, да?

— Это гипотетическая армия, — прорычал Даймек.

— Значит, Виггин, — сказал Боб. — Вы не можете дать под зад ни одному из нынешних командующих, чтобы освободить Виггину место, а потому создаете ему новую армию. Держу пари, Драконов.

Даймека будто по лбу трахнули, хотя он постарался не показать этого.

— Не волнуйтесь, — продолжал Боб, — я дам ему самую лучшую армию, которую можно сформировать, пользуясь вашими указаниями.

— Я сказал, это гипотетическая!

— Вы что же, думаете, я бы ничего не понял, если б оказался в армии Виггина, причем там же были бы и все остальные из моего списка?

— Никто не говорил, что мы будем следовать твоему списку буквально!

— Будете, потому что я прав и вы это прекрасно знаете, — отозвался Боб. — И это будет армия первый сорт! С Виггином во главе мы накостыляем им по задницам — костей не соберут.

— Это гипотетическое поручение. И ты о нем помалкивай. Никому ни слова.

Это был сигнал к завершению разговора, но Боб уходить не собирался. Они обратились к нему! И он хотел высказаться, пока его слушали.

— Причина того, что это будет хорошая армия, заключается в том, что ваша система выдвигает вперед много таких, кого выдвигать не надо. Около половины курсантов школы — это новички и те, кто стоит в списках командующих на обмен. Это все те, кого еще не успели измордовать идиоты, которых вы сделали командующими армиями и взводными и которые умеют только одно — требовать, чтоб им лизали жопы. А новички и «неудачники» — они как раз и будут победителями. Виггин это давно понял. Он знает, как нас можно использовать.

— Боб, а ты ведь бываешь прав не так часто, как тебе кажется.

— Нет, сэр, я прав. Иначе вы не дали бы мне такое поручение. Могу ли я быть свободен? Или вы хотите, чтобы я продиктовал вам список сию минуту?

— Свободен! — рявкнул Даймек.

Не надо было провоцировать его, думал Боб. Теперь он перелопатит весь мой список, чтобы доказать, что он тоже на что-то способен. Но нет, не такой человек Даймек. И если я ошибаюсь в нем, значит, я и во всем другом тоже ошибаюсь.

А кроме того, как приятно резать правду-матку тому, кто имеет власть!

* * *

Поработав над списком еще немного, Боб обрадовался, что Даймек не поймал его на слове и не заставил диктовать список там же, на месте. Ибо дело было не в том, чтобы просто продиктовать фамилии сорока лучших солдат из новичков и ребят, намеченных к переводу.

Виггину вообще-то еще рано командовать, и старшим ребятам будет нелегко принять его в качестве командующего, да еще в условиях, когда они сами будут торчать среди малышни.

Поэтому Боб начал с того, что вычеркнул всех, кто был старше Виггина по возрасту.

Таким образом, у него осталось шестьдесят ребят, каждый из которых по своим качествам вполне подходил для его армии. Боб выписал их имена, расположив в убывающем порядке по — «ценности», но тут же понял, что совершает еще одну ошибку. Многие из них состояли в той группе, которая ходила на тренировки с Вигтином в свободное время. Виггин знал их очень хорошо и, конечно, из них бы выбрал своих взводных командиров. Командное ядро армии.

Беда была в том, что хотя двое из них действительно стали бы прекрасными взводными, но опора Виггина на эту группу поставила бы вне его поля зрения всех прочих, которые к ней не принадлежали. Включая и Боба.

И тогда он не назначит меня взводным. Впрочем, он все равно вряд ли выберет меня. Он поглядит на меня, но лидера не увидит.

Но ведь не все упирается в меня. Неужели я погублю дело только ради того, чтобы показать, на что я способен?

Но если даже и так, что тут плохого? Я знаю, чего стою, знаю, что смогу сделать то, чего больше никто не сделает.

Учителя видят во мне будущего ученого, они знают, что я умен, они доверяют моим суждениям, но эту армию они создают не для меня, а для Эндера. И мне придется еще доказывать им, на что я способен. И если я один из лучших, то дело лишь выиграет оттого, что мои достоинства будут выявлены быстрее.

И тут же подумал: а ведь идиоты наверняка так же рассуждают, когда мечтают представить себя миру во всей красе?

— Привет, Боб, — сказал Николай.

— Привет, — отозвался Боб, прикрывая рукой дисплей. — Что новенького?

— Да уж какие у нас новости. А ты чего такой серьезный?

— Выполняю задание.

Николай рассмеялся.

— Ты никогда не бываешь серьезным, выполняя домашнее задание. Быстренько прочтешь, еще быстрее отстучишь на клавиатуре, и вся игра. Тут что-то другое.

— Факультативное.

— И трудное, а?

— Не такое уж.

— Ладно, извини, помешал. Подумал, может, неприятности какие. Письмо из дому или что.

Оба расхохотались. Письма тут явление редчайшее. Раз в несколько месяцев, не чаще. Да и письма, что добираются, — пустые какие-то. Некоторые и совсем писем не получают. Боб был один из них, и Николай знал почему. Никаких особых секретов, но Николай был единственным, кто заметил отсутствие писем для приятеля и спросил его об этом. «Вообще нет семьи? Совсем?» — спросил он. «Знаешь, тут у некоторых такие семьи, что меня можно считать счастливчиком», — ответил Боб. Николай согласился. «Но не у меня, — сказал он. — Как бы я хотел, чтоб у тебя были такие же родители». И стал рассказывать. Он был единственным ребенком и родителям достался очень нелегко. «Им пришлось прибегнуть к хирургии, оплодотворить пять или шесть яиц, из которых отобрали самые здоровые, подвергли их делению, а из этих уж выбрали меня лично. Рос как Далай-лама какой. И вдруг в один прекрасный день является МФК и говорит, что я им нужен. Самый был тяжелый день в жизни родителей, когда они сказали «да». Ну, это я их убедил. Говорю: «А вдруг я второй Мейзер Ракхейм. Отпустили».

Это произошло несколько месяцев назад, но разговор как-то очень сблизил мальчиков. Дети вообще мало говорили о доме. О своей семье Николай больше ни с кем не говорил.

Только с Бобом. А Боб, со своей стороны, кое-что рассказал о своей жизни на улицах. Нет, не сочные детали, ведь могло бы показаться, что он или ищет жалости, или нарочно притворяется хладнокровной ледышкой. Он рассказал, как складывалась «семья». Как сначала это было кодло Недотепы, а потом возникла «семья» Ахилла, как они ходили в благотворительную столовку. Потом Боб ждал — когда же по казарме пойдут слухи.

Но слухов не было. Николай никому и слова не сказал.

Вот тогда-то Боб и решил: Николай стоящий парень, которого хочется иметь другом. Умеет держать язык за зубами, его об этом и просить не надо.

А теперь Боб сидел и составлял список личного состава новой армии, а Николай лежал возле и интересовался, чем он так занят. Даймек велел Бобу никому не говорить ни слова, но ведь Николай умел хранить секреты, да и какой это, к черту, секрет?

Правда, Николай не должен быть в Драконах. Хоть Боб ему симпатизирует, верит, но среди новичков Николай не самый лучший. Он не глуп, ловок, добрый, но среди других новичков ничем особо не выделяется.

Зато он очень важен для меня, думал Боб.

— Это письмо от твоих родителей, — пошутил Боб, — они решили тебе больше не писать. Я им понравился сильнее.

— Ага, а Ватикан переехал в Мекку.

— А меня норовят запятить в Полемархи.

— Нет, приятель, — возразил Николай, — уж больно ты здоров, bichao. — Николай схватил свой компьютер. — Извини, но не смогу помочь тебе сегодня делать уроки, Боб, так что ты уж и не проси. — Он лег на спину и влепился взглядом в свою фэнтезийную игру.

Боб тоже лег на спину. Он снова включил дисплей и стал возиться с именами. Теперь он исключил всех ребят, работавших вместе с Виггином. Сколько же осталось хороших парней?

Пятнадцать из солдатских списков и двадцать два из новичков.

Почему столько новичков не ходили на занятия к Виггину?

Ветераны и без того находились в контрах со своими командующими, они не хотели вызвать новый взрыв злобы, поэтому искать контактов с Виггином у них стимулов не было. А вот новички? Не амбициозны? Или книжники, ищут дорогу наверх через уроки, не понимая, что Боевой зал — самое главное? Боб не мог упрекать их за это — он и сам шел к этой мысли долго. Или они так уверены в себе, что им не нужны дополнительные уроки? Или столь самоуверенны и нахальны, что сама мысль, что они будут чем-то обязаны Эндеру Виггину, претит им? Или застенчивы?

Нет, ему трудно понять их мотивы. Слишком уж они многообразны. Они умны, у них хорошие, по стандартам Боба, оценки, которые вовсе не обязательно совпадали с учительскими. Вот и все, что надо знать Бобу. Если в армии, которую он даст Виггину, не будет ни одного пацана, с которым Виггин занимался раньше, то здесь у всех будут равные возможности. А значит, и у Боба будут те же шансы, что и у остальных, завоевать симпатию Эндера, а может, и командование взводом. И если они не смогут в конце концов бороться с Бобом, то тем хуже для них.

Но тогда в армии будет тридцать семь человек! Надо найти еще трех.

Он прошелся по всему списку. Наконец решился вписать Бешеного Тома — ветерана, державшего рекорд по числу переводов из армии в армию, но так и не изгнанного на Землю. Пока. Причина была в том, что Бешеный Том был по-настоящему хорош. Острый ум. Но он не терпел, когда над ним стояли идиоты или несправедливые люди. А когда он заводился, то взрыв бывал страшен. Он орал, швырял вещи, а как-то раз сорвал со всех коек постельное белье. Однажды он написал письма о том, какой идиот у него командующий, и разослал их всем слушателям. Получили его немногие, так как преподаватели успели часть перехватить, но читавшие говорили, что по силе выражений неформальной лексики это было что-то! Бешеный Том мог быть и ядром недовольства. А может, он всего-навсего ждал умного командующего? Боб вписал Тома.

И девочку Ву, которую дразнили «Ву-у» или даже «Ву-уух!». Она была исключительно талантлива, а в компьютерных играх не знала равных. Она не хотела быть взводным командиром, а когда командующий предложил ей это место, то тут же подала заявление о переводе и отказалась от военных игр, пока ее требование не было выполнено. Странно. Боб не знал, чем вызван был этот поступок. Учителя терялись в догадках. В ее тестах не было ничего, что подсказало бы решение. Какого черта, подумал Боб. И вписал Ву.

Осталась одна клеточка.

Боб вписал в нее Николая.

Оказываю ли я ему этим услугу? Он совсем не так плох, разве чуточку медлительнее других. Ему будет трудно. И если он не будет взят в армию, то не обидится. Он постарается не стать балластом в любой другой армии, в которой так или иначе окажется.

И все же… Драконы скоро станут легендой. И отнюдь не только в Боевой школе. Эти ребята станут лидерами в МКФ.

Или еще где-нибудь, безразлично. Они будут рассказывать байки, как они сражались в Драконах под водительством Великого Эндера. И если я впишу Николая, то даже если он не станет лучшим, если останется самым медлительным, он все равно будет участником. И он совсем не так плох. Он не опозорит себя. Он не подведет армию. Он будет о'кей. Ну, так почему же нет?

И я хочу, чтобы он был со мной. Он единственный, с кем я могу говорить о личных делах. Единственный, кто знает такое имя — Недотепа. Я хочу быть с ним рядом. А место в списке есть.

И Боб снова прошелся по всему списку. Затем переписал в алфавитном порядке. И отправил Даймеку.

* * *

На следующее утро Боб, Николай и еще трое из их шаттловой группы получили назначение в армию Драконов. Остальные завидовали, чувствовали себя оскорбленными, возмущались. Особенно когда узнали, что Боб среди избранных.

— Разве вот на таких шибздиков шьют боевые комбинезоны?

Законный вопрос. Ответ: не шьют. Цвета Драконов — серый-оранжевый-серый. Поскольку солдаты в массе куда рослее Боба, то, когда армию создали, для него пришлось специально переделывать комбинезон, и сделано это было не так чтобы очень красиво. В космосе такие комбинезоны не производятся, а соответствующих инструментов тоже не наблюдалось. Когда комбинезон был более или менее подогнан, Боб надел его и в таком парадном виде явился в казарму Драконов.

Поскольку подгонка заняла много времени, явился туда он последним. Виггин подошел к дверям казармы одновременно с Бобом.

— Прошу, — сказал Виггин.

Именно так впервые обратился Виггин к Бобу, который был уверен, что Виггин его вообще никогда в глаза не видел.

Боб столь блистательно скрывал свой интерес к Эндеру, что практически стал невидимкой.

Виггин вошел в казарму вслед за Бобом. Тот шагал по коридору между койками, направляясь в заднюю часть казармы, где обычно «селились» самые молодые солдаты. Боб бросил взгляд на остальных малышей, которые во все глаза смотрели на него с выражением удивления и даже некоторого страха. В какую же армию попали они, если эта фитюлька числится в ней солдатом?

За спиной Боба Виггин произносил свою первую речь. Тон был доверительный, громкий, но не крикливый, спокойный.

— Я Эндер Виггин. Ваш командующий. Койки занимаются в порядке старшинства.

Послышался стон одного из новичков.

— Ветераны в дальнем конце, молодежь — в передней части казармы.

Стоны смолкли. Такой порядок противоречил обычаям.

Итак, Виггин с самого начала стал ниспровергать основы. Теперь, когда он будет входить в казарму, его в первую очередь окружат новички. Они не затеряются в толпе взрослых и получат положенную долю внимания командующего.

Боб повернулся и пошел к двери. В Боевой школе моложе его не было, но пятеро солдат прибыли с последними шаттлами, так что именно они заняли самые близкие к двери койки. Боб взобрался на самую верхнюю койку, прямо напротив него была койка Николая, оказавшегося в той же возрастной группе.

Боб взобрался на свою койку. Боевой комбинезон ему сильно мешал. Боб положил ладонь на стенку шкафчика. Ничего не произошло.

— Те из вас, — продолжал Виггин, — которые впервые попали в армию, могут открыть шкафчики просто рукой. Запоров нет. В армии нет личных вещей.

С большим трудом Боб снял комбинезон и запихал его в шкафчик. Виггин прошел по проходу, проверил, как соблюдается старшинство, а затем быстрым прыжком выскочил на середину казармы.

— Ладно, ребята. Надеть боевые комбинезоны и пошли разомнемся.

Боб смотрел на Виггина в полном обалдении. Ведь глаза командующего глядели прямо на него, когда тот стал стаскивать комбинезон. Почему Эндер не посоветовал Бобу не снимать эту треклятую штуковину?

— Мы тренируемся по утрам, — продолжал Виггин. — Приступаем к тренировкам после завтрака. Официально у вас есть час свободного времени между завтраком и тренировкой. Поглядим, как у нас там сложится, но сначала я должен выяснить, насколько вы хороши, куда годитесь.

Если говорить правду, то Боб почувствовал себя круглым дураком. Конечно же, Виггин должен был первым делом приступить к тренировкам. И ни к чему было ждать предупреждений насчет комбинезона. Боб должен был знать.

Боб бросил комбинезон на пол и соскользнул вниз по коечной раме. Другие ребята болтали, швыряли костюмы друг в друга, забавлялись новым для них оружием. Боб попытался натянуть свой обуженный костюм, но ему никак не удавалось разобраться с многочисленными застежками и защелками. Он снял их, пытаясь понять, как они скрепляются между собой, не понял, снял комбинезон и стал конструировать его на полу.

Виггин, делая вид, что все происходящее его не касается, поглядел на часы. Видимо, срок был три минуты.

— Хватит, ребята! На выход! Пошли-потопали!

— Но я голый! — завопил Анвар — он был родом из Эквадора, — сын иммигрантов из Египта. Боб сразу вспомнил его досье.

— В следующий раз оденешься, — отозвался спокойно Виггин.

Боб тоже был гол. Больше того, Виггин стоял рядом, глядя на Боба без всякого участия. Мог бы помочь. Мог бы продлить время. Дурацкая история.

— Три минуты от момента отдачи приказа до выхода в дверь. Таков распорядок на первую неделю. На следующую время сокращается до двух минут. Вперед!

В коридоре толпилось множество других солдат. Кто-то использовал свободное время, кто-то торопился в класс. Все остановились, чтобы полюбоваться новой незнакомой формой и посмеяться над теми, кто был вообще без всякой одежды.

Одно было ясно Бобу. Придется серьезно заняться своим укороченным и обуженным комбинезоном, если он не хочет разгуливать голым по коридорам школы. И раз Виггин не сделал ему поблажки в первый день, когда он впервые надел свой очень нестандартный костюм, то Боб, разумеется, не станет их добиваться и потом.

Я ведь сам напросился в армию, не уставал он напоминать себе, трусцой пробегая по коридору и пытаясь не допустить падения на пол отдельных деталей своего боевого снаряжения, так и норовившего выскользнуть из его рук.

Часть четвертая